Отец Георгий Лакомкин.10-е гг.

Епископ Геронтий (Лакомкин)

Воспоминания

Вскоре исполнится полвека со дня смерти мужественного человека, прошедшего сталинские лагеря, доброго пастыря и выдающегося проповедника, до последнего своего часа заботившегося о возрождении и процветании Древлеправославной Старообрядческой Церкви — епископа Геронтия.

“Всей душой преданный Богу и Его святой Церкви, глубоко изучивший Священное Писание Ветхого и Нового Завета, деятельнейший церковный организатор и администратор, крупнейший канонист, исключительный специалист в области патрологии, пламенный проповедник, неутомимый и ревностный священнослужитель, отлично знавший церковный устав, — епископ Геронтий в истории Древлеправославной старообрядческой Церкви занял большое и почётное место”, — так о нём писал церковный календарь за 1955 год.

Епископ Геронтий (в мире Григорий Иванович Лакомкин) родился в 1872 году 1 августа в деревне Золотилове Костромской губернии (ныне Ивановская область) в семье старообрядческого священника. Получил домашнее образование. Благодаря своей любознательности, прекрасной, можно сказать, феноменальной памяти и блестящим способностям, он самостоятельно изучил ряд учебных дисциплин средней школы и особенно преуспел в изучении специальных религиозно-богословских наук.

Жизнь его сложилась так, что волею Божиею и настойчивыми просьбами старообрядцев села Стрельникова Костромской губернии 14 мая (старого стиля) 1906 года он был рукоположен в сан диакона, а 21 мая — посвящён в сан священника.

Началась кипучая деятельность молодого священника среди старообрядцев стрельниковского прихода. Его стараниями был капитально отремонтирован и частично перестроен храм, было построено особое старообрядческое училище с четырехлетним курсом обучения, где помимо общеобразовательных предметов ученики под руководством отца Григория изучали закон Божий и старообрядческое богослужение. Кроме того, была открыта специальная школа по обучению крюковому пению. Выпускники её стали впоследствии “золотым фондом” Стрельниковского церковного хора. Эта школа дала много учителей для других приходов старообрядческих церквей России, в которых возрождалась певческая церковная традиция древнего крюкового пения. И не случайно церковное пение прихожан Покровского стрельниковского храма получило заслуженную оценку учёных-музыковедов.

Кипучая деятельность отца Григория стала известна среди старообрядцев. В 1911 году отец Григорий (после своего вдовства в 1908 году) избран Освященным Собором Церкви на Петроградско-Тверскую епархию. 27 февраля он принял иноческий постриг с именем Геронтий, а 11 марта 1912 года состоялось его рукоположение во епископы. Хиротония происходила в Петрограде на Громовском кладбище. Хиротонию совершил архиепископ Иоанн (Картушин) в сослужении 3-х епископов.

Управляя в течение 20 лет Петроградско-Тверской епархией, владыка Геронтий много труда положил для восстановления и строительства храмов и монастырей, в том числе его заботами был построен Покровский собор на Громовском кладбище. Управляя епархией, он внимательно следил за своим родным стрельниковским приходом и состоянием обучения в школе. Его стараниями построены храмы в Костромской губернии, в том числе храм и школа в селе Дурасове. К великому сожалению, полуразрушенное здание школы лишь напоминает о когда-то едином церковном ансамбле.

Незаметно подошёл 1932 год — год, когда последовал арест епископа Геронтия, а затем длительное заключение и пребывание в лагерях до 1942 года. В 1942 году после освобождения он возвращается в Костромскую область, в своё дорогое и родное Стрельниково, а прописывается и живёт в селе Дурасове. По приезде сразу же вступает в управление Ярославско-Костромской епархией, а с 1943 назначается помощником архиепископа Иринарха и переезжает в Москву, где 7 лет служит в Покровском кафедральном храме Рогожского кладбища.

Немало пастырских трудов положено в тяжёлые годы Великой Отечественной войны. При непосредственном участии владыки Геронтия было составлено много воззваний и обращений по защите Родины а также собрано средств на её оборону.

Его духовное завещание и полная биография написаны им самим за несколько дней до кончины и разосланы по старообрядческим приходам Костромской области, а также самым близким своим знакомым. Автобиография имеет два раздела. Первый —это его жизнь до 1932 года, т.е. до ареста, и второй — это годы вне свободы.

В 1951 году 7 июня мирно почил о Господе великий светильник Церкви Христовой — епископ Геронтий. Похоронен в общем святительском склепе на Рогожском кладбище города Москвы. Память о нём до сих пор сохранилась среди старообрядцев. Ещё живы те люди, которые с ним общались и молились в храмах нашей костромской земли.

Он, епископ Геронтий, стяжал глубокую любовь и сердечную благодарность, что очень редко выпадает на долю одного человека.

Память о нём незабвенна.

Родоначальник этой фамилии был некто старец — благочестивый христианин, старообрядец Белокриницкой иерархии, по имени ИАКОВ, родившийся в конце XVII столетия. Воспитан был в очень благочестивой христианской семье в деревне Золотилове. Был весьма грамотный. <…> Он решился без стеснения, открыто исповедовать правоверие; был так называемый записной старообрядец (раскольник)***, платил два налога (за старообрядчество и за ношение бороды) и неоднократно без очереди призывался на военную службу.

История предания свидетельствует, что он очень был милостив к неимущим и для того, чтобы всегда иметь при себе деньги, гроши, копеечки, он на поясе носил особый мешочек, называемый «лакомка».

Другие люди обычно такой мешочек-лакомку носили только по праздникам, давая детям гостинцы и бедным милостыню, а дедушка Иаков носил эту лакомку ежедневно — и на работах крестьянства, и всегда. За это его и прозвали «Лакомка». А сына его, Стефана, назвали Лакомкин, т.е. сын Лакомки. Далее и пошло поколение фамилии-прозвища Лакомкиных.

Стефан имел двух сыновей: Парфена и Герасима. От Герасима родился Феодор, впоследствии был первым священником при дер. Золотилове. У него было 4 сына и дочери. Семья была большая, и все ревнивые старообрядцы. А от Парфена родился Григорий. Григорий имел очень большую семью. Его жена, Евдокия, несмотря на то, что в тогда было крепостное право (три дня работали барину-помещику и три дня для себя), поодиночке всего родила 19 человек. При этом с Григорием были, т.е. жили вместе, и дедушка, и бабушка, и тетушка; имена их уже неизвестны. Семья Григория Парфеновича насчитывала более 40 человек. Все жили вместе и мирно, в полном послушании и смирении.

Григорий Парфенович обучил своих сыновей и дочерей не только грамоте читать по-славянски и петь, но и арифметике, и письму. Особо талантливы были Николай Григорьевич и Иван Григорьевич. Тогда это было редкостью. Две девицы (вековухи) были особо обучены даже и знаменному пению в г. Шуе и в г. Москве.

Дети его — часть умерли во младенчестве, но большая часть и взрослыми. Один из сыновей, Павел, умер 21-го года — от злых людей был отравлен, потому что не захотел жениться на девице-никонианке. Страдал от отравы 3 дня. Без суда виновных простили, а он — красавец и по душе и телу — отошёл к Богу. Две его сестры-вековухи умерли девицами, читая слово Божие, имея особое горение к Богу. В чистоте тела и души отошли к Богу. Были обучены они знаменному пению и уставу службы.

Тогда было сильное гонение. Молились при закрытых окнах и ставили сторожей около здания, где молились, чтобы не быть арестованными. Власти часто отбирали и книги, и святые иконы, облачения, даже и подручники.

Григорий Парфенович рано женил своих сыновей. Занимались крестьянством и ткали на дому полотна от купцов. В дому было до 5 станов.

Старший сын Николай, а потом и Иван, с детства занимались чтением святых книг, так как кругом были разноверия и всякий хвалил свою веру.<...> Никоновские миссионеры всегда нападали и требовали ответов. А больше всего старались арестовывать и гнать старообрядцев.

Впоследствии Григорий Парфенович четырёх сыновей с жёнами определил в село Яковлевское* , в 18 километрах от Золотилова, к купцу Сидорову Сосипатру Дмитриевичу. <...> Несмотря на блестящие заслуги <...> братьев и безукоризненную их жизнь, только за то, что они не захотели быть беспоповцами, каким был сам хозяин, всех 4-х братьев с жёнами в 24 часа уволили с работы. Пришлось им всем возвратиться к родному отцу и заняться крестьянством.

Такова была участь братьев Лакомкиных. Подробности будут указаны в описании семьи Ивана Григорьевича Лакомкина.

Правнук дедушки Якова, Феодор Герасимович, при появлении архиепископа Антония** в Москве был избран от прихожан и поставлен был от архиепископа Антония первым священником в Золотилове для христиан-старообрядцев.

Отец Феодор Герасимович имел большую семью из 4-х сыновей: Иван Феодорович (большой), Парфений Феодорович, Василий Феодорович и Иван Феодорович (малый). Потомство Лакомкиных имело как бы какие-то особые таланты, особые способности по всем отраслям. Кроме крестьянства, они приспособились делать набивки платков из бумажной ткани, даже и ситцы разных рисунков, особенно это было развито у Парфена Феодоровича, несмотря на то, что он был совсем почти неграмотный.

При всём этом все они были очень религиозны и начитаны. Парфен Феодорович, имея при своём промысле, при его заводе, 5–10 человек постоянных рабочих, из них грамотных по праздникам заставлял читать святые книги и делал в них закладку и отметку — зная каждую отметку, о чём там говорится. <...> Так что и миссионеры не в силах были с ним вести беседы. В книге Кирилловой, Катехизисе большом, Маргарите и т.п. имелось от 200 до 400 закладочек приклеенных, и он знал, что отмечено в борьбе с никонианами и беспоповцами. Каждая закладка у него была в уме. Он старался помнить и листы, а главное — разноцветные закладочки.

Старший сын у Парфена — Артемий, самоучкою обучился при паровом двигателе и разных приводах лошадьми печатать ситцы разных рисунков и красить материи в разные цвета, а особенно плюс (красный цвет) и кубовые, чёрные и темно-синие цвета, и они не линяли и не выгорали. А второй сын Георгий изучил варить мыла и разные гарные масла. Имел в этом особые способности, давая пользу людям. У большого Ивана дети были все знаменитые слесаря, а особенно из них — по прозвищу «баков Иван», он чинил всякие швейные машины, был часовых дел мастером и всяких потребностей, а на заводе у Пелевина — незаменимым мастером по слесарному и по машинам.

У Василия Феодоровича старший сын Андрей получил звание крахмального мастера, а два были специалистами по счетоводству; особо в этом отличился Дмитрий Васильевич.

Проще говоря, к удивлению всех, потомство Лакомкиных было от природы богато талантами разных способностей. Но переживания разных несчастий в жизни мешали их развитиям, а главное — гонения на веру. Но несмотря на всё это, они могли в Золотилове изо всей губернии г. Костромы первые получить разрешение от МВД на постройку молитвенного дома, каковой и был построен в 1885 году на усадьбе Парфена Феодоровича. Второй священник в Золотилове был Иван Григорьевич Лакомкин, а после него его сын Георгий, священствовал 19 лет и был епископом Донской епархии; умер в 1932 году. Брат его Григорий Иванович* был священником в Стрельникове, а потом епископом Петроградско-Тверским.

Заботами и старанием епископа Геннадия, епископа Геронтия в Золотилове была построена церковь каменная и освящена в 1915 г., с очень хорошим иконостасом и иконами, и был организован хор любителей певцов и певиц. В 1931 году храм был закрыт.

Много было стараний восстановить храм, но просьбы были отклонены. Люди остались и без храма, и без священника. Последний священник был о. Феодор Сидоров, очень религиозный и талантливый священник и добрый пастырь. Приход пришёл в полное запустение, но надеются ещё восстановить святой храм — это покажет будущее.

Да будет воля Божия на всё.

В описании жизни указанных лиц — всюду видны особые проявления силы Божией, чудесных событий и покровительства Всевышнего. Всё то, что известно было, то и записано, сознавая, дабы не погрешить, а описать то, что было и что известно, как передавали отцы и деды и другие лица и как Всеведущий Бог над ними проявлял Свои неописуемые силы и судьбы уст Его.

Иоанн Григорьевич родился в большой семье благочестивых родителей 31/XII–1884 г. (Тезоименитство его 7 января). Воспитан был при строгом христианском благочестии в старообрядчестве, приемлющих священство Белокриницкой иерархии. Обучен был не только церковной славянской грамоте и пению, но со своими братьями и арифметике, и письму.

В те времена, при крепостном праве, это было редкое явление, а тем более родители его, Григорий Парфенович и жена его Евдокия, и их семья большая были так называемые записные старообрядцы (раскольники), открыто и смело верующие по старым святым книгам, не имея общения с господствующей никонианской церковью.

Тогда было сильное гонение на старообрядцев. Григорий Парфенович два раза незаконно за религию был призван на военную службу, но Божиею помощью помещик Бологовский и его жена оба раза освободили его от этого, за его безукоризненную жизнь и благочестие.

