Губернский дом 1999 год. № 1

Хозяин русской сцены

Историко- краеведческий культурно- просветительский научно- популярный журнал № 1. – Кострома: Б/и, - 1999.

PDF-версия

ЧИТАЕТСЯ ЛЕГКО И С ИНТЕРЕСОМ

Главное достоинство книги состоит в том, что Евге­ний Степаненко сумел в своих очерках наглядно пока­зать суть преемственности поколений в истории россий­ского театра, театра Островского.

Удачно, на мой взгляд, композиционное построение очерков, которое не обязательно подчиняется хроноло­гии событий, и главный по значению очерк — “Хозяин русской сцены” — вынесен в конец. Читатель расстается с героями повествования, помня прежде всего об Островском и Костроме, о нашем театре. Кроме этого, воспри­ятию описываемых событий способствует сочетание ог­ромного фактического материала, который преподнесен доступно, с юмором, прекрасным литературным языком. Автор, заведующий литературной частью Костромского драмтеатра, свободно владеет тем материалом, который изложен в книге, и поэтому еще очерки читаются легко и с интересом, что в нашей литературе такого рода ныне встречается крайне редко. Я знаю, что за этим стоит много лет поискового труда, работы в архивах и библиотеках, и многое из того, что изложено в очерках, читатель узнает впервые.

Борис НЕГОРЮХИН, краевед

Волкову мы всем обязаны...

Федор Григорьевич Волков

Осенью 1751 года из Петербурга в Ярославль прибыла комис­сия для расследования злоупотреблений по винным откупам под начальством сенатского экзекутора, го есть чиновника по хозяйственной части, господина Игнатьева. Приезжие, прослышав про местный театр, устроенный в кожевенном амбаре молодым за­водчиком Федором Волковым, как-то между делом решили взглянуть на ярославскую диковинку, подобно которой в ту пору в российской провинции не было.

“Лицедейства” ярославцев настолько поразили столичного эк­зекутора, что он решил подробнее разузнать о Волкове, бывшем душой, организатором и руководителем необычного театрального заведения. Выяснил, что Федор Григорьевич Волков родился в Костроме 9 феврале 1728* года в семье купца Григория Ивановича Волкова. После смерти родителя он остался с братьями на попечении матери Матрены Яковлевны, вышедшей вскоре за­муж вторично за ярославского купца Федора Полушкииа, вла­дельца купоросных и серных заводов, и в 1735 году переселив­шейся с детьми в Ярославль.

Детские годы Федора, проведенные в Костроме и Ярославле, были связаны с первыми театральными впечатлениями, полученными мальчиком от народных игрищ, скоморошных забав, куколь­ников, “ игрецов” (музыкантов), других представителей народно­го искусства, часто бывавших здесь. К этой поре относится и первое знакомство Волкова со спектаклями, ставившимися тогда в Ярославле студентами Ростовской семинарии по их возвраще­нии на каникулы. Все это с малых лет вовлекало его в волшеб­ный круг “лицедейства” , знакомило с народным творчеством.

Отчим, по отзывам, был человеком добрым, заботливым, со­держал многих домашних учителей, которые занимались с деть­ми, обучая их грамоте, письму, другим наукам. Заметив в старшем пасынке Федоре склонность и любовь к учению и “ не желая уду­шить его под корою невежества” , Полушкин отправил двенадца­тилетнего юношу в Москву для обучения в Заиконоспасской ака­демии. Там, по рассказам знающих людей, Федор “ в учении зако­ну Божию, русской грамматике, немецкому языку, математике, рисованию и нотному пению обгонял своих товарищей и отличал­ся на святках в представлении духовных драм и переводных коме­дий, которыми издавна славились заиконоспасские студенты” .

"Повелели мы ныне учредить Русский для представления комедий и трагедий театр..."

Возвратясь в 1743 году в Ярославль, Волков стал участвовать в торговых делах отчима, а кроме того, согласно заключенному договору между ним и Полушкиным, обязывался служить при заводах, ведя дело с “ прилежным рачением, а не для одного толь­ко вида” . И все же желание создать свой театр было сильнее до­говорных обязательств. С братьями и приказчиками в тайне от посторонних глаз Федор стал готовить свой первый спектакль, состоящий из драмы “ Эсфирь” и пасторали “ Эдмонд и Берфа” .

