Этнокультурная история сельского населения костромского края (до золотоордынского времени)

Первые поселения на территории Костромского Поволжья мы наблюдаем с периода мезолита 1. Всего известно 30 стоянок, основная часть которых сосредоточена в западных районах – вокруг г. Костромы, пор. Вёксе Галичской, у г. Солигалич. Группа стоянок находится в правобережье р. Вохмы, по близости ее впадения в Ветлугу [1, с. 31, 39]. В период раннего неолита данную территорию осваивает население, по характеру керамики и ее ямочно-гребенчатой орнаментации, по составу и основным формам кремневых орудий которого можно говоритьо ее принадлежности к льяловской культуре. Культуры с ямочно-гребенчатой керамикой связывают с древнейшим финно-угорским населением [14,с. 68]. Поздний неолит на территории Костромского Поволжья представлен так называемой галичской культурой, в конце периода появляются стоянки волосовской культуры, которую принято относить уже к энеолитической. Галичская культура принадлежала к племенам с гребенчатой керамикой,которые вообще считаются древним финно-угорским населением Восточной Европы [1, с. 59].

К памятникам эпохи энеолита или меднокаменного века в Костромском Поволжье относятся 8 памятников [1, с. 63, 68]. В лесной зоне Восточной Европы начало бронзового века принято связывать с появлением фатьяновской культуры, принадлежащей большой культурно-исторической общности,объединявшей население культур шнуровой керамики и боевых топоров. В перечне памятников Костромской области около 20 могильников этого времени [6, с. 59]. Начиная со второй половины II тыс. до н.э. в лесной зоне начинают возникать поселения с так называемой сетчатой или текстильной керамикой. На территории Костромского Поволжья памятников финальной бронзы известно более двадцати. Возникшая в позднем неолитев Костромском крае культура гребенчатой керамики продолжает традиции среднего неолита. Результатом явилось образование культуры ранней сетчатой керамики, сочетающей традиционные черты позднего неолита и фатьяновской культуры [1, с. 83].

В I тыс. до н.э. происходит дальнейшее выделение отдельных этнокультурных регионов. В ареале культуры сетчатой керамики выделяется локальная культура, располагавшаяся в Верхнем Поволжье, включая Костромское Заволжье, Волго-Окское междуречье, – дьяковская [13, с. 87–89].

В V–VII вв. в Поволжье складываются этнические общности известных в будущем финских народностей. О мордве и мери впервые упомянул в VI в. историк Иордан, описывая события времен готского вождя Германариха (IV в.). Есть основания полагать, что меря в эпоху Иордана жила южнее той области, в которой ее застала летопись, – где-то поблизости от мордвы [7, с. 19–22]. Для последующего времени археологические источники подтверждают географию расселения финноязычных народов Поволжья, отображенную в «Повести временных лет»: «На Белоозере седять весь, а на Ростовском озере меря, на Клещине озере меря же. А на Оце реце, где втечет в Волгу мурома языкъ свой, мордва свой язык и черемиса свой язык» [9, с. 13]. Уточненные сведения последних лет позволяют значительно расширить территорию обитания мери. Эта территория охватывала большую часть Волго-Клязьминского междуречья и Костромское Поволжье [2, с. 69].

Возникшее во второй половине IХ в. Древнерусское государство объединило в своих границах земли, занятые разноплеменным населением. Включение Костромского края в состав древнерусских территорий явилось составной частью общего славянского освоения новых земель, приобретшего с середины ХI в. и особенно начала ХII в. характер массового движения на Северо-Восток. Первые упоминания о Костромском крае, точнее о его городских центрах, относятся к началу ХIII в. Появление редких городов ознаменовало изменение политического статуса региона. Одновременно с этим происходит сложение качественно новой системы сельского расселения, документированной распространением курганных могильников и связанных с ними поселений [12, с. 53].

В Костромском (и Ивановском) Поволжье выделяются три территориальных скопления курганных могильников, между которыми находятся зоны, лишенные средневековых могильников. Первая группа располагалась в западной части костромского течения р. Волги и условно названа Е.А. Рябининым Костромской или западной, – 150 курганных групп, включающих 1800 насыпей. Второе скопление (Колдомо-Сунжинская или Центральная группа) существовало ниже по Волге. Здесь насчитывалось 96 погребальных памятников, составляющих 1 тыс. курганных насыпей. Эту территориальную группу отделял от Костромской почти 30-километровый участок. Третье скопление (Кинешемская или восточная группа) отмечалось в окрестностях г. Кинешмы и насчитывало 21 курганную группу, включающую около 200 насыпей [12, с. 56–78].

Выделяются два пути освоения Костромского Поволжья русским сельским населением. В первую очередь, это выходцы из «низовских» земель, то есть из земель Ростово-Суздальского (Владимирского) княжества, в состав которого входит и Костромской край. Освоение проходило из бассейна р. Нерли Клязьминской и междуречья Нерли и Уводи. Верховья последней, в свою очередь, близко подходят к истокам р. Солоницы, которая впадает в костромской отрезок р. Волги. Первый путь был восстановлен по компактным группам могильников. Второй путь идет со стороны северо-западных русских земель с новгородско-псковских территорий. Появление новгородцев отмечено археологическими памятниками Х–ХIII вв., известными на левых притоках Волги: Медведице, Мологе, Шексне, Колпи, Суде. Лексическая зона, кроме археологического материала, отражающая появление новгородцев, охватывает течение р. Костромы и бассейны Галичского и Чухломских озер. Некоторые следы новгородского языкового влияния прослеживаются и на остальной части Костромского Поволжья, но лишь в отдельных элементах, при господстве лексики, сложившейся на основе ранних владимирских (ростово-суздальских) говоров [8, с. 90]. Преобладающие в западном регионе культуры костромских курганов – насыпей с каменными обкладками основания – могут быть связаны с традициями населения Северо