Иван Григорьевич и старший его брат Николай с детства возлюбили чтение святых книг, никакие детские игры и развлечения их не касались. На буднях усиленная крестьянская работа (три дня в неделю — на помещика, и три дня — на себя), а в праздники — за богослужения, и весь день вместо отдыха — чтение святых книг. Когда достигли брачного возраста, их около 17 – 18 лет женили. Для Ивана Григорьевича родители подобрали особо благочестивую девушку знатных крестьян и благочестивых родителей д. Василькова — девицу Манефу Дмитриевну, хорошо грамотную по церковнославянскому языку. Тогда это было тоже редкостью. Девица Манефа по своей кротости, скромности и целомудренности уже не хотела вступать в брак, но её отец, зная благочестивость Лакомкиных, благословил сочетание ей святым браком, несмотря даже и на то, что она была старше жениха годов на пять.

После вступления их в брак Манефа Дмитриевна стала по счёту в семье 36-й. Их отец дал распоряжение четырёх сыновей с жёнами определить на фабрику в с. Яковлевское, в 18 километрах, к купцу Сидорову Сосипатру Дмитриевичу, старообрядцу-беспоповцу. Николай Григорьевич определён был управляющим фабрики, Иван и Зиновий — в контору в качестве счетоводов и по приёмке и распределению товаров, Сергей — в качестве кучера самого хозяина, а жёны их — ткачихами. У них была ткацкая вручную — полотенца, скатерти и полотна в 3–5–7 подножек. Было до 40 станков.

Николай Григорьевич, как особо развитый и грамотный, через короткое время из ручной фабрички создал паровую самоткацкую и научил работать полотенцы и скатерти не только шашечками, но и в разные цветы и рисунки посредством картона, и, наконец, выткали портрет государя Александра II и представили это достижение во дворец. В награду хозяин получил золотого орла. <...>

В это время помер у беспоповцев настоятель их моленной. Хозяин особо стал просить быть настоятелем, и в то же время и управляющим, Николая Григорьевича. Он категорически отказался, доказывая несправедливость беспоповства. И ни на какие вознаграждения не соглашался. Хозяин, несмотря на неописуемые заслуги его и его братьев и блестящие безукоризненные их труды, приказал их всех рассчитать и уволить с фабрики. Так и было сделано. Все они неожиданно возвратились в родной дом, и пришлось им всем заняться крестьянством. Семья увеличилась и стала более 40 человек.

Николай Григорьевич, переутомлённый работами и заботами на фабрике и чтением книг, получил чахотку, к крестьянским работам стал неспособен. Он последнюю свою жизнь потратил на чтение святых книг и делал из них выписки по разным вопросам в борьбе с никонианами и с беспоповцами, их в круге было более 5 разных групп: федосеевцы, поморцы, спасовцы, странники, и из них — денежники и безденежники. Одни деньги брали, а другие считали деньги за антихристову печать. Единоверцы, а потом раздорники — иосифовцы и иовцы (т.е. неокружники). Вот у него на все вопросы разноверующих и были ответы в выписках написаны своею рукой, так как в книгах тогда была особая нужда. Выписок у него было с Иваном Григорьевичем более 10 пудов. Полный громадный сундук. Очень, очень жаль: во время пожара не могли его вытащить и всё это неоценимое сокровище сгорело. Остались выписки, бывшие в раздаче по христианам, и часть копий с них.

Он всю свою жизнь горел только к Богу и к защите правоверия. Был в беседах непобедим. Жена и он, оба, в одном году предали святые свои души в руци Божии. Остались две дочери, девицы-сироты, и они были выданы замуж, а две его сестры, девицы, учёные в г. Шуе пению, так в девицах и померли. От них другие были научены знаменному пению, уставу службы.

В это время помер священник д. Золотилова о. Феодор Герасимович Лакомкин. На его место единогласно прихожанами был избран Иван Григорьевич Лакомкин.

От прихода д. Золотилова было избрано два кандидата: один Иван Григорьевич и другой — Галактион д. Золотовки. Когда они прибыли в Москву, по достоинству и по исповеди был поставлен во священники Иван Григорьевич, а Галактион, как канонически, по недостоинству, должен был быть забракован; последнему было очень унизительно, ему хотелось быть священником, а его этого лишили.

Пока обучали о. Иоанна, Галактион оставался в Москве под видом ознакомления с Москвой и ея святынями. В это время в Москву епископом незаконно был поставлен второй Антоний, тогда как в Москве был архиепископ Антоний, называемый Шутов. Галактион узнал, что второй Антоний пребывал в доме купца Винокурова, он пробрался туда и объяснил о себе, что его не поставили во священники. Второй Антоний, несмотря на его недостоинство, поставил его не в Золотилово, а в Золотовку, 7 вёрст от Золотилова. Этого Галактиона поставили с условием, чтобы он не имел общения с о. Иоанном Лакомкиным, зазирая его, что они, якобы, окружники. По приезде на родину о. Галактион стал делать раздор, несмотря на своё недостоинство.

Священник о. Иоанн, а тем более его брат Николай очень были начитаны во святом Писании — Николай в то время ещё был жив. Они сразу же поехали в Москву и всё подробно узнали о незаконности второго Антония и что раздор был не из-за окружного послания, а из-за денег Рогожского кладбища, украденных Винкуровым, когда он был попечителем на Рогожском кладбище. За это его и уволили. И он, Винокуров, и другие написали подложное прошение к митрополиту Кириллу в Белую Криницу — незаконно поставили второго Антония (Гуслицкого). Впоследствии он был запрещён от митрополита и соборне низвержен. И бывши в запрещении и низвержении, он, епископ Антоний, поставил во епископы Иосифа Нижегородского, епископ Иосиф поставил на Москву Иова, и между ними произошёл раздор с проклятиями друг друга. Так в Золотовке и получилось две группы, две веры: одни назывались иосифовцы, другие — иовцы...

Такое было печальное событие по научению врага дьявола. Эту историю о. Иоанну и его детям пришлось всесторонне изучить и доказывать всю гибельность раздора и бороться с ним.

На долю молодого священника о. Иоанна выпал тяжёлый крест. Гонение от никониан, борьба с никониянами, единоверцами. Борьба с беспоповцами — их было 5 разделений: федосеевцы, поморцы, спасовцы, странники —денежники и безденежники — и две группы раздорников. Ему всегда нужно быть готовому давать ответы всем указанным разноверцам. Но Бог ему помогал, и у него была особая начитанность. Через 2–3 года Николай помер. Он остался один. Моленную закрыли. Ему пришлось ходатайствовать об открытии другой моленной, и Бог помог. Министерство внутренних дел разрешило построить молитвенный дом в Золотилове, с большим трудом храм был построен на усадьбе Парфена Феодоровича Лакомкина. Это было в 1885 г.

Ранее молились при доме о. Феодора, почти рядом с волостным правлением. Много раз отбирали святые книги и иконы, подсвечники, даже и подручники, многих арестовывали. Но вот в 1885 г. храм разрешили. Несмотря на разрешение, и тут были попытки к гонению. Один из урядников узнал, что в праздник была литургия, он с сотским и десятским в головных уборах вбегают в храм и приказывают закончить богослужение. О. Иоанн смело продолжал служить, народ, возмутившись, закричал, объяснив о разрешении. Когда обжаловали становому приставу, уряднику было сделано строгое замечание и он был переведён в другую волость.

При начале поставления его во священники ещё трудность была у о. Иоанна: он неожиданно был отделён из дома; с большим трудом ему пришлось поставить небольшой домик под соломой 8х8 арш., и то только благодаря отцу его жены Манефы Дмитриевны.

Кругом гонение, приход малый и бедный: было 32 записных семейств старообрядцев и столько же незаписных, малые дети. Всего было 5 сыновей и одна дочь. Два сына померли во младенчестве, один сын глухонемой. Старший сын Георгий, дочь Варвара и сын Григорий — их нужно было обучать грамоте и письму и церковному чтению и пению. Главное средство к жизни было крестьянство, но и оно бедное. Единственная была помощь от отца Манефы Дмитриевны.

У Григория Парфеновича семья была очень большая, и как-то был неурожай. Но он любил поминать умерших родных, а их было много. <...> Он имел постоялый двор и ямщину — держал 3–4 лошадей для того, чтобы возить почту и начальство (это было уже после освобождения крестьян). У хозяина-старика летом в августе получилось так, что осталось денег всего 3 рубля. Он решил сделать на них поминание умерших и заявил семье, что нынче годового праздника 18 августа, Флора и Лавра, он делать не в силах и чтобы и они в гости к родным на Успение и на другие праздники не ходили. Семья приуныла. Один из сыновей заметил отцу и сказал: «Лучше бы ты не делал поминки, а годовой праздник бы сделал». Дедушка ответил: «Я пока хозяин, и я знаю, что в Библии и других святых книгах говорится: кто умерших поминает, тот не обеднеет». Ему заметили: «А у тебя и гроша нет». Он не знал, чего и отвечать. Старик очень опечалился, вышел на улицу, сел у дома на завалинке и задумался: как же быть? «Может, я ошибся, — говорил он себе. — Господи! Помоги мне, грешному! Научи мя и вразуми! Не знаю, как быть?»

Вдруг слышит: едут с колокольчиком парой. Увидав его, спрашивают: «Где дом Григория Парфеновича?» Он ответил, что он и есть Григорий Парфенович. Из экипажа выходит молодой человек и заявляет: «Я сын бывшего вашего барина — помещика Бологовского, который очень любил Вас, Григорий Парфенович! Он помер, завещая мне сделать у вас поминки за упокой его души. Разрешите ночевать у вас и помянуть моего дорогого отца». Старик радушно встретил гостя, поплакал о Бологовском, зная, что он был для всех очень хороший, а особенно для него, и что он выкупил всю вотчину и наградил землёй и лесами бесплатно.

Багаж с ним был — 2 большие корзины (сундуки), в одной — столовая и чайная посуда, ножи и вилки и в другой разные яства: тут и паюсная икра, и осетрина копчёная; были и всякие сладкие вкусные ядения. Время было Успенского поста. Там были и разные сласти, варенье и сладкие пироги. Всё это привезенное им за упокой его отца. Но семья Григория Парфеновича не поняла этого.

Сын барина попросил всё распаковать и собрать на стол. Поставили самовар, начали кушать за упокой его отца. Все стеснялись — мало кушали. Барин заявил, что б утром его разбудили в 8 часов утра и ничего для него не готовили. Утром встали, молодой барин даёт дедушке Григорию свёрнутую бумажку; он полагал, что это — рубль. Не брал, говорил, что ели-пили своё, а за ночлег брали с человека только 10 коп. Быстро гость сел в свой экипаж и уехал. Дедушка посмотрел, — а у него в кармане 100 руб. Как говорили тогда, — «екатеринка». Вошёл в дом, а там и корзины запакованные стоят. Он в ужас пришёл. Скорее приказал оседлать лошадь, чтобы корзины возвратить гостю и 100 руб., как ошибочно вместо рубля данные ему…

Сын Сергей быстро поехал на ст. Горкино. 18 вёрст. Успел прибыть до отхода поезда. У них был особый вагон. Барин объяснил, что корзины, и что в них, и 100 рублей — это подарок за упокой его отца, особо любившего дедушку Григория, на помин его, и ещё дал 10 руб. Сергею Григорьевичу за труд езды, а тогда извозчик и тарантас стоили 60–70 коп. Сергей Григорьевич с двумя корзинами и с деньгами поехал домой, со слезами поблагодарив барина.

По возвращении Сергея всё было объяснено и была неописуемая радость у всех. Был сделан и годовой праздник, и на Успение семья его радостно гостила у родных. А праздник Флора и Лавра был необыкновенным. Гостили крестьяне, приехавшие на праздник, не видавшие белой хорошей фарфоровой посуды, и ножей, и вилок металлических. Когда угощали паюсной икрой, и копчёной осетриной, и другими яствами — многие в жизни своей первый раз вкушали таковые ядения. Ясно оправдались слова Библии и святых книг о поминовении умерших; дедушка Григорий ожил, и больше он никакой нужды не имел. В то время 100 рублей были большим капиталом, а на 10 рублей дополнительных был сделан годовой праздник. Часто он вспоминал и рассказывал об этом чуде Христа. Его дети и внучата прекрасно знали это событие, славя Бога, вспоминая истинность святой Библии и других святых книг.

Дедушка Григорий внимателен был не только к семье своего дома, но и к семье сына своего, священника о. Иоанна. Он строго смотрел, чтобы утром и вечером совершались молитвы, а также и перед пищей и после, чтобы молитвы читались вслух, за трапезой чтоб разговоров не было. Чтобы всё было по чину и благообразно, чтобы никто не пропускал богослужения в храме. Чтобы в семьях были мир и любовь. Строго следил за воспитанием детей, а особо — в семье у о. Иоанна …

Старший сын был у о. Иоанна — Георгий, а затем — дочь Варвара и сын Григорий. Родители их, особо мать, строго следили и охраняли от всяких уличных греховностей. На буднях обременены были все крестьянской работой, а в праздники все были за богослужением, и после обеда разрешалось детям отдыхать на улице только до 6 часов вечера.