Как-то в день именин Подушкина у того собралось много званых гостей, среди которых находился ярославский воевода Мусин-Пушкин, помещик Иван Степанович М айков, другие именитые люди. После сытного обеда Ф едор пригласил всех в кожевенный амбар, где была устроена настоящая сцена с кули­сами, декорациями, другими хитроумными приспособлениями. Представление настолько поразило зрителей, что старик Полушкин был вне себя от изумления и полученного удовольствия. М ать Ф едора расплакалась от радости, что Бог даровал ей такого разумного сына. А ярославский воевода даже попросил “ охочих комедиантов” продолжать и впредь подобные зрели­ща.

Однако купец Полушкин рассудил по-своему. В 1746 году он отправил Федора в Петербург “для получения навыка в бухгал­терии и торговле” в одну из столичных немецких контор. Здесь Волков в первый раз увидел придворную итальянскую оперу. Роскошная сценическая обстановка, прекрасное пение итальян­цев, очаровательная музыка так сильно подействовали на впе­чатлительного юношу, что он, по собственному признанию, не ведал, где находится — на земле или на небесах. Судьба моло­дого костромича была решена.

Заведя знакомство с некоторыми актерами, Федор много вре­мени стал проводить за кулисами, изучая театральную премуд­рость: срисовывал декорации, делал чертежи, постигал секреты сценических механизмов, вникал в таинства актерской и режис­серской профессии.

После смерти отчима, в 1748 году, Федор Волков вынужден был возвратиться в Ярославль как старший в семейных и тор­говых делах. Но возвратился он не конторщиком и торговым человеком, каким его желал видеть покойный Полушкин, а инициатором создания первого в России публичного драматического театра.

Составив из семи сверстников и двух своих братьев — Гри­гория и Гавриила — драматическую труппу, Волков начал репетировать оперу Метастазио “Титово милосердие”, премьера которой состоялась 29 июня 1750 года в том же кожевенном амба­ре, где пять лет назад он показывал свой любительский спектакль в день именин Федора Полушкина.

Воевода Мусин-Пушкин поддержал “ярославскую новинку” , взяв комедиантов под свое покровительство, помещик Майков уступил им для приспособления к театральным представлени­ям более вместительный сарай. Они же убедили многих местных купцов и дворян внести пожертвования на новое дело, к которым Федор Волков присовокупил значительную долю из своего состояния. Он стал не только архитектором этого театра, но и живописцем, машинистом, автором пьес, композитором, ре­жиссером, а по окончании строительства — его директором и первым актером. Оперные хоры в том первом театре исполня­лись архиерейскими певчими, оркестр состоял из крепостных музыкантов местных помещиков, женские роли исполнялись актерами-мужчинами, за вход бралась небольшая плата. Реперту­ар составляли самые разные пьесы: “Шемякин суд” , мистерия Димитрия Ростовского “ О покоянии грешного человека” , траге­дии Ломоносова и Сумарокова, комедии самого Волкова. Разузнав все это, экзекутор Игнатьев тут же дал знать в столицу господину обер-прокурору, его светлости князю Никите Юрьевичу Трубецкому. “Вам, благодетель и покровитель мой, — сообщалось в письме, — к описанию древнего града Ярославля добавлю об одной диковинке, досель, кроме столиц, мною нигде не виданной. Здешним заводчиком Волковым строен и со­держится театр для показа трагедий и комедий, и к тому охот­ники от разных должностей и сословий собраны. Между оными многие довольно способностей имеют, а склонность чрезмер­ную. Народ столь великую жадность к театру показал, что, оставляя другие свои заботы, ежедневно на оное зрелище собирается”.

Ознакомившись с письмом Игнатьева, князь Трубецкой не­медленно доложил о его содержании императрице Елизавете Петровне, которая давно помышляла об учреждении в столице русского театра, но, не имея для этого способных людей, все не могла исполнить свои намерения.