К матери нередко собирались и её подруги, и другие люди. Они любили вслух читать книгу Златоуст и жития святых по Чети Минеи, а детей заставляли слушать и потом рассказывать или сами им подробно объясняли о прочитанном. Когда читающие дети не понимали славянского языка и видели взрослых плачущих при чтении, то после спрашивали наедине свою мать: «О чём же так плакали Вы и гости?» Мать со слезами подробно объясняла… Такое праздничное домашнее чтение святых книг было и у дедушки Парфена Феодоровича. Там собирались помногу христиан-слушателей. Читали там книгу о Вере, Кириллову, Маргарит и другие святые книги.

Старший сын Георгий во время юношества нередко приглашался во святой храм г. Иванова за повседневные службы в качестве чтеца. Но у него было особое желание выучиться знаменному пению. 18 лет его женили. На втором году супружества он уехал в с. Елесино (Горьковская обл.), где жил Владыка Кирилл, и там всю зиму обучался пению. Потом он был определён в торговлю к одному старообрядцу с. Кохмы с тем, чтобы по праздникам совершать в дому богослужения.

Очень трудно было о. Иоанну без старшего сына и по делам храма, и по крестьянству. При всём этом у него от всяких угроз и перегруженности работой и чтения святых книг появилась чахотка лёгких; болезнь день ото дня увеличивалась. Доктора объявили ему, что оба лёгких парализованы. Смерть должна быть скоропостижна. Последние 2 года он был очень болен, но ходил, делая все свои духовные дела; крестьянские дела уже делать не мог.

Тяжёлое было положение. Крестьянские работы все падали на матушку Манефу, её малолетнюю дочь, сына Григория, который только что кончил начальную школу с отличием и особо год учился церковнославянскому чтению.

25 июля 1886 года, около 10 часов утра, о. Иоанн был у плотников (после пожара строили дома), и только придя домой (был один в коридоре — в сенях на полу была постель), он, видимо, хотел лечь — лёгкие оборвались, кровь хлынула изо рта. Оказалась у постели лужа крови; он, закрывши рот, пошёл на улицу, кровавыми руками оставляя следы на стене. Выйдя, сел на завалинку, рукой махал глухонемому сыну, сидевшему на траве с бабушкой Евдокией. Она, ничего не подозревая, вдруг увидела хлынувшую кровь изо рта своего сына о. Иоанна, и он упал на землю, ни слова не мог сказать, тихо скончался от излития крови. Срочно дали сведения в поле, где жала рожь матушка Манефа с дочерью и сыном Григорием, каковые прибежали уже к мёртвому телу отца.

Отец Иоанн был под судом по церковным делам. Пристав и урядники не разрешали хоронить до 7 дней — когда уже тело разложилось, тогда только разрешили — чтобы и над мёртвым поиздеваться. Неописуемо было горе матушки Манефы и её детей, а также и у прихожан-христиан, оставшихся без священника.

На похороны был вызван старший сын Георгий Иванович. Мать Манефа упросила его быть хозяином малолетних детей её и воспитателем. Он согласился. Прихожане же, собравшись, единогласно решили просить Георгия Ивановича быть у них священником вместо его отца. После долгих колебаний было обоюдное соглашение. Епископ Кирилл Нижегородской и Костромской знал хорошо Георгия Ивановича как своего ученика и охотно поставил его во священники для прихода д. Золотилова.

Тяжёлый крест был для юного священника. Кругом гонения, нападки миссионеров, разноверия. Всем нужно давать подобающие объяснения, а в семье недостатки, приход очень бедный. Но с Божиею помощью энергично взялся за все дела молодой о. Георгий. Он сразу же, по благословению епископа Кирилла, взял учителя пения — некоего Василия Ивановича Крестьянинова (он помер протоиереем в с. Дулёве в 1948г.), только что кончившего учение пению. Он, Крестьянинов, собрал две группы — 4 и 6 человек, начал учить всех знаменному пению и чтению, начиная с Григория Ивановича.

Во время похорон о. Иоанна один знаменитый рисовальщик, сын священника г. Иванова Голубев, заметил очень богатые способности к рисованию у Григория Ивановича, решил взять его в Иваново, где и сам жил, получая в то время 70–80 руб. в месяц, и обучить его рисованию. Юному Григорию это очень понравилось, а тем более, он был очень слаб силами и здоровьем и не обладал особым голосом. Он смело заявил своему о. крестному и старшему брату, что собирается ехать в Иваново и излишне обучаться пению. Узнав об этом, дед, о. Григорий, всесторонне объяснил, что в первую очередь нужно изучить крестьянство и христианские науки, а потом и мастерство, указывая на пример его сыновей и пословицу: «В людях, как ни живи, а за скобочку держись». Настойчиво и резонно сказал, чтобы и в уме не было этого, а теперь же серьёзно и усердно приказал обучаться знаменному пению и уставу богослужения.

С осени и до весны были обучения. Прошли актай и кое-что из обиходного пения. Григорий шёл передом. Весной учитель уехал на родину, и осенью его взяли на военную службу.

С осени о. Георгий строго приказал крестнику Григорию продолжать изучение пения, и вновь взяли ещё до 10 человек, и юноше Григорию поручено учить всех и самому учиться и быть уставщиком левого крылоса. Молодому учителю нужно было до учеников протвердить, просмотреть, что нужно учить петь, сначала самому, а потом преподавать ученикам. Так и устав, и порядок службы. Богослужение было только по воскресным дням и праздникам. Причём, о. Георгий объявил, что если будут в пении и уставе службы ошибки или непристойности на крылосе, за всякое нарушение по 100 поклонов земных с молитвой «Без числа согреших». Молиться у амвона в храме. Дисциплина была очень строгая и твёрдая. О каком-либо гулянии и думать не приходилось. Все сутки были распределены. В праздники отдых был с обеда и до 6 часов вечера. Одно говорили юному Григорию и мать, и о. Георгий: «Готовы ли устав, песнопения, и спевки, и учение на праздники? Учи других и себя». Благодаря только ещё помощи из г. Иванова, где был знаменитый регент, учитель Семён В. Власов, который много помогал юному учителю, годов через 4–5 золотиловский хор певчих считался отличным.

По закону предстояла воинская повинность, имущим власти дано было право староверов призывать по наружному виду. Григорий Иванович ростом был мал и худосилен, медлили его и призывать. Мать его и брат решили женить его до призыва на военную службу. Сами нашли невесту ему, и мать положительно заявила: «Да, я благословляю жениться на указанной девушке». Сын желал жениться на другой, а мать отклонила. Юный сын сказал: «Знаю, что в Библии написано, что благословение родителей утверждает домы чад». Несмотря на то, что не имел особой любви к указанной девушке и даже не знал её, он решил подчиниться воле матери, веря в слова Библии. Так и получилось — когда был совершён брак, чин венчания, то у сочетавшихся оказалась какая-то особая, неописуемая сердечная любовь, каковая неизменна была до смерти.

Невеста — Анна Дмитриевна Нечаева — была из деревни Жеребчихи, в 9 километрах. Там и обычаи брачных вечеров были другие, чем в Золотилове. Во время вечера у невесты, по языческому обычаю, жених и невеста должны первые совершать танцы, а за ними и гости все должны плясать. Жених Григорий Иванович категорически отказался, ибо он никогда в жизни не плясал и не танцевал, считая это великим грехом. Стали уговаривать невесту. Она отказывалась, но обратилась за советом к жениху. Он положительно заявил, что пляшущая жена — невеста сатанина и т.п. «Если Вы, — говорил он, — изволите танцевать, то уж будете не моя невеста, а сатаны», и что он, жених, должен оставить вечер и не считать её своею невестой. Это было сказано тихо, но мать её, очень благочестивая женщина, это услышала и положительно заявила гостям, что у них хотя и есть указанный обычай, но его выполнять молодые не будут, и дочь её категорически отказалась. Предложили продолжить вечер, как умеют гости. Танцев не было. Для зрителей показалось это странным — говорили: «Староверы не хотят выполнять их местные обычаи, а особо старовер-жених». В деревне Жеребчихе было только два дома староверов.

Брак указанных молодых был очень счастлив, и любовь между ними была неописуема. Но вот через три года гражданская власть решила призвать Григория Ивановича на военную службу. В указанное время Григорию Ивановичу от роду было около 25 лет. За прошлые 5–6 лет за обучение детей пению и чтению почти ежемесячно были протоколы с угрозой суда. Утрата и отсутствие Григория были весьма нежелательны для семьи и церкви. Молодому священнику о. Георгию брат был не только уставщиком и регентом по пению, а главным единодушным помощником по защите правоверия. Оба брата все свои свободные минуты тратили на чтение книг и полемику с инаковерующими. У обоих было пламенное горение защиты веры и правоты их святой Церкви.

Весной перед призывом, не зная об этом, Григория Ивановича уговорили поступить на фабрику, где он пробыл только 9 дней в качестве конторщика на окладе 10 руб. в месяц, а далее ему было положено 40 руб. в месяц. Но прихожане уговорили его быть дома — церковь без него запустела. Он согласился.

Весна... Женский пол, особо жена о. Георгия, настояли, чтобы сделать раздел, а тем более, ожидали призыва на военную службу. Братья очень мирно жили; этого не желали. Но мать благословила. Она избрала себе Григория Ивановича, и, главное, — кроткую и миролюбивую его жену Анну Дмитриевну. Раздел был совершён очень мирно, хотя без желания братьев. Старший брат о. Георгий с женой и братом, глухонемым Иваном, и Григорий — с женой и матерью. Раздел был пополам.

А тут, по злобе гражданской власти имущих, решили безовременно взять на военную службу Григория. Писарь всех больше злился и решил для смеху вероисповедание вместо «старообрядец-раскольник» записать «православный», чтобы в военной службе невольно его заставили совершить общение с ересью. Григорий Иванович это обнаружил и заявил военному начальнику. Тот сделал строгое замечание писарю и написал вместо «раскольника» «старообрядец».

Весной землю начали пахать надвое, хлеб надвое, а харчи решили делить до осени вместе. У о. Георгия жена матушка Ольга была в положении. Врачи признавали младенца приросшим, роды — опасными и что ей нужна операция. Матушка Ольга на это не согласилась. Решила вызвать духовного отца — исповедовалась, причастилась и с боязнью ожидала время родов.

В начале сентября был призван на военную службу Григорий Иванович и вместе с другими, как рекрут, на два месяца был отпущен домой. Григорий Иванович решил в эти два месяца ознакомиться с сапожным мастерством, по согласию с семьёй, сознавая, что раскольников в военной службе преследуют и в унтер-офицерское звание не производят, лучше служить в мастерской.

В один из воскресных дней, 18 сентября, решили, что после обедни Анна Дмитриевна поедет к своей матери погостить. Работы крестьянства все были кончены. Уехал и о. Георгий – к больному. К вечеру Григорию Ивановичу нужно было идти на пристань реки Волги Семигорье, в 12 км от Золотилова, а там 20 км по Волге до Кинешмы — один час езды.

Матушка Ольга приготовила чай, чтобы на дорогу угостить, собрала гостинцев и на дорогу Григорию Ивановичу, и её родным в г. Кинешме. Затем она произвела как бы особую исповедь. Она, горько плача, сознавала свой плохой характер и ошибки в жизни. Она считала себя недостойной женой такого хорошего человека, как о. Георгий. Она оплакивала, что делёж семьи — из-за неё. Все свои поступки горько оплакивала, и особо в оскорблении членов семьи и матери. Она как бы чувствовала приближение смерти, со слезами прощаясь и у матери Манефы. Кончили чаепитие. Она решила проводить Григория Ивановича за деревню и там со слезами простилась, пожелав счастливого пути.

Через четыре часа Григорий Иванович был уже в Кинешме, в дому сапожного мастера; раздав подарки, он пошёл к другим родственникам и там ночевал. Утром рано встал — ночь провёл в раздумье о предположенном учении; расстроившись, идя по берегу Волги и видя снизу идущие пароходы, решил посмотреть на пристани: нет ли кого из пассажиров знакомых, и размышляя: стоит ли тратить время на учение и нужно ли оно? Решил лучше поехать к жене и там погостить.

А когда сел на пароход, то подумал, с какими глазами он придёт к тёще, осуждая себя в необдуманности, страдая в особой тоске. Когда сошёл с парохода на пристани Семигорье, встретил дядю жены, который спросил: «А что у вас дома?» У них получено известие о смерти матушки, а их две: матушка Манефа — мать семьи — и матушка Ольга, жена о. Георгия, а которая умерла — не знают. Срочно поискал извозчика — его не оказалось. Быстро пришлось идти пешком. Через два часа уже дома.

О! Ужас! Матушка Ольга уже лежала на столе мёртвая, и младенца заметно в утробе — не разродившись. О. Георгий срочно поехал в г. Иваново за священником — духовным отцом — и сделать закупку на похороны. Одна мать старуха дома с малыми детьми; тут же прибыла и Анна Дмитриевна — жена Григория Ивановича, и другие родные.

Оказалось так: матушка Ольга в воскресенье вечером почувствовала время родов; была приглашена бабка-акушерка, послали за доктором в село Вичугу, в 15 км. Крови прошли, младенец остался в утробе. И так она, истекая кровию, чувствуя приближение смерти, слёзно со всеми прощалась. Муж о. Георгий и мать при ней. Приходили и суседи прощаться. Она слёзно со всеми прощалась. Никакие меры лечения не помогли. Утром около 6 часов, 20 сентября, она скончалась, а врач прибыл в 7 часов. Проверив всё, сказал, что сделать ничего нельзя. Горе и печаль были неописуемы.

Отцу Георгию было около 33 лет. Трое детей: дочери Марии — 7 лет, мальчику Ивану — 5 лет и Александру —3 года. Похороны были совершены обычно. Горе и печаль семьи и прихода были неописуемы. После совершения похорон матушки Ольги о. Георгий, обращаясь к брату Григорию, сказал: «Прошу делёж прекратить, а жить вместе в мире и любви, как они и были. Анну Дмитриевну прошу быть хозяйкой дома и матерью моих детей-сирот». Так и было сделано.

Мать же их, матушка Манефа, была в слабом здоровье. На неё сильно повлияла смерть её сестры Клавдии, скоропостижно умершей от побоев мужа и изменника в верности супружеской жизни (это было 5–6 лет тому назад), и призыв сына-любимца на военную службу. Когда постигла такая трагическая смерть Клавдию Дмитриевну, сестру матушки Манефы, муж её (он был принят в дом и имел после жены дочь Парасковью, 7 лет) узнал, что выданным замуж от родителей из недвижимого имущества полагается 1/14 часть. А они, две сестры, по личному завещанию отца, пользовались лесами пополам, их было около 40 десятин. Феодор Антонович, муж Клавдии, восстановил себя опекуном дочери и подал в суд иск на свояченицу Манефу за неправильное пользование лесом в течение 10 лет — около 1000 руб. Суд признал взыскать их и лишить права пользования лесами.

В это же время священник о. Георгий, видя, что дом и постройки после отца своего пришли в ветхость, решил построить другой. Попалась случайно, очень дёшево, одна старая шатровая мельница размером 17х12 арш., стоимостью 110 руб. Денег у него было всего 10 руб. Он решил занять денег и построить необходимый дом для всей семьи, надеясь и на лесную часть как на наследство матери. С большим трудом поставили этот дом, покрыли. И вдруг ещё неожиданно явился хозяин усадебной земли, где был поставлен дом. Он подал в суд, имея большие деньги; суд присудил дом сломать и очистить землю. А тут ещё и иск свояка на 1000 руб., а у него долгу было 400 руб. Да и стены их дома из старой постройки вычинены. И если сломать, то только на дрова. Это было за год до женитьбы Григория Ивановича. Мать-старуха и два брата решили: пусть дом ломают. А для семьи решили вырыть землянку — лишь бы только как-то уплатить долги. Приход был очень бедный, также и крестьянство бедное. О. Георгию указали хотя пьяницу, но очень опытного юриста в г. Плесе. Он за три рубля написал прошение о несправедливости постановления суда и подал куда нужно.

Через несколько времени дочь Феодора Антоновича Парасковья, 7 лет, помирает. Похоронили. Манефа Дмитриевна очутилась единственная наследница на всё имущество после своего отца. Волостной старшина срочно вызывает её в правление. Она, очень тихая, кроткая, перепугалась и одна не пошла, а взяла с собой сына — о. Георгия. Там ей объявили, что она есть наследница и владелица и чтобы вместе с властями срочно ехала в деревню Васильково получить всё имущество: и дом, и леса, и документы на них, а Феодору Антоновичу причитается 1/14 часть. Дом и постройку, стоящие более 1000 руб., она уступила ему за 400 руб., чтобы уплатить долги за свой дом. А через несколько дней сообщают: жалобщику о удалении дома, якобы, с его усадьбы, отказать и усад земли принадлежит неотъемлемо братьям Лакомкиным.

Пережитое горе и неописуемая радость сильно повлияли на здоровье матушки Манефы. Забота о женитьбе сына Григория и неопределённость его призыва на военную службу, воспитание младшего сына Ивана, глухонемого, — это всё очень её обессилило. Ивана решили обучать сапожному мастерству и отдали на 5 лет в обучение грамоте как глухонемого. Дочь Варвару решили выдать замуж — хорошо, что она попала в очень благочестивую семью: муж был фельдшер, а отец его впоследствии принял иночество — был подлинно святой жизни. Много горя и печали причинила старушке матери Манефе неожиданная кончина матушки Ольги 20 сентября 1899 г. — ей было 33 года, и оставила она трёх малолетних детей. И призыв на военную службу сына, любимца Григория Ивановича. Это всё повлияло на её лёгкие. Оба лёгких были поражены туберкулёзом.

В половине ноября любимца-сына Григория Ивановича, ей, старице, и любимой жене его Анне Дмитриевне пришлось проводить на четыре года на военную службу. Горя и печали для них и для всей семьи было очень много. Остаётся мать-старуха больная, о. Георгий, 33 лет, с сиротами — малолетними детьми, молодая солдатка Анна Дмитриевна и глухонемой Иван, около десяти лет. Всем достался очень и очень тяжёлый крест.

Для молодого священника-вдовца путь жизни был очень тяжёлый, не говоря о том, что весь приход и храм падает на его плечи, что лишился помощника в полемике и руководителя в храме, а главное — нужно ему быть безукоризненным в глазах народа и прихожан как молодому вдовцу, такая же участь падает и на молодую солдатку Анну Дмитриевну. Но этот путь они прошли безукоризненно, и в чести, и во славу Божию Христовой Церкви. Годовые праздники были исключены, полная трезвость в дому и порядок благочестия. Были случаи брачных трапез близких и родных Анны Дмитриевны — она категорически отказывалась, считая себя как вдовой и дабы не было зазора от мужа.

У Григория Ивановича солдатство полно было всяких приключений и переживаний. Первый год проходил строевую службу при полной строгости той, бывшей дисциплины. За отказ петь песни он немало получал пощёчин и наказаний, за неядение мясной и скоромной пищи в посты — подозрение в уклонении от воинской службы. На второй год его определили в полковую канцелярию писарем, полагая, что он не раскольник (так тогда называли старообрядцев); у него в формуляре было написано «старообрядец» — по их мнению, единоверец господствующей церкви.

Когда наступил Великий пост, полковой писарь объявил, что писаря будут говеть первую неделю и в пятницу — исповедь, в субботу — причащение. Когда настало время идти в церковь, Григорий Иванович заявил, что он старообрядец и что не может быть на исповеди у священника, которого он считает еретиком второго чина. Полковой писарь спросил: «Как же, Вы разве не признаёте нашу Церковь православной?» Григорий Иванович ответил: «Признаю еретической за её заблуждения, клятвы и гонения на старообрядцев и т.п. ереси». Полковой писарь говорит: «Вы и государя признаёте еретиком? Он член православной Церкви!» Григорий Иванович ответил: «Я не касаюсь религиозных убеждений его Величества и не знаю, как он верит». Об этом было доложено адъютанту полковника. То малоопытен в законах веры, но, судя по сказанному, приказано было арестовать Григория Ивановича на 20 суток за хулу на Церковь и оскорбление его Величества и предать полковому суду.

В это время Григорий Иванович вспомнил, что если нужно обжаловать решение начальника, то нужно прежде лично заявить ему об этом. Он заявил адъютанту, что арест признаёт незаконным и что будет жаловаться по команде включительно до его Величества. За религиозные убеждения не должно быть арестов. Адъютант закричал, начал ругаться. В это время в канцелярию вошёл священник-академик, преподаватель женской гимназии (это было в городе Шавли). Этот священник был друг адъютанта, но неверующий; вместе с адъютантом пьянствовал и бывал в открытых домах, оба без жён. Как говорят, кутили во всю, без стеснения. Священник спросил, что за крик и в чём ругань? Адъютант объяснил, что Лакомкин не только неидёт в православную церковь, но назвал её еретической и т.п. Священник, обращаясь к Лакомкину, спросил, какого тот вероисповедания. Лакомкин ответил: «Старообрядческого, приемлющих священство Белокриницкой иерархии — по Рогоженскому кладбищу». Священник ответил, что он учился в Москве и бывал на Рогожском кладбище и хорошо знает редкости икон, и жизнь, и убеждения старообрядчества. И затем задал некоторые вопросы полемического характера — и получил подобающие ответы.

Обратившись к адъютанту, сказал: «Вы не имеете права его арестовывать и невольно заставить его идти в Вашу церковь, а более подходяще будет поступить с ним так: пусть полковой священник убедит его». Но Лакомкин этого и в мыслях своих не допускает, показывая твёрдость веры и обоснование вины над господствующей Церковью. Тут же, обличая адъютанта при всех, священник говорит: «Вот мы оба первую неделю поста пьянствовали, сам знаешь, где были, а в субботу ты хочешь причащаться. Это явное кощунство. А у старообрядцев в этом — каноническая строгость и благоговение. Я, — говорит о себе, — неверующий, жена у меня развратничает и меня оставила, и я также, но я уже не касаюсь никаких святынь. А Вы себя именуете православным. В чём ваше православие? А ещё хотите казнить искренне убеждённого христианина старых обрядов, это нелепо и Вам стыдно делать так бесчеловечно. За это ты и сам можешь подлежать суду. Человек открыто высказал свои убеждения, а вы уже и казнить. Их бесстыдно гнали более 200 лет. Этим только унизили вы свою Церковь…».

Адъютант тут же взял свой приказ об аресте, подписанный им, и, разорвав его, приказал написать приказ отправить Лакомкина на увещевание к полковому священнику. Побеседовав ещё, адъютант и священник куда-то вместе пошли. А Лакомкина отправили в полковую церковь Там уже полковой священник спросил об убеждениях его. Лакомкин также отказался быть у него на исповеди и причащении, указывая ереси Церкви их. Священник дал Лакомкину миссионерскую книжку о расколе. Предложил почитать и о последующем ему сообщить. В книге приказов отметил, что дальнейшему убеждению не подлежит и в церковь ходить не принуждать. Впоследствии был в дружестве к Лакомкину, и того зарегистрировали быть его писарем по церковной отчётности.

В канцелярии адъютант и командир полка стали относиться к Лакомкину очень хорошо и безнаказанно, кроме полкового писаря. Тот всё время враждовал, а особо, когда Лакомкина произвели в старшие писаря и адъютант вверил ему секретный шкаф. За всё время оставил его артельщиком по питанию писарей, как верного и трезвого человека. Тут Лакомкин был очень рад тому, что мог всё время жить, не нарушая постов. Писаря все были очень довольны за хорошее своё питание. Во всём указанном было особое Божие покровительство и чудесное спасение.

В полку был в безобразии архив бумаг. Командир полка доверил привести в порядок архив Лакомкину. Он, как умеющий хорошо рисовать и писать по-славянски, имел особую обязанность. Он привёл в образцовый порядок все бумаги и приказы — сложил в отдельные папки с крупными надписями каждого дела и, приказав сделать этажерки, установил все бумаги по годам. А архив 113 пехотного Старорусского полка был почти за 200 лет. Осталась масса лишних бумаг, её продали. Покупатели были очень хитрые. При вешании бумаг писаря Лакомкина и других обманули. Приказали перевесить, оказалось, что более чем на 100 пудов обвешано. Покупатель налгал, что, якобы, за деньги им давали какие угодно походы. Вот тут полковой писарь опять с радостию хотел Лакомкина предать суду. Но заведующий хозяйством, подполковник, и командир полка, видя блестящие честные труды Лакомкина, всё ликвидировали. Пережить всё это было нелегко. Были угрозы на три года тюрьмы. Вскоре начальник корпуса, посмотрев архив, который ранее был в беспорядке, выразил командиру полка особую благодарность за образцовый порядок архива. Доверие к Лакомкину стало ещё более, несмотря на частые жалобы полкового писаря, который очень злился: зачем такое доверие к староверу и ругателю их Церкви. И тут явно было Божие покровительство и чудесное спасение Лакомкина.

К празднику Рожества Христова Лакомкин на листе бумаги нарисовал праздник Рождества со словами приветствия — приветственное письмо — и без спроса отпечатал его на камне литографии для рассылки с праздником Рождества Христова и с Новым годом. А на обороте можно было писать свои пожелания. Всем очень это приветствие понравилось. Для всех отпечатали около 100 листов. Кто-то преподнёс его и полковому писарю. Тот взял и послал своим родным. А когда узнал, что это сделал Лакомкин, тут же написал жалобу – якобы, это кощунство, что изображение Рождества Христова литографировали, печатая на камне.

О ужас! Опять всполох, опять адъютанту и командиру жалобы. Когда командир узнал, сказал, что нужно было спросить разрешение. «Тогда бы мы и для всего полка отпечатали и для солдат». Лакомкин остался безнаказанным. Явно, безоговорочно видно и здесь, как сила Божия и Его покровители всюду защищали его.