3 января 1752 года ее императорское величество “всемилостивейше указать соизволила” : Ф едора Волкова с братьями Гав­риилом и Григорием, “и кто им для того еще потребны будут” , немедленно привезти в Санкт-Петербург, для чего в Ярославль был снаряжен нарочный сенатской роты подпоручик Дашков. Такой оборот дела произвел большое волнение между ярослав­скими обывателями. То, что они считали забавою , а иные даже бесовским наваждением, высочайшей волей обращалось в дело серьезное. Недоброжелатели и завистники Федора Волкова, а таких было предостаточно, вынуждены были умолкнуть.

В середине января волковская “ дружина” в 12 человек, по­лучив от казны теплую одежду и “ прогонные деньги” , на ямс­ких подводах и санях отправилась в столицу, а точнее в Царское Село, где была резиденция Елизаветы Петровны. Нетерпение государыни видеть способности ярославских лицедеев было так велико, что по их приезде она приказала на следующий же день представить на своем домашнем театре трагедию А.П. Сумаро­кова “Хорев” , лично наблюдала за приготовлениями к спектак­лю, присутствовала при кройке и шитье костюмов. Бытует предание, будто бы императрица, убирая бриллиантами голову сына священника Ивана Нарыкова, игравщего в “Хореве” женскую роль Оснельды, спросила об его настоящей фамилии. “Нарыков” , — ответил молодой Ванюша. На это Елизавета Петровна заметил^, что он очень похож на польского графа, члена посоль­ства Дмитревского, и велела ему принять эту фамилию. Так на театральной афише появилось имя одного из первых знамени­тейших русских артистов Ивана Афанасьевича Дмитревского, самого близкого друга и сподвижника Федора Волкова.

Первые в истории гастроли провинциального театра в столи­це прошли более чем успешно. После представления трагедия “Хорев” была показана вторично, после нее — “Гамлет” , мистерия "О покоянии грешного человека” , трагедия Сумарокова “Си­наи и Грувор” , после чего императрица велела оставить труппу при дворе. Но поскольку игра ярославцев показалась Елизавете Петровне “только что природной и не весьма украшенной искусством” , она распорядилась определить их в первый кадетский корпус, где Федор Волков употреблял “все старания выйти из оного просвещеннейшим, в чем и успел совершенно” .

Упорство, настойчивость, энергия характера Волкова, как все­гда, проявлялись в большом и в малом. Так, когда ему не хватало денег для приобретения необходимых книг, он без раздумий заложил “епанчу лисью” и “плащ суконный красный”, о чем в “по­корнейшем прошении” в канцелярию корпуса писал: “Пред некоторым временем выписал я, Федор Волков, из-за моря потреб­ных для меня несколько книг театральных... но как я не имел заплатить за оные готовых у себя тогда денег, то принужден был некоторые свои вещи заложить... Но понеже те заложенные вещи мне ныне, особливо для наступающего зимнего времени весьма нужны, то как необходимо оные откупить... покорнейше просим с братом Григорьем Волковым выдать нам принадлежащее нам се императорского величества жалованье... сколько причтется”. 30 августа 1756 года — знаменательная дата в истории рус­ского театра. В этот день от имени императрицы Елизаветы был дан указ правительственному сенату: “ Повелели мы ныне учре­дить Русский для представления трагедий и комедий театр, для которого отдать головкинский каменный дом, что на Васильев­ском острову, близь кадетского дома. А для оного повелено на­брать актеров и актрис: актеров из обучающихся певчих и ярос­лавцев в кадетском корпусе, которые к тому будут надобны, а в дополнение еще к ним актеров из других неслужащих людей, также и актрис приличное число... Дирекция того Русского теагра поручается от нас бригадиру Александру Сумарокову...”Федор Волков“ был в оный назначен театр первым актером”. Новый театр стали называть Российским театром. В отличие от театров придворных, предназначенных для узкого круга аристократического зрителя, он был общедоступным и давал платные представления, рассчитанные на широкие слои городской публики. Первые годы существования Российского театра явились периодом наивысшего творческого расцвета Федора Волкова. Его первый биограф, видный просветитель XVIII века Н.И. Новиков, свидетельствует: “ Тогда г. Волков показал свои дарования в полном уже сиянии, и тогда-то увидели в нем великого актера; и слава его подтверждена была и иностранцами; словом, он упражнялся в сей должности до конца своей жизни с превеликою о себе похвалою ”.

В эти же годы Волков принимал активное участие в полити­ческой жизни России, будучи одним из инициаторов заговора и участником дворцового переворота, имевшего целью свержение с престола голштинского принца, известного под именем Петра III, и воцарение Екатерины И. Судя по воспоминаниям современников, участие его в тех судьбоносных делах было далеко не мало­важным. Как отмечал один из них: “ При Екатерине первый сек­ретный, не многим известный, деловой человек был Федор Вол­ков, быть может, первый основатель всего величия императри­цы. Он во время переворота при восшествии ее на трон действо­вал умом; прочие., действовали физической силой, в случае на­добности и горлом, привлекая других в общий заговор”.

В рассказе, записанном со слов князя Ивана Голицына, со­общается такой случай. В день восшествия на престол Екатери­на прибыла в Измайловскую церковь для принятия присяги, вто­ропях забыв о манифесте, предназначенном для прочтения пе­ред присягой. Никто не знал, что делать. И тут из толпы при­сутствующих вышел человек, одетый в синий сюртук, и пред­ложил произнести манифест от имени императрицы. После ко­роткого раздумья та согласилась. Человек вынул из кармана чистый лист бумаги и, словно по писаному, прочел экспромтом манифест, точно подготовленный заранее. Императрица и все официальные слушатели пришли в восхищение от этого чте­ния. Человеком в синем сюртуке был Федор Волков.

Правдива ли поведанная история, нет ли, но, по утверждению очевидцев, Екатерина, “ воцарившись, предложила Федору Григорьевичу Волкову быть кабинет министром ее, возлагала на него орден св. Андрея Первозванного” , Волков же от всего отказался, хотя “ всегда имел доступ в кабинет государыне без доклада”.

С воцарением Екатерины II роковым образом связана жиз­ненная судьба первого организатора русской сцены. В 1763 году на коронационные празднества в Москву была отправлена придворная труппа во главе с Волковым. Кроме обычных спектак­лей, для народа устраивалось необыкновенное зрелище — грандиозный маскарад под названием “Торжествующая Минерва”. Театральным представлениям императрица всегда придавала большое значение. “Театр, — говорила она, — щкола народная, она должна быть под моим надзором, я старший учитель в этой школе, и за нравы народа мой первый ответ Богу". Подтверждением ее мыслей о воспитательном значении тeатральных зрелищ являлся и маскарад, устроенный по желанию императрицы, цель которого заключалась в следующем:

Чтоб мерзость показать пороков, честность славить,

Ceрдца от них отвлечь, испорченных поправить,

И осмеяние всеобщего вреда —

Достойным для забав, а злобным для стыда.

Уличный маскарад “Торжествующая Минерва” , в котором было занято 4000 человек, поставленный по плану и под непос­редственным руководством Федора Волкова, стал последней да­нью, принесенной им русскому искусству. Очевидец маскарада Л. Г. Болотов в своих воспоминаниях пишет: “ ... процессия была превеликая и предлинная: везены были многия и разного рода колесницы и повозки, отчасти на огромных санях, отчасти на колесах, с сидящими на них многими и разным образом одетыми и что-нибудь представляющими людьми и поюнщми приличныя и для каждого предмета сочиненныя сатирическия песни. Перед каждою такою раскрашенною, распещренною и раззолоченною повозкою, везомою множеством лошадей, шли особые хоры — где разного рода музыкантов, где разнообразно наряженных людей, поющих громогласно другие веселыя и забавныя особого рода стихотворения, а инде шли огромные исполины, а инде удивительные карлы. И все сие распоряжено было так хорошо, украшено так великолепно и богато и все песни и стихотворения петы были такими приятными голосами, что не иначе, как с крайним удовольствием на все то смотреть было можно”.

Горячо и всецело отдаваясь всякому делу, связанному с ис­кусством, Федор Волков и на этот раз остался верен себе. Увле­ченный желанием как можно добросовестнее выполнить про­грамму маскарада, он все три дня (30 января, 1 и 2 февраля) разъезжал верхом по улицам, следя за точностью исполнения многолюдного шествия, отчего жестоко простудился, заболел “гнилой горячкой” и 4 апреля 1763 года умер 35-х лет от роду. Прах погребен в Москве, в Андрониевском монастыре.