Через два года Лакомкин едет на родину в месячный отпуск к жене и родным. Жена его за два года очень пополнела. Когда прибыл на родину Григорий Иванович, он спрашивал родных, а особо сестру секретно расспрашивал, о поведении его жены. Все ответили, что она себя ведёт очень образцово и безукоризненна во всём. А когда прибыли в свою деревню, одна враждующая болтливая соседка, остановив его, говорит: «Что, на родины и крестины приехал? Жена скоро родит». Немало могло быть возмущения. Но прожив месяц, не было рождения, и к 4 году Анна Дмитриевна ещё полнее сделалась, и только через год, при муже, родила сына Геннадия, а потом оказалось: клеветница — болтливая соседка — всенародно раскаивалась в клевете, завидовала, что очень Анна Дмитриевна мирно жила с о. Георгием в семье и матерински заботилась о сиротах. Переписка у Григория Ивановича с женой была не менее 2 раза в месяц. Сам Григорий Иванович в полку вёл себя безукоризненно. Одно утешение его было — святые книги и усиленная работа в канцелярии. До матери доходили сведения о бывших на него гонениях и желании арестовать любимого её сына. Она, как сердобольная мать, принимала всё близко к сердцу, и болезнь лёгких её увеличивалась, но она особо горячо и усердно об нём молилась. В 1900 году неожиданно болезнь её усилилась: у неё пошла кровь через гортань, так что более полуведра натекло крови. Была исправлена, пособорована, был приглашён знаменитый врач Купеческий. Он заключил, что оба лёгких особо сильно повреждены. Осталось её жизни несколько часов. Как только встанет — лёгкие отвалятся и ей будет смерть.

О. Георгий и Анна Дмитриевна взяли в помощь двух старух, чтобы они следили и не позволяли ей вставать. А Григорию Ивановичу собирались послать телеграмму — но выжидали: подавать, что мать при смерти или что мать скончалась. Ночью эти медсёстры-старицы обе уснули и не слыхали, когда болящая встала, оправила и зажгла лампадочки у святых икон и начала молиться полунощницу. В это время они пробудились, подбежали к ней, стали просить лечь в постель. Она их убеждала, говоря: «Дайте мне спокойно помолиться». Разбудили о. Георгия и Анну Дмитриевну, и те уговаривали её лечь. Она и их просила не мешать ей молиться. Кончив молитву, сама легла и попросила любимую сноху Анну Дмитриевну, чтобы та сварила ей клюквенного киселька и холодного бы она могла покушать, извиняясь, что сама не в силах помочь в стряпне и почистить картошку. Утром встала, покушала. Потом начала ходить и помогать стряпать. Через неделю или 10 дней врач, бывший у больной, увидев о. Георгия, спросил у него, когда похоронили мать. Тот ответил, что она жива и помогает в дому. Ходит в церковь и т.п. Доктор не поверил. Через день приезжает с другим опытным доктором, и проверили положение здоровья; оба нашли, что у неё лёгких нет — отвалились. А почему жива? Непонятно. Один сказал, что у староверов и организм по-другому устроен. После этого матушка Манефа жила ровно 15 лет. Разве это не чудо Божие? Все удивлялись на неё. Она особо радовалась, когда возвратился любимый сын Григорий с военной службы в звании старшего писаря и кандидат на заурядного военного чиновника с аттестациями; она была в особом восторге и в неописуемой радости, славя и благодаря Бога за всё.

Перед окончанием военной службы Лакомкину было предложено выдержать экзамен на заурядного военного чиновника. Время свободного у него почти не было, подготавливаться некогда, но он решил держать экзамен. Выдержал на отлично. И тут явно была опять помощь Божия. Один из товарищей особо предупреждал Григория Ивановича, чтобы он не держал экзамена на заурядного военного чиновника. Ожидалась война. В первую очередь будут брать заурядных военных чиновников. Григорий Иванович решил последовать воле Божией и делать так, как приказывало ему начальство. Получилось обратное: когда была война с японцами 1904–1905 гг., все писаря были взяты на войну, а Григорий Иванович, как кандидат на заурядного военного чиновника, взят не был. И тут чудесная сила Божия спасла его.

Прибыл домой даже на месяц раньше чем другие, к годовому празднику 18 августа Флора и Лавра. Освобождён был за его особые отличия и безукоризненное поведение. Радость была неописуема и для его жены, и для матери, и для любимого брата. Григорий Иванович с любимым братом о. Георгием энергично взялись за благоустройство прихода святого храма. Григорий Иванович собрал до 20 человек учеников по пению, всемерно постарался восстановить пение и чинность во святом храме, живя очень мирно в семье, воспитывая совместно и сирот о. Георгия.

Тут опять, как дикие звери со всех сторон, начались гонения на родных братьев. Обучать пению и чтению препятствовали, требуя от него аттестат знания за гимназию. Несмотря на то, что даже и семинаристы не знали знаменного пения. Всюду чинили козни и грозили судом и арестом. В г. Плёсе на Волге люди любили старую веру. Под старость многие присоединялись. А это законами было до 1906 года запрещено. Но о. Георгий был смел — и присоединял, и их отпевал. По городам старообрядцам провожать покойников было воспрещено, а в сёлах было можно. В г. Плёсе рядом — слобода-село, разделяла их речка. Вот Григорий Иванович, провожая покойника по городу, не пел. А как только перешёл речку — запел с хором своим «Святый Боже». Тут и урядник, и протокол. Угрожал и арестом, и судом. Просил взятку, было отказано. Ожидали ареста.

Вскоре помер старообрядец на Пасхе в разлив Волги. Кладбище ниже по Волге, за слободу. Когда вышли из дома с покойником, не пели, а как сели на большую лодку (завозня), помещающую более 50 человек, на лодке, на воде, запели надгробное «Христос Воскресе» — чудные звонкие голоса хора разливались по воде; тысяча зрителей г. Плёса слушала старообрядческое пение с особым желанием. Не успели возвратиться с кладбища — опять урядник, опять протокол. Григорий Иванович объяснил уряднику, что есть разъяснение, что петь нельзя только по улицам города, а в деревнях можно. Но не указано нигде, что запрещено петь на воде — на Волге. Урядник обещал привлечь к суду как Григория Ивановича, так и его брата о. Георгия. Но ему отказали. Сила Божия не допустила. В полемике храбрость у о. Георгия была неописуема.

Отец Георгий Лакомкин.

Когда женился Григорий Иванович, свояк его был беспоповец, считая свою веру лучше всех. Решили созвать беседу. Беспоповских начётчиков было 6 человек, а о. Георгий поехал только с братом. Беседа была в Писцове, в доме Черкасовых. Хозяин очень рьяный беспоповец. Слушатели не могли вместиться в обширный дом. Хозяин увидал, что настоятели являются безответными. Он решил подкупить пьяниц-рабочих, чтобы они убили обоих братьев, когда пойдут с беседы. Те согласились за полведра водки.

Когда они выпили четверть вина, пришли просить ещё денег на четверть, хозяин поскупился. Братьям Лакомкиным доложили, что их ожидает смерть, их тайно из дома вывели во время перерыва беседы. А пьяные открыто публике — слушателям — заявили, что они должны были убить братьев Лакомкиных, половина денег получена, ждут расчёта, а хозяин деньги задержал. Публика взбунтовалась и открыто обличила наставников и их хозяина. Все ясно видели их безответственность и наглость порыва на убийство — не стесняясь, беспоповцы говорили: «Лучше будет их убить». Свояк со своей семьёй присоединился, за что был лишён богатства его родственником — богачом-беспоповцем.

Подобная была беседа и в деревне Максимове, с угрозой избить, и ещё в деревне за селом Яковлевским была беседа с беспоповцами. Но угрозы их ещё более указывали на их неправоту. А приход о. Георгия быстро увеличивался.

Вот пример: в деревне Куделихе, в 35 км от Золотилова, родился младенец — там была одна бедная семья старообрядцев. В сенокос — горячая пора, приходит старичок, просит приехать крестить на дом. Ехать никто не соглашается. Братья решили нанять за себя людей в сенокос и лошадь для перевозки сена за 3 рубля. А на своей лошади поехали. Приехав в деревню Куделиху, чинно, не спеша, совершили таинство крещения. Зрителей было более 50 человек. Там были никониане и беспоповцы. О. Георгий объяснил о таинстве крещения. За труд получили 40 коп. Вечером бы нужно ехать домой. Попросили побеседовать. Остались, несмотря на сенокосные работы. Беседа была от 5 часов вечера до 10 часов. После беседы более 15 человек присоединились. Получилось вместо одной 5–6 семей. По приезде братьев домой жёны их и семья изрядно поругали, но у них была особая радость за успешность дела. Подобных случаев было очень много. При о. Иоанне приход был около 400 человек обоего пола, а при о. Георгии приход был уже более 800 человек.

Так изо дня в день увеличивался приход. Храм был отремонтирован. Иконостас вызолочен. Но храм стал для прихожан мал. Решили увеличить его, сделать сзади придел 9х12 аршин и прирубить особый алтарь. Но усадьба была мала, соседей решили просить уделить земли. Они отказали и просили много денег за землю. Это сильно огорчило прихожан. Братья решили делать особый каменный храм, так как этому, деревянному, угрожала опасность от огня. Кругом были жилые помещения.

Деревня отвела участок земли, и на ней Григорий Иванович решил сделать кирпичный завод. Всю пользу кирпича выделять на церковь. Но увы! Глина была неподходящая для кирпича. Завод приносил убыток. Но всё-таки церковь делать было решено, но не спеша и при больших затруднениях. Главное — не было средств.

Но вот настигает их горькая для них беда и неожиданность. В Стрельникове близ г. Костромы умер священник о. Иоанн. Все прихожане единогласно избирают в священники Григория Ивановича. На это был согласен и Владыка Иннокентий, имевший при себе свидетельство о его достоинстве. В неделю Св. Отец 1906 года неожиданно в Золотилово приезжает епископ Иннокентий. Это в тот день, когда Григорий Иванович собирался ехать получать свидетельство на окончание гимназии, о чём он был проэкзаменован директором учительской семинарии села Хренова.

Владыка задержал, приостановил поездку. И тут же начали уговаривать с представителями от прихожан села Стрельникова дать согласие на принятие священства. О. Георгия дома не было, были только мать Манефа и жена Григория Ивановича. Они дружно отказывались, не давая согласия. Но мать сказала, что не возражает, чтоб сын служил Богу в священном сане, но в нашей церкви. Владыка подтвердил: «Да, да, конечно, в нашей Церкви, завтра я и поставлю его диаконом». Матушка Манефа поняла, что для золотиловского храма, а Владыка уклончиво говорил: «Да, да, для нашей Христовой Церкви».

После многих слёз и трапезы предложено было Григорию Ивановичу вместе со Владыкою и прибывшим дьяконом читать правило, каноны и причастные часы, это подготовка к хиротонии. Быстро дали извещение в деревни прихода о прибытии Владыки. Молящихся собралось много. К началу всенощной прибыл и о. Георгий. Тот усиленно протестовал и доказывал, что без брата ему и быть нельзя. А он был благочинным. Владыка ему строго заметил, что тогда приход придётся оставить без священника. «Вы же благочинный, Вы должны помогать. Всё равно Ваш брат у вас не будет, его давно ожидают и в другие приходы». Решение было окончательное, чтобы сотворить хиротонию.

Среди молящихся был слух, что Григория Ивановича будут ставить во диаконы для их храма. Торжество и радость были неописуемы. После обедни и трапезы Владыка приказал готовиться к отъезду и новому диакону как бы учиться. Тут уже все поняли, что это для Стрельникова. 7 дней побыл диаконом, служил в Нижнем, учился, а в праздник Святой Троицы поехали в село Василёво на Волге, и там торжественно была совершена его хиротония 21 мая 1906 года во священники села Стрельникова. Разлука матушки Манефы с любимым сыном была очень нелёгкая, а также его и с братом. Но пришлось примириться.

Мать Манефа по слабости здоровья жила в отдельном помещении, и там любимое её дело было — молитва за все богослужения и домашнее правило (часто она во всё вдовство своё молилась), и иноческое правило, и чтение святых книг, а в свободное время делала ручные восковые свечи и просфоры. Она считала себя счастливой, что два сына во священном сане, молилась за них, сознавая тяжёлый крест служения, и нелегко ей было жить не вместе с о. Григорием. Такая жизнь её продолжалась до самой кончины — 16 августа 1915 года.

Вскоре женили Ивана глухонемого. Его хорошо обучили сапожному мастерству и читать. Нелегко было для него найти невесту. Но нашлась одна девушка-сирота. Мать Манефа дала ей вперёд обещание, что она до гроба будет жить с ней. Она сначала не умела говорить с глухонемым, а потом скоро научилась. Жили очень-очень хорошо и в любви. Иван Иванович ещё прошёл мастерство шорное. Был особо талантлив. Чинил тракторы, сам вострил плуги и починял сеялки и веялки и особым был мастером по сапожному делу и по шорному. Впоследствии обслуживал два колхоза. Случайно пьяные наехали на него, оглоблей ударило в висок, он упал, и по нему проехали, он через день помер, 5 августа 1933 года. Оставил жену с 4 малолетними детьми сиротами… Горе для его жены было неописуемо. Особо сожалели о нём и колхозы: незаменимый был мастер и труженик честный.

О. Григория обучали священнослужению только три дня, и Владыка сказал, что народ в Стрельникове очень увлечён в пьянство, очень характерный, вспыльчивый, неоднократно его лично оскорблял. Просил быть аккуратным и наказал строго, чтобы каждый праздник и воскресение на основании 58 правила святых Апостол и 19 правила VI Вселенского Собора непременно поучать прихожан от слова Божия и святых книг. Поручение было дано свыше сил.