В элегии на смерть Ф.Г. Волкова, обращаясь к его другу юно­сти и сподвижнику актеру Дмитревскому, Сумароков писал:

Пролей со мной поток, о Мельпомена, слезный!

Восплачь, и возрыдай, и растрепли власы:

Преставился мой друг, прости, мой друг любезный!

На веки Волкова пресеклися часы...

В первой биографии, появившейся после смерти Федора Вол­кова и помещенной в “ Опыте исторического словаря о российс­ких писателях” , вышедшем в 1772 году, Н.И. Новиков отмечал: “Сей муж был великого, обымчивого и проницательного разума, основательного и здравого рассуждения, и редких дарований, украшенных многим учением и прилежным чтением наилучших книг. Театральное искусство знал он в высшей степени; при сем был изрядный стихотворец, хороший живописец, довольно ис­кусный музыкант, на многих инструментах, посредственный скульптор; и одним словом, человек многих знаний в довольной степени... Жития был трезвого и строгой добродетели; друзей имел немногих, но наилучших, и сам был друг совершенный, ве­ликодушный, бескорыстный и любящий вспомоществовать” . Федор Волков принадлежал к тем избранным натурам, наде­ленным Провидением прекрасными самобытными силами, ко­торые открывали новые пути в искусстве и науке не вследствие подражания чужому, уже существующему, но по внутреннему голосу, неустанно звучащему в их душах. Потому не случайно многие находили в нем сходство с Петром Великим. “Отцом русского театра” называл Волкова В.Г. Белинский.

С первых лет основания Костромского драматического теат­ра “дух Волкова” витал над ним, поскольку эти коллективы ча­сто содержало одно и то же лицо, творческие составы попеременно выступали на обеих сценах. Так в 1812 году содержателем Ярославского и Костромского театров был А.К. Глебов, в 1849 г. — петербургский купеческий сын М.Я. Алексеев, а после­ него — костромской антрепренер Н.И. Иванов. Творческое содружество, постоянный обмен гастролями двух старейших театральных коллективов продолжается и по настоящее время. Многие выпускники Ярославского государственного театраль­ного института стали артистами Костромского драматического геатра имени А.Н. Островского.

Выдающийся мастер русской сцены М.С. Щепкин гастролями 1858 года в Ярославле и Костроме отдавал “дань благодарности” Федору Волкову, пытаясь решить вопрос об установлении ему памятника. “Кто, где, когда впервые привил к нашей жизни новое искусство? — спрашивал Михаил Семенович и сам отвечал: — Он, незабвенный наш Федор Григорьевич Волков... Мы, артисты, рус­ские люди, должны воздвигнуть ему памятник, это наша прямая обязанность. Волкову мы всем обязаны...” Скульптурное изобра­жение “отца русского театра” вошло в композицию памятника “Тысячелетие России”, установленного в Новгороде в 1862 году. На горельефе Федор Волков показан в момент декламации в окру­жении Ломоносова, Фонвизина, Державина... Памятник был открыт в Ярославле 10 августа 1973 года на площади Волкова. Имя Федора Григорьевича никогда не исчезнет из истории государства российского. Оно будет жить в памяти народной до тех пор, пока живет главное дело, сотворенное Волковым, — российский театр.

Потомство не забудет!

Масленичными днями 1763 года в Москве разыгрывался мас­карад “Торжествуюгцая Минерва” , подобно которому первопре­стольная испокон веков не видывала. Участвовало в том празд­ ничном шествии четыре тысячи московских жителей. Каждый в маскарадном костюме, шитом на казенный счет.

Многочисленная публика дивилась представляемым образам, заимствованным из античной мифологии, истории, итальянской комедии масок. Но наибольший интерес вызывали сатирические образы русской жизни: откупщики, ябеды, крючкотворы, взяточники и многие иные. Один из “благомыслящих” дворян того времени Андрей Болотов так объяснял смысл театрализованного представления: “Маскарад сей имел собственною целию своею осмеяние всех обыкновеннейших между людьми пороков... почему и назван был “Торжествующею Минервою”.