Встретили о. Григория очень радушно. Он вперёд телеграфировал о приезде и что сразу же по приезде будет совершено молебствие храму Покрова Пресвятой Богородицы. Храм был переполнен молящимися. Совершили торжественное молебствие, и вот в первый раз молодой священник решил сказать проповедь о мире и о любви и его трудовых обязанностях. Все были очень довольны. От радости плакали.

По окончании молебствия подходит под благословение женщина — вдова бывшего их священника; со слезами заявила, что народ здесь как звери, пьяницы. Муж её умер неожиданно, не мог терпеть всего этого. Заключила: «Дай Бог хотя бы один месяц Вы прослужили. С голоду помрёте». Слова епископа и матушки немало причинили расстройств молодому священнику. Он решил пока жить один, а если не будет хлеба — выпросить у брата хлеба, хотя бы на полгода. А затем будет видно. И только тогда можно перевезти и жену.

После молебствия была обычная трапеза. Дома для священника не было. Решено сразу же строить дом. Но о. Григорий заявил, что он побудет на частных квартирах, но в первую очередь нужно ремонтировать и перестроить храм Божий. В храме была походная церковь, вместо амвона были шпалы неприкреплённые. Иконы на гвоздочках, без иконостаса, пожертвованные от прихожан. В храме грязь, чернота. Храм деревянный, нештукатуренный, обычная моленная, он построен был в 1885 г. Грозила опасность и от потолка. Размер храма 20х15 аршин и сторожка. Олтарь прирублен был после.

На другой же день о. Григорий у сторожа попросил топор и пилу и что нужно; решили сделать царские двери — и северную, и южную: полотно (парча) приделали на рамку и их навесили, чтобы свободно отворялись и затворялись. Шпалы были прикреплены, сделаны как амвон. Собрав людей, храм привели в порядок. Вымыли пол и с потолка и стен пыль и тенёта удалили. Иконы привели в порядок.

На воскресение Всех Святых за богослужением молящихся было много. Все увидели и некоторое благоустройство. Служба была торжественна. По окончании было соответствующее поучение, раньше этого не было. Народ был очень доволен. На квартиру Павлы Иосифовны, где определён быть священник, нанесли ему питания очень много: 3 четверти молока, мяса, рыбы, масла и всё необходимое. О. Григорий, увидав матушку Феодосию, объяснил ей, что он обеспечен более чем на месяц. Она ответила: «Это на первый раз, а потом и куска хлеба не будет». Молодой священник не обратил на это внимания. О. Григорием собрано было общее собрание прихожан, и сделали учёт, оказалось церковных денег 41 руб. Сделали перевыборы церковного совета, и решено было перестроить святой храм: сделать переднюю часть храма двухэтажной, высотой приблизительно 9–10 аршин. Поставить на храм главы и кресты. Смета была составлена на сумму около 2000 руб. Предложены подписные листы и добровольные сборы. Избрана была и страдательная комиссия. Храм был 20х15 аршин, высота стен 6 аршин, и только 12 рядов. Толщина леса была необыкновенная, а такого леса подобрать было трудно, но решили храм строить.

Через 2–3 недели прибыла и матушка Анна Дмитриевна. Её сразу же все очень полюбили. Она была очень скромная, поучительная, как-то умела со всеми ладить. Изо дня в день начали прихожане приглашать батюшку и матушку в гости. Участились молебствия, всенощные, заказные литургии, и всё, чтоб были в гостях батюшка и матушка.

Старая матушка стала претендовать, завидовать: на каком основании попадья всюду ездит с батюшкой, ранее этого не было. Любовь к новому священнику и матушке от прихожан была неописуема.

О. Григорий к осени решил открыть начальное училище (пока в частном дому) для детей старообрядцев и при нём обучение пению. Это было в 1906 году. Ему разрешили. Он сам был назначен законоучителем, а учительница — от земства, за его счёт. А это для него было дороже всего. Он очень любил детей. Через год, с разрешения земства, начали строить новое училище на 110 человек для обучения грамоте и на 40–50 человек для обучения пению, при нём квартиры на 2 человека и учительская. Работы были успешны.

О. Григорий должен был сам готовиться к преподаванию закона Божия в 4 отделениях, ибо обучение было четырёхгодичное, с расширенной программой. Нужно было помогать и учительницам, нужно исполнять требы и богослужения и готовить проповеди. Каждые сутки были расписаны, минуты свободной не было. Матушка особо оберегала его во всём, а главное — чтоб не было ошибок в проповедях и в службе.

О. Григорий видел, что в приходе особо развито пьянство и другие греховности; он решил открыть «братство трезвости». Составил устав и утвердил его у власть имущих. Назначены были особые лекции — чтения с пением по воскресным дням и четвергам, по вечерам. А тут нападки миссионеров. Но отец Григорий — где сам, а где вызывал начётчиков — умело оправдывал Святую Христову Церковь от всяких нападок.

Но вот настигает его несчастие. Матушка Анна в 1908-м летом заболела лихорадкой и другими болезнями. Восемь недель лежала, пришлось её исправить и соборовать, а 17 сентября она тихо скончалась в больнице. Утеря для него и прихода была неописуема. Она семь недель лежала дома. Последние четыре недели ничего не ела и не пила; только озноб и рвота повторялись через каждые два часа в течение всех суток. На последнюю неделю по совету врача и людей её отправили в больницу. Там через три дня она уже сама не вставала. Муж был у неё 15 сентября и по её совету поехал к епископу в Нижний установить время освящения храма. Она обещалась через неделю выписаться. А получилось, что 17 сентября она неожиданно скончалась (были преждевременные роды 5–6 месячного младенца). В Нижнем неожиданно о. Григорий получает телеграмму: «Матушка скончалась скорее приезжайте». Сразу же поехал, взяв с собою диакона. А пароход засел на мель, сутки простоял на месте. Прибыл в четвёртый день после смерти жены. Печаль и горе для о. Григория были неописуемы, а тем более, они жили между собой в подлинной и очень хорошей любви. Остались сиротами два сына — Геннадий трёх лет и Анатолий, полтора года. Из полной, упитанной Анны Дмитриевны остались одни косточки. До неузнаваемости высохла. Похороны были очень торжественны, было 7 священников и 1 диакон и большой хор певчих.

Почему такая была жизнь Анны Дмитриевны, во всех отношениях очень похвальной, честной, целомудренной, а главное серьёзно благочестивой? Потому что так умело, заботливо воспитала её знаменитая благочестием её мать Евдокия Максимовна Нечаева из деревни Жеребчихи. Мать в молодых годах осталась вдовой после мужа, имея при себе 3 сына и 3 дочери. Одного сына отправила, как одинокая была у родителей, в деревню Горки — он там женился и получил наследство. Второй сын Степан остался при матери за хозяина вместо своего умершего отца.

Старшую дочь Анну выдала замуж, и она вскоре умерла. Выдала и вторую, Евдокию, в село Писцово. Благодаря её хорошему воспитанию она сумела мужа и всю семью из беспоповцев обратить в истинную веру. Сын младший Александр был ослушником матери, и волна греховностей его захлестнула, он всё доброе родителей бросил; а третью дочь Анну она очень строго воспитывала с детства. На гулянья не отпускала. Кончив начальную школу, научила её шитью и всему хозяйству по крестьянству, она вложила в её сердце любовь к молитве и чтению псалтири (ещё в девочках она читала сорокоусты, псалтыри) и потом отдала замуж её за Григория Ивановича.

Она, Евдокия Максимовна, умело её во всём научала и в супружестве. Был случай вскоре после брака, когда зять с дочкой приехали к ней в гости. Она заметила, что дочь без спроса мужа вышла к подругам, бывшим у окна их дома; тут были и молодёжь — юноши. Она спросила зятя: «Ты разрешил ей выйти к подругам и молодёжи?» Зять ответил: «Нет». Он и не знал, где жена, полагая, что она помогает по дому. Она вызвала с улицы дочь и подвела к мужу, очень и очень серьёзно ей объяснила, что так делать нельзя, и в присутствии мужа так сильно начала её терзать за волосья, и строго предложила просить у мужа прощения. Она смиренно исполнила и у матери простилась. Даже и муж был тронут до слёз. Ему было жаль жены. После этого до гроба она без спроса мужа за порог дома не выходила. Мать же за каждым шагом следила, очень и очень внимательна была к жизни дочери, всегда давала весьма добрые и мудрые советы о жизни. Так научен был и сын её Стефан. Он был сочетан в браке, и жизнь в их доме была образцовая. Евдокия Максимовна очень любила зятя Григория Ивановича за его скромность и трезвость и мирную целомудренную супружескую жизнь.

Сын Стефан и его жена умерли в благочестии по-христиански, а их мать Евдокия приняла иночество от зятя — когда он был епископом — и жизнь свою кончила в подвигах поста и молитвы при святом храме с. Стрельникова. Вот и дочь её Анна была образцовой постницей и молитвенницей. По Великим постам постилась в седьмицах, кушая по одному разу в день пищу без масла. Разрешала на масло в субботы и в воскресения. Так жила до гроба. А когда болела, за семь дней до кончины позвала к себе мужа, просила усугубить молитвы за неё. Предсказала свою скорую кончину, дала мужу завет воспитать во благочестии детей и не менять священство на женщину, не жениться. До гроба был в священном сане и благочестии <нрзб.>. Вечная и добрая память жене и матери-тёще. Это неоценимые были личности.

После похорон о. Григорий, что было у матушки, тут же раздал родным и неимущим. Сыну оставил одно обручальное кольцо. Шёлковые венчальные платья передал на подризники для храма.

Вот сразу же масса испытаний и весьма трудный крест. Нужно воспитать двух сыновей. Нужно себя охранять от всяких подозрений, и масса церковных дел и дел по училищу и братству. Вот эти неисчислимые дела и любовь к ним молодому вдовцу много облегчили тернистый путь. Времени не было ему увлекаться ничем другим. Дела и дела… К удивлению всех, о. Григорий всё это перенёс как обычно. С первых же дней его служения быстро из молодых певцов подготовил в Москве у учителя знаменного пения Озорнова двух хороших учителей. Особенно хорошо — Василия Иосифовича Егина. Он очень хорошо изучил пение по напевам Рогожского кладбища и, главное, обладал необыкновенным, исключительно хорошим басом. И так хорошо изучил знаменное и демественное пение, что не было ему подобных, особо в запевах «Блажен муж», «Хвалите имя Господне», «На реце Вавилонской» и др.

Учение пению день ото дня улучшалось. Хор быстро достиг более ста человек, более 60 девочек и более 40 мальчиков, не считая старцев. В приходе была сильная борьба против женского пения не прихожан, а старых певцов, в большинстве — пьяниц. О. Григорий сам не пил вина, приучил и уставщиков не пить. Был полный порядок и во всём чинность. Два года учили петь девочек и мальчиков, на крылос их в праздники не пускали, пели они только на буднях. Но вот на праздник Введения 1908 г., по просьбе прихожан, о. Григорий благословил мальчиков и девочек встать на крылос во главе с учителем пения В.И. Егиным; мальчикам и девочкам — на правом крылосе, а остальным всем — на левом.

Специально были приготовлены мальчики сказывать «Хвалите имя Господне», и после седальна всегласно мальчик сказал: «Хвалите имя Господне!» Регент-бас В. И. Егин и два дисканта вместе запели «Хвалите имя Господне». А потом весь хор запел «Хвалите раби Господа». От радости и молитвенного настроения вся церковь плакала. Просили батюшку, чтобы пел только правый крылос, но о. Григорий упросил, чтобы оба крылоса пели. Это было начало любительского детского хора. А потом их распределили: мальчиков — на правый крылос, а девочек — на левый. И голоса сильные уровняли, чтобы оба крылоса пели одинаково. Так и было, и так до сего дня существует.

Из Стрельниковского училища учителей и учительниц-певцов было обучено более двух десятков. Их распределяли по приходам епархии. Слава о Стрельникове была на всю Русь. Так энергично и неустанно трудился о. Григорий.

В 1910 году узнали в Стрельникове, что о. Григорий назначен в кандидаты во епископы, и в Стрельниково специально приезжали представители от Петроградско-Тверской епархии просить его. О. Григорий категорически отказался, но представители увидели и узнали его труды на месте. Побывав в училище, послушав преподавание закона Божия, и лекции, и проповеди о. Григория, они заявили, что будут просить Освященный Собор, который был назначен на 25 августа 1911 г.

Встрепенулись и стрельниковцы, избрали делегацию на Собор:

М.И. Морозова и других лиц. А из Золотилова поехала сама мать Манефа просить о переводе о. Григория в Золотилово, как обещал Собор 1910 г. — вместо о. Георгия, который 8 сентября был поставлен во епископы Донские. Владыка Иннокентий приказал о. Григорию немедленно ехать в Золотилово — о чём было распоряжение письменно и телеграфно. Стрельниковцы собрались к квартире отца Григория и двое суток дежурили, стерегли его, чтобы он не уехал, а сами срочно поехали в Нижний и Москву к архиепископу и добились, чтобы о. Григория оставили в Стрельникове.