Завершались празднества величественной картиной “золотого века” , торжеством победившей пороки богини Минервы, под которой подразумевалась Екатерина Вторая, ибо невиданное зрелище являлось завершающим аккордом торжеств, посвященных коронации Екатерины Алексеевны. Красочной процессией, вели­ким стечением народа, заполнившего улицы, императрица останась довольна.

Представление “Торжествующей Минервы” было примечатель­но, не только масштабностью, грандиозностью, претендующей на “гигантоманию”, но и тем, что непосредственное касательство к нему имели три творческие натуры, коих без особого преувеличе­ния можно назвать костромичами-земляками, поскольку они так или иначе оказались связанными с этим древним краем.

В роли зрителя на том маскараде присутствовал уроженец Галического уезда, двадцатилетиий сержант, будущий автор од­ной из первых русских комических опер “ Мельник— колдун, обманщик и сват” Александр Аблесимов.

“Изображение и распоряжение маскарада” , как значилось в либретто, принадлежало костромичу, основателю и первому акте­ру российского театра Федору Волкову, для которого празднества стали роковыми. На них Федор Григорьевич простудился, слег, а два месяца спустя после карнавала, 4 апреля 1763 года, умер.

писал в элегии на смерть Волкова известный писатель и дра­матург того времени Александр Петрович Сумароков.

Он также присутствовал на маскараде, но не в качестве сто­роннего наблюдателя, а как автор “ описательных стихов” , по­священных осмеянию всяких пакостников, “ рассеивающих се­мена крапивные”.

Сам Александр Петрович на костромской земле не жил, но наведывался в усадьбу Спас-Пенье Салического уезда, где ста­рые люди хорошо помнили о том, “ что роды Сумароковых и Аблесимовых — издревле костромские” , и где в один из таких при­ездов молодой Сумароков “ соизволил” стать крестником Саши Аблесимова.

Происходил же Александр Петрович, по собственному при­знанию, “от знатных предков, служивших при дворе со времен царя Алексея Михайловича; имел родителями Петра Панкратьевича Сумарокова, впоследствии действительного тайного совет­ника, и Прасковью Ивановну из фамилии Приклонских” . Явился на свет в тот самый год, “как был Голицыным край финский побежден” , то есть в 1717 году.

Для своего времени Александр Петрович являлся человеком высокообразованным. “ Первыми основаниями в русском слове обязан был отцу своему” , — говорил он впоследствии. В 1732 году определился в новооткрытый Сухопутный шляхетский корпус, специальное учебное заведение для детей высшего дворянства.

Даровитый от природы, прекрасно подготовленный домашним воспитанием, Александр Сумароков нс только отменно по­стигал науки, определенные программой “Рыцарской академии”, но являлся душой общ ества любителей русской словесности, в котором “не было ни зависти, ни соперничества” , а “одно наслаждение мысли и души”. Здесь он читал свою первую, так восхитившую товарищей оду “ На победу государя Петра Велико­ го”, сочинял песни, долго остававшиеся модными.

В то самое время, когда императрицу, ее двор и знатнейших зрителей ублажали иностранными комедиями, трагедиями и опе­рами, в стенах кадетского корпуса Александр Сумароков из его воспитанников организовывает русскую драматическую труппу.

Разыгрывая с ними первые свои трагедии: “Синав и Трувор”, “Аристона”, “ Гамлет” .

8 февраля 1750 года, еи;е за полгода до того, как Федор Вол­ ков в Ярославле начал представления на сцене первого русского театра, в Зимнем дворце высокие посетители впервые увидели русскую трагедию “ Хорев” , написанную Сумароковым, впервые услыхали со сцены русскую речь, русские звучные стихи:

В течение года кадетами был сыгран весь репертуар Сума­ рокова, а интерес к русским спектаклям вырос настолько, что 29 сентября того же года последовало высочайшее повеление, чтобы профессора Академии наук Михаил Ломоносов и Васи­ лий Тредиаковский сочинили по трагедии, что и было ими ис­ полнено незамедлительно. И когда 30 августа 1756 года указом императрицы Елизаветы Петровны учреждался “ Русский для представления трагедий и комедий театр” , дирекция того теат­ ра не случайно поручалась Александру Сумарокову.

В качестве директора первого русского театра Александр Петрович сделал очень многое, хотя об этой стороне его деятель­ ности впоследствии говорилось скупо. Его благородные усилия по укреплению русского сценического искусства, расширению репертуара поставили новое дело на прочные основы. Сумароков самолично делал почти все, относящееся к жизни первого рус­ ского театра, начиная от составления афиш, газетных объявле­ ний и кончая сочинением новых театральных произведений. Он неустанно заботился о подчиненных ему актерах, добившись для них дворянского отличия — права носить шпаги. Его письма к фавориту Елизаветы, покровителю “ российских художеств” князю И.И. Шувалову, наполнены постоянной тревогой о судьбе вновь рожденного театра. Уже в начале 1758 года он писал: “ Милостивый государь! Другой год, то есть другая зима проходит от зачатия Российского театра, докукам от меня к Вам и моим неснос­ным беспокойствам числа нет... Денег нет, занимать негде, своих у меня нет, жалованья за неимением денег не дают... Бог моей молитвы за грехи мои не приемлет, и к кому я не адресуюсь, все говорят, что де русский театр партикулярный; ежели партикуляр­ный, так лучше ничего не представлять. Мне в этом деле, милостивый государь, нужды нет никакой, и лучше всего разрушить театр, а меня отпустить куда-нибудь на воеводство или посадить в какую коллегию, я грабить род человеческий научиться легко могу, а профессоров этой науки довольно...”

В 1761 году недоброжелателям Сумарокова удалось добить­ся отрешения его от должности директора российского театра, н он полностью посвятил себя литературному делу.

Александр Петрович писал во всех родах словесности: проза­ических, драматических, поэтических, но наибольшую славу ему принесли сочинения, в которых господствовала сатира, явившаяся для автора осознанной необходимостью. Как сам говорил:

Мир “обличения презрительных вещей” был Сумарокову особенно близок, исходил из его души, его характера. Он жил и гворил во времена, когда дух Петра Великого еще был в созна­нии людей старщ его поколения, питал он и гражданские уст­ремления Александра Петровича, не всегда находившие пони­мание “стоящих у трона” . В похвальном “Слове” , написанном ко дню коронации Екатерины Алексеевны на российский престол, поэт призывал: “Что смерть восприпятствовала сделать Петру Великому, исполни то, Великая Екатерина!..”

Государыня “Слово” приняла благосклонно, смиренно согла­силась с тем, что она “Великая”, однако печатать похвальный опус запретила. И не по причине личной скромности. То сочи­нение таило в себе не одни горячие похвалы и благие надежды. Непозволительно дерзко пиит поучал “Великую”, указывая ей на причины дряхлости и ненадежности “храма сего” , государ­ственного неблагополучия.

Но “монаршья немилость” не охладила обличительной стра­сти поэта. В трагедиях, одах, стихах он продолжал высказывать свое нелицеприятное мнение на предмет достоинств и ответствен­ности как монархической власти, так и самого монарха. Мнение вызывающе-строптивое, бунтарско-пламенное, зело опасное: “О боги, для чего между себя без спора, даете скипетры вы смерт­ным без разбора?.. Когда монарх насилью внемлет. Он враг наро­да, а не царь... Народ, сорви венец с главы творца злых мук!..”

Впрочем, Екатерина Великая, государыня умная и проница­тельная, прекрасно знала, “ какого уважения достойны люди, слу­жившие со славой” . Сумароков был из таких. “ Мы имеем дело с горячей головой, которая начинает терять смысл, если уже давно не потеряла его” , — отзывалась императрица о нем. Однако милостью своей Александра Петровича не обходила. Произвела в действительные тайные советники, пожаловала Аннинской лен­той, с 1 мая 1769 года повелела ежегодно выдавать Сумарокову по 2 тысячи рублей, нередко одаривала дорогими подарками.