Но вот стрельниковцы и золотиловцы во главе с матушкой Манефой прибыли на Собор 1911 г., прибыл туда и сам о. Григорий, как ему было предложено. Тогда явились ко Владыке архиепископу Иоанну Владыка Геннадий с братом и стали его просить. Тут прибыла и из Золотилова делегация, и из Стрельникова. Владыка ответил: «Просьбы ваши принимаю», — и их заслушал, и сказал: «Доложу Освящнному Собору», а потом сказал: «Если бы не было просьб, быть может, хотя полгода или годик оттянули бы. Но просьбами вы Освященному Собору открыли безоговорочно вынести только постановление поставить о. Григория во епископа. Нельзя же его разделить и в Золотилово, и в Стрельниково. Но чтобы не обидно было тем и другим — пусть он будет Петроградско-Тверской».

На Соборе и сам о. Григорий категорически отказывался, и как раз он заболел кровотечением из носа, и была головная боль. Архиепископ Иоанн сказал: «Владыка Геннадий ехал в Казань отказаться от принятия чина епископа: его холера забрала, а тебя о. Григорий истечение крови доведёт до гроба. Пока жив, скажи: «Да будет воля Божия!» Но однако же были написаны прошения ещё хотя бы годом отсрочить. Так и было. Весь год был особым нетерпимым ожиданием. Хотя стрельниковцы надеялись: а может, и забудут о нём.

Но вот в 1912 г., на 25 февраля, в Стрельниково прибыл епископ Иннокентий по предписанию архиепископа Иоанна, чтобы срочно совершить постриг о. Григория и к 11 марта быть в Петрограде для совершения хиротонии о. Григория во епископы. Владыка Иннокентий в крестопоклонное воскресение за литургией поставил священника о. Никиту Виноградова на место о. Григория, а о. Григория он должен был 27–28 февраля постричь во иноки и 8 марта прибыть с ним в Петроград.

За литургией был неописуемый плач. Всем очень было жаль расставаться с любимым пастырем о. Григорием, которого так сильно все любили — не только старообрядцы, но и новообрядцы. Вечером в воскресение было последнее вечернее чтение. Выступил сам о. Григорий, сделал два чтения. То и другое прерывалось плачем народа. Училище не могло вместить слушателей. В заключение кратко сказал слово Владыка Иннокентий, он заявил, что в понедельник в 12 часов дня будут проводы о. Григория на вокзал. Прихожане, взрослые и дети (их более 300 человек), окружили дом богадельни, только что построенный о. Григорием. храм был переполнен людьми. Когда вышел сказать прощальное слово, то получился общий неутешимый плач: плакал народ, плакал и о. Григорий. Затем более двух часов пришлось только благословлять. Все жаждали получить последнее священническое благословение от любимого духовного отца.

Лошади были поданы к часу дня. Когда поехали, сани окружили так, что и ехать нельзя. Дети неутешно плакали о любимом учителе, а взрослые ещё больше. Собралось несколько тысяч. Масса была новообрядцев, и те плакали. Ехать пришлось шагом до самой Костромы в километровом окружении тысячи людей. Что-то было неописуемое. Владыка Иннокентий нервничал, но ничего не мог сделать с волей народа. Никто никогда не видел таких проводов.

Когда подъехали к городу Костроме, на берегу реки Костромы о. Григорий обратился сам к прихожанам и едва мог их уговорить, ибо он не утерпел — сам плакал, и ещё более прихожане, но он просил их возвратиться обратно, ибо опаздывали на поезд. И тогда сразу поехали по реке Костроме за Волгу и на вокзал, и едва успели к поезду, и, взяв билеты, поехали в Нижний Новгород.

По прибытии в Нижний Новгород, во вторник, было совершено пострижение о. Григория в иночество. О наречении. Имя было предложено: от епархии — Герман, от о. Григория — Гурий, от владыки Иннокентия — Геронтий. Все три имени были записаны на бумаге и свёрнуты, перемешаны, положены на святое Евангелие, и во время пострига предложено было о. Георгию взять из трёх свёрнутых бумажек одну. Оказалось имя Геронтий. 27 февраля из о. Григория был уже священноинок Геронтий.

Как и подобает, был дан пост и затвор на восемь дней при церкви, что на Ильинке в Нижнем Новгороде. В среду, 7 марта, выехали со Владыкой Иннокентием в Петроград. Там встретили с особым торжеством. В субботу, 10 марта, прибыли архиепископ Иоанн, епископ Алексий и много представителей от приходов епархии. На воскресение, 11 марта, служба была особо торжественная, за литургией по чину было совершено рукоположение во епископы. Храм был переполнен. Епископ Геронтий, после хиротонии его, сказал подобающее слово. Немало нужно смелости человеку, из деревни призванному в модную культурную столицу, и сразу же к такой аудитории осмелиться говорить проповедь. Сила Божия и благодать всегда и всюду неописуемо помогали. Из священника деревенского прихода — сразу епископ столичной Петроградско-Тверской епархии.

Петроградцы спешили скорее иметь епископа, но квартиру ещё для него сделать не успели. Пришлось поместиться в богадельне среди больных, где Владыке отведена была особая комната. В ней пришлось быть около полугода.

Немало заботы было у Владыки Геронтия о сыне, который всё время был в воспитании неопределенном. Младший сын Анатолий через три месяца после смерти матери помер. Остался один сын Геннадий, трёх лет. Его воспитывала просвирня — хозяйка квартиры, где жил о. Григорий — Павла Осиповна Егина, очень религиозная вдовица, впоследствии была инокиня-схимница Поликсения; а потом сына воспитывала старая дева Матрёна Алексеевна Баланина, впоследствии — инокиня Минодора. Когда мальчику Геннадию было пять лет, он уже читал сам повседневную полунощницу и повечерницу. Шести лет он определён был отцом во вновь устроенное своё начальное училище, девяти лет — успешно окончил четырёхгодичный курс учения. Десяти лет отец отдал его в Московский старообрядческий институт. Сирота, мальчик Геннадий, вставал в 4 часа утра читать полунощницу и молиться в келии вместе с живущими подобающее иноческое келейное правило, а затем дома учился славянской грамоте. Понятия и способности у Геннадия были очень-очень хорошие. Несмотря на его малолетность, он учился очень хорошо, всегда на отлично.

Сирота Геннадий Григорьевич за всю его жизнь не имел материнской ласки, да и с отцом не всегда приходилось жить. Был тернистый ему путь жизни. Геннадий поступил в старообрядческий институт (это было в 1915 году), но через два года институт был закрыт. Отец перевёл его в Дурасово к крёстнице — дочери епископа Геннадия Марии. Там был он определён во вторую ступень учения. И там скоро было закрыто учение за то, что ученики самовольно написали две большие картины-иконы Исуса Христа и Божией Матери, повесив их в зале училища, где было много картин вождей народа. Они не позволяли учительницам снимать портреты (иконы) Спасителя и Богородицы.

Потом пришлось Геннадию окончить вторую ступень в г. Костроме и год в Ленинграде. По окончании успешно второй ступени он поступил в институт на физико-математический факультет. Учился первым и отличником. Но когда, через два года, узнали, что он сын епископа и что он выступал на диспуте в защиту бытия Божия и Христа, — его исключили и лишили голоса и прав. Куда идти и как быть дальше? Он и отец его недоумевали. Таковых было три-четыре юноши. Они, чтобы не быть безработными, трудились, где было возможно: чистили уборные, рыли канавы, строили забор кладбища, где они жили. Потом решили обучаться мастерству жестяных дел. Нашли мастера. Расстратили [деньги]: купили инструменты, сырьё-материал. А тут — налоги. Срочно пришлось всё ликвидировать. Пришлось ему поступить в чернорабочие, рыть землю, перетаскивать брёвна и т.п. Но Бог особо милостив — оказал особое чудо. Десятнику, у которого их было до 15 человек, нужно было сосчитать на одном большом доме, подлежащем ремонту: сколько на крыше листов железа. Геннадий из всех согласился это сделать, и, как хороший математик, он быстро всё высчитал и дал письменные сведения, сколько нужно железа на крышу, на желоба, на трубы. Десятник был удивлён, а когда узнал о его образовании — представил на право голоса и зачислил старшим рабочим, а потом десятником. Как особо отличившегося работника, от имени «Ленинстроя» его приняли в техникум. Пришлось ему 8 часов работать и 6 часов — учиться. В то же время он сам обучал и других — по пению и церковнославянскому чтению. Был любитель пения и организатор и руководитель братства имени протопопа Аввакума, в братстве их было около ста человек. Выступал с докладами. Имел особые способности ораторства. В 1925 году был уполномочен от братства на Освященный Собор, где на него было обращено особое внимание, когда он говорил речь о воспитании молодёжи и спасении её. Все соборяне были тронуты до слёз; ему и его отцу были особые благодарности.

В 1932 г. был арестован вместе с отцом. Когда был в лагерях — 10 лет, он часто писал отцу, утешая его, что они страдают за правую веру. Ежемесячно отцу посылал посылки из своих средств. Он работал прорабом и был осчастливлен изучить другие квалификации. Кончил техникум по фабричному и заводскому строительству, в лагерях дополнил знания гражданских построек. Около ст. Талдом построил райгородок, строил шлюзы (Москва–Волга), а потом переброшен был на Николо-Уссурийскую железную дорогу, там строил вокзалы. Все десять лет был стахановцем. За религию получил ещё 10 лет без права переписки. Ленинградцы все его знают, и старообрядцы неописуемо его любили за его энергию, преданность Церкви и христианское образцовое поведение.

На четырнадцатом году страдания в лагерях помер от голода — 12 августа 1945 года. Вечная и добрая память ему!

В 1910 году, 8 сентября, был поставлен во епископы Донской епархии старший брат епископа Геронтия епископ Геннадий. Мать их, старица Манефа, считалась счастливицей, что два её сына сподобились быть епископами. Но она оставалась дома с младшим глухонемым сыном и его детьми.

Любимым её делом было молиться Богу и читать святые книги; особенно любила поминать родителей. Умерших родных у неё было очень много. Не было свободной недели, чтобы у неё не было памяти и годины её родных. И она в эти дни должна была совершать, кроме литургии, панихиду, поминовения и питания. Она собирала до десятка и больше её подруг, стариц, и вот они по мирскому уставу самыми старинными напевами совершали панихиду полного устава. Панихиды их продолжались до двух часов, а потом — обычная трапеза и чтение святых книг. Весь день у них был праздник. Семейные ей не возражали в приготовлении трапезы, и она ни у кого не отнимала времени от работ, если они были заняты. У неё были как бы беседы с умершими и проявление любви к ним. В келии, где она жила, во время панихиды возжигали кадильницы и фимиам, так что едва видны были окна. Фимиам и свечи у неё были всегда настоящие. Свечи ручные работала она сама из чистого воска. Но вот у неё сначала заболел глаз, а потом и зрение его кончилось. Читать много не могла. Просила грамотных стариц читать ей святые книги, а особенно Златоуст, Старчество, Ефрема Сирина и др.

Дети её — епископы — два раза в год посещали святой храм и приход Золотилова. Неоднократно ей предлагали принять иночество, и всё ей было приготовлено, но она, хотя и исполняла все иноческие правила, даже сугубо, в монастырь ехать не хотела: полагала, что нарушит обещание, данное жене глухонемого сына, а дома — считала она — как бы неканонично совершать пострижение. Так и осталась непостриженой, боясь, как бы не погрешить.

В августе 1915 г. решено было освятить вновь выстроенный в Золотилове каменный храм. На 15 августа было назначено поднятие колоколов на новую колокольню, а на 17, воскресный день, — освящение храма. Были приглашены пять епископов, в том числе архиепископ. Прибыли Иннокентий, Владыка Игнатий и два своих. Было два хора певчих — петроградский и стрельниковский, четыре диакона и одиннадцать священников.

К этому времени у матери Манефы заболела нога — рожистое воспаление. Особо просила матушка Манефа, чтобы её, хотя бы на носилках, но принесли в храм посмотреть и послушать торжество освящения. Во время поднятия большого колокола она услышала звон и сама выползла из келии, будучи полуслепая и больная. Вечером оба брата, хотя и устали, но обсуждали план принятия Владыки, певчих и гостей. Их было более 300 человек. Как и где дать всем ночлег и где устроить трапезы. Решили, что духовенство и хор певчих должны трапезовать у окон их дома, а остальные — у соседей-старообрядцев. Вечером, только что легли спать, дочь владыки Геннадия Мария заявляет, что матушке Манефе стало хуже. Накануне она была исправлена. Решили пособоровать. Больной желательно было, чтобы духовных лиц было семь человек, а прибыло ещё только пять, но решили совершить. Пока вставали, собирали, было уже около двух часов ночи. Больная была в сознании, сама, переодевшись, начала читать себе полунощницу. Когда пришли, она говорить перестала, но была в полном сознании. Начали елееосвящение, на шестой песне канона скончалась — около трёх часов утра, 16 августа. Ночью спешно пришлось сделать гроб, положить её и отнести в старый деревянный храм, ибо на 17 августа готовили освящение нового каменного храма.

Празднество освящения было очень торжественно, было четыре епископа, одиннадцать священников, четыре диакона, два хора певчих. Гостей было около трёхсот человек. Трапеза была устроена под окном братьев Лакомкиных, а на другой день — местный праздник Флора и Лавра. После литургии 18 августа было совершено погребение матери Манефы теми же священнослужителями и церковными служителями при большом Соборе молящихся и двух хорах певчих. Просила она, чтобы её принесли в храм, но на освящении она не была — принесли уже умершую, и первой же ей было совершено погребение в новом храме, на который немало было и её жертвы.

Так кончилась и так была погребена всеми любимая мать Манефа, особо выделяющаяся личность по скромности, образцовой жизни во всех отношениях, а главное — по воспитанию своих детей. Сумела воспитать двух сыновей, ставших епископами. Около 15 лет совершала иноческое правило и 15 лет жила — по определению врача — без лёгких, трудилась всё время, особо любила молитву и святой пост, была особая постница и любительница чтения святых книг. Около года жила при малом зрении одного глаза, но просила читать ей святые книги своих грамотных подруг.

Вечная ей и добрая память! Нелегко было расставаться с ней её любимым детям — с любящею их матерью.

По окончании освящения святого храма в Золотилове и погребения неоценимой и дорогой матери родные братья-епископы с Божией помощью отправились каждый в свою епархию.

Епископу Геннадию нелёгок был крест по управлению епархией. Епархия очень большая, более 90 приходов. Он ежегодно все их объезжал так, как и подобает; ежегодно были епархиальные съезды; масса церковных дел. Ему приходилось иметь и особого секретаря и начётчика для епархии. Всё было поставлено образцово и хорошо. Донская епархия считалась образцовой. Но вот враг-дьявол и тут начал строить козни. Казаки любят казаков, но не любят других сословий, как они говорят — хохлов. А епископ Геннадий не был казак. Нашлись люди и решили Донскую епархию разделить на две и на вторую приготовили себе кандидата — казака, некоего протоиерея о. Никанора Шефатова. Епископ Геннадий был готов на всё это. Но ему донесли, что о. Шефатов, как давно овдовевший, жизнь провёл зазорную. Произведено было следствие, обвинения подтвердились.

Епископ Геннадий подробно сообщил в Москву и сделал протест. Казаки неописуемо озлились на него. Невыразимы были их угрозы. А тут незаметно пришёл 1932 год, когда Владыка Геннадий был арестован. Предложено невольно ему дать согласие на о. Шефатова. Епископ Геннадий отказался. Трогательное письмо было от него епископу Геронтию перед арестом, где он ясно указал на причину своей кончины. За его ревность к Богу, правоверие и, видимо, по разным доносам на него он был осуждён на крайнюю меру наказания.

Отошёл к Богу в мае 1932 г.* Да будет ему вечная добрая память! Пробыл епископом 21 год, да 19 во священническом сане, всего 40 лет в служении Богу и Христовой Церкви.

Епископ Геронтий по возвращении в свою епархию энергично занялся делами. С первого же года посвящения его в епископы — 1912 — он был избран в члены Совета Архиепископии, и каждый год был на Освященных Соборах помощником председателя Освященого Собора и руководителем его.

В епархии очень много было беспоповцев, и ему сразу же пришлось везде и всюду с ними вести беседы или самому, или вызывать начётчиков. Успехи были очень хорошие. В г. Старой Руссе наших было одно семейство, и Владыка Геронтий организовал из беспоповцев приход. Нашли дом. Его пожертвовал один перешедший из беспоповцев. Начали обучать пению, специально была вызвана учительница пения из его учениц — Елена Павловна Коробанова из стрельниковского прихода. Она обучала не только пению и чтению, но и уставу церковной службы. Впоследствии у них был и свой священник.

В то же время в деревне Лебединец также открыт был приход из беспоповцев, и там был знаменитый подвижник, священноинок о. Гурий, духовный сын Владыки Геронтия, тоже из беспоповцев. Там был организован хор певчих.

Были намечены ещё приходы в Новгородской области. В Калининской области, в деревне Подможье, тоже был организован приход из беспоповцев. Там был священник о. Александр Устинов. В посёлке Сальцы из одного семейства Петуновых, тоже из беспоповцев, создался приход. Весьма много было частных присоединений поодиночке и по семействам. Работа в этой области, как говорят, кипела.

В Олонецкой губернии довелось Владыке Геронтию убедить одного священника из никонианской Церкви присоединиться, и настоятеля беспоповского. Ему удалось почти в один день к одному воскресению это устроить. Когда священник присоединился, он объявил прихожанам о своих убеждениях. Народ согласился. Там был уже и Владыка Геронтий. Сразу всем была прочитана молитва оглашения. Все были удивлены торжественной службой епископа. А там немало было беспоповцев. Те узнали, стали упрекать священника, что он перешёл. А после литургии их настоятель, после поучения епископа Геронтия, объявляет: «Братья, христиане-беспоповцы, после долгой беседы со Владыкою я познал их веру самою истинною, и я ей уже присоединён. Кто желает идти за мной и спасти душу, советую присоединиться». Все от удивления в ужас пришли: сразу два руководителя и оба присоединились. Многие из беспоповцев после этого тоже присоединились. Пришлось о. Стефана из их прихода взять на переучивание служить по-старообрядчески, а настоятеля поставить во священники для указанного нового прихода. Нелегко было выехать оттуда, оказалось немало врагов. Но Бог помог.

В всех приходах Петроградско-Тверской епархии были открыты библиотеки и обучения начаты пению и чтению, но приходы в большинстве были очень и очень бедны. Самостоятельные приходы были только в Ленинграде и в г. Ржеве. В Ленинграде из трёх приходов сделали пять, во Ржеве два прихода обогащены были любителями пения и праздничными лекциями на разные полезные церковные темы, особенно после 1917 года.

После революции возникали особые религиозные вопросы. Для того, чтобы их всесторонне разрешить, в Ленинграде решено было открыть особое братство.* Был составлен устав, и было получено официальное разрешение на открытие братства имени священномученика протопопа Аввакума. Членов записалось около ста человек, из них был организован и любительский хор. Братство существовало с 1922 по 1927 г., за это время очень много всесторонне было рассмотрено разных церковных вопросов: о бытии Божии, о загробной жизни, о правоверии, где оно, и о разноверии, о борьбе с сектантами и беспоповцами, новообрядцами и др.

В 1925 и 1926 годах епископом Геронтием в Ленинграде были устроены богословские пастырские курсы, на них училось около тридцати человек молодёжи и взрослых, там был даже епископ Тихон и некоторые священники. За курсы и братство на Освященных Соборах были выражены особые благодарности епископу Геронтию и другим сотрудникам.

До революции на долю епископа Геронтия очень немало досталось строить и создавать храмов. Лично епископом Геронтием были перестроены и вновь выстроены храмы в следующих приходах:

Стрельникове — деревянный,

Дурасове — деревянный,

Золотилове — каменный, выстроенный вновь,

Куникове — каменный,

Дворищах — деревянный,

Каримове — деревянный,

Вышнем Волочке — каменный,

Ленинграде — каменный собор на Громовском кладбище,

Лебединце — деревянный,

монастырь в Псковской губернии — выстроены вновь все здания на 50 чел. и деревянная церковь, очень хорошая,

Сысоеве,

Валуе,

Острогах — каменный,

Кузнецове — каменный,

Ессентуках — каменный.

Принимал участие в переустройстве и ремонте храмов в

г. Костроме,

г. Старой Руссе,

дер. Кузнечихе и др.

Немало приходилось и освящать вновь построенных храмов. Кроме указанных, ещё В

г. Харькове — каменный,

с. Шувое,

г. Семёнове — каменный,

г. Ржеве — придел,

дер. Елохине* — каменный,

дер. Сычёвке.

Немало приходилось строить и училищ чтения и пения и организовывать их:

с. Стрельниково — вновь построено училище грамоты на 100 чел. и певчих на 50 чел.,

д. Павликово, Яросл. обл. — вновь училище чтения и пения,

д. Дурасово — вновь училище чтения и пения,

д. Золотилово, в сторожке — по пению,

г. Ленинград — при храме богадельни — чтения и пения,

г. Ржев — при храме по пению,

с. Остроги, Московск. обл — училище чтения и пения,

г. Боровск — при храме,

г. Калуга — при храме,

Вишни — при храме,

г. Семёнов, Горьк. обл. — при храме,

г. Старая Русса, Новгор. обл. — при храме,

с. Сысоево, Псковск. обл. — при храме,

с. Куниково, Костр. обл. — при храме,

с. Дворище, Костр.обл. — при храме.

А сколько за 20 лет пребывания в Ленинграде положено труда по канцелярии! Ежегодно более 1000 исходящих бумаг-писем. Это лично писано было руками епископа Геронтия, ибо у него секретаря никогда не было.

А сколько написано разных объяснений по церковным вопросам. Для этого немалая была у него своя библиотека, в ней было более 1500 разных книг. Очень многие разнообразные и весьма полезные по всем вопросам жизни человека, особо по церковным вопросам. Всё состояние Владыки было это святые книги.

Блестящая была постановка по церковному пению и чтению и, вообще, церковнохристианской жизни, особо в г. Ленинграде и других приходах. Вся вышеуказанная работа епископа Геронтия некоторым не понравилась, и обострились на это гневом: в 1932 году, 13 апреля, он был арестован и 9 месяцев провёл в тюрьмах Ленинграда, в том числе — 5 месяцев в одиночке, а затем объявлен срок: 10 лет концлагеря.

О лагерях и тюрьме будет особый очерк.*

По окончании лагерей с Божиею помощью возвратился в пределы Костромской области в Дурасово и Стрельниково в 1942 г., 23 октября ст.ст.

В Стрельникове год прослужил в звании епископа, управляя и другими приходами.

Восстановив там все приходы в должный порядок, через 1 год, в 1943 г., был вызван в Москву и поступил помощником архиепископа Иринарха, где масса оказалась для него всяких церковных дел.

Из лагерей и Костромы епископ Геронтий прибыл в полном здравии, только в Костроме пришлось вставить новые зубы. А здесь за шесть лет пришлось потерять зрение: вместо двух глаз остался один, со зрением не более 50%. И за это время немало пришлось поболеть всякими болезнями. По врачебному исследованию — это влияние десятилетнего пребывания в лагерях.

Но за всё слава Богу! Так всегда говорил епископ Геронтий. Он же всегда говорил: «Дондеже время имамы да делам благое паче же присным в вере». Вот на основании этого с Божией помощью и нужно всеусердно трудиться во славу Божию и Христовой Церкви. Но очень жаль, что мало, очень мало сделано. Нужно было больше сделать. Но немощь, слабость и суета жизни немало отняли времени в безделье, о чём строго придётся отвечать пред Богом», — так смиренно он говорил и ко всем выражал свою просьбу — говорил и писал:

«О чём всех прошу особо: прошу всех усугубить за меня молитвы к Богу, чтобы он, Всевышний, меня многогрешного простил и чтобы не был я осуждённым от Бога в загробной жизни. А м и н ь».

Приложение

<...> Через 3 дня я взял билет до Кирова, дальше не дали. Ехать было очень тесно. Приехали, а билетов на Ярославль не дают. Я решил ехать на Горький, а потом через Новки в Иваново и в Кострому. Очень и очень было трудно ехать, причём у меня не было ни денег, ни хлеба.

В Новках ожидали поезда 22 часа, в Иванове — 13 часов, в Нерехте — 5 часов. В Иванове был ночью, очень озябли, в вокзале не было отопления. Это было на 5 ноября. Был маленький кусочек хлеба, хотел покушать, но озяб, не до еды. Приехал в Кострому 5 ноября 1942 года. Вещи сдал на хранение, а сам пошёл к знакомым в Стрельниково.

А там, в городе, тревога, идти не дают, я перезяб, и есть хочется, но пришлось бежать, особенно, когда был отбой. Пришёл в Стрельниково. Там никого не нашёл, пошёл к племяннице, а там люди — это был их местный праздник, 23.10 по старому стилю, пошёл к знакомым В.Г.* , а её дома нет. Но когда я сказал их семье — Анне Дмитриевне — кто я, меня охотно с радостию пустили. Обогрели и накормили. Это было около 9 часов вечера, а в 10 часов прибыли В.Г. и Т.А.** — радостная встреча, слезы от радости. Сидели до 5 ч. утра, а в 6 ч. им нужно идти на работу. Я решил прочитать своё келейное правило, пока они часик отдохнули. А потом и я лёг отдохнуть. К вечеру пришли ещё много знакомых. Радость была неописуема. Мне же нужно быть в деревне Дурасове и там прописаться.

Так и было сделано. Мои телеграммы о прибытии получились после моего приезда. Прописался, и всё было в порядке. Я вынужден был идти в Кострому к зубному врачу. Зубы никуда были не годны, да и их очень мало осталось. Цинга взяла своё.

Стрельниковцы стали просить к ним, а дурасовские прихожане — к ним, пришлось обращаться к высшим властям, где мне быть. Был зарегистрирован на 1943 г. в Стрельникове в звании епископа, год прослужил, а потом в регистрации отказали.

Вызвали в Москву, и потом было всё благоустроено. Назначен был помощником архиепископа Ирианарха и епископом Ярославским и Костромским. <...> .

Публикация В. Новожилова