Вместе с тем непросто складывались отношения Сумароко­ва с “присяжным критиком” Тредиаковским и “ его вечным соперником” Ломоносовым. Если верить авторам жизнеописаний Александра Петровича, последний, “ при всех своих достоинствах, не умел уживаться не только с посторонними, но и с ближайшими родными” . Была ли в том его вина? Строптивость ли натуры сказы валась? А может, беспредельная вера в человеческое благородство и искренность людских помыслов, какими отменно пользовались недруги Сумарокова? Вот что пишет на этот счет известный общественный деятель XVIII века Сергей I линка в своих “Записках” : “Сумароков никогда не был врагом нашего Холмогорского гения. Их ссорили завистники... Его величали именем великого современники, а он сам никогда не возводил себя на эту пышную чреду; он даже не почитал себя и беспримерным поэтом... Он убежден был, что и самое живое слово человеческое едва ли может выразить полноту движений сердца. А гордость, в которой напрасно его упрекают, называл он “язвою и занозою душевной”.

Душевный трепет, с каким Сумароков относился к людям, отмеченным поэтическим даром, непреклонство в их защите от сильных мира сего не прошли мимо внимания многих, знавших Александра Петровича. Гнушаясь всякой низости души, отмеча­ли они, был он снисходителен к учтивым, но горд противу гор­дых. Имел он высокое мнение о звании и достоинстве прямого стихотворца, и потому не мог с терпением видеть, что сия благо­родная наука, в которой упражнялись Гомеры, Софоклы, Вольте­ ры и прочие великие люди, почитаемые от века всеми народами, оскверняется руками людей, не имущих ни ума, ни сердца.

И все же частые неправые обиды, наветы завистников, легкая возбудимость и душевная ранимость привели к тому, что Алек­сандра Петровича все чаще стали видеть у питейных заведений. “ Но никто не указывал на него пальцем, — отмечают очевидцы.

— Обыватели московские встречались с ним приветливо и, пе­решептываясь между собой, говорили: “ Он хоть и крепко пьет, да добрый человек. У него, верно, какое-нибудь горе на сердце” .

Добрые москвичи не ошибались. Сумароков действительно страдал, о чем писал князю Голицыну:

Умер он 1 октября 1777 года, 59 лет от роду. Почитатели и студенты отнесли гроб Сумарокова до могилы в Московском Донском монастыре.

Еще при жизни Александра Петровича Николай Новиков в своем “Опыте исторического словаря о российских писателях” отзывался о нем: “ Различных родов стихотворными и прозаичес­кими произведениями приобрел он себе великую и бессмертную славу не только от россиян, но и чужестранных академий и славнейших европейских писателей. И хотя первый он из россиян начал писать трагедии по всем правилам театрального искусст­ва, но столько успел во оных, что заслужил название северного Расина. Его эклоги равняются знающими людьми со Вергилиевыми, а притчи его почитаются сокровищем российского Парна­са...’’Кроме того, Сумароков являлся крупным для своего време­ни журналистом, издателем первого русского сатирического жур­нала, первым перевел на русский язык Шекспира. Как и Федора Волкова, Александра Сумарокова называли “ отцом русского театра” , директором которого он был в самые трудные годы его зарождения и становления.

Имя его со временем стало синонимом русского классицизма — холодного, бесстрастного, рассудительного, “ без силы, без огня” , с чем не мог согласиться В.Г.Белинский, писавший в од­ной из статей: “ Сумароков был не в меру превознесен своими современниками и не в меру унижаем нашим временем. Мы на­ходим, что как ни сильно ошибались современники в его гени­альности и несомненности его нрав на бессмертие, но они были к нему справедливее, нежели потомство. Сумароков имел у своих современников огромный успех, а без дарования, ваша воля, нельзя иметь никакого успеха ни в какое время” .

Творческое наследие Сумарокова представляет не только ис­торический интерес, но является свидетельством того, как фор­мировались русские словесность и искусство в ранний период своего развития, какие общественные задачи они решали, каки­ми эстетическими принципами руководствовались. Это — живая страница нашего Отечества и народа, какую вряд ли стоит преда­вать забвению. О том предупреждал Николай Михайлович Ка­рамзин, писавший вскоре после смерти Сумарокова: “Уже фими­ам не дымится перед кумиром, но не тронем мраморного его подножия, оставим в целости и надпись: “ Великий Сумароков!” Соорудим новые памятники, если надобно, но не будем рушить тех, которые воздвигнуты благородною ревностию отцов наших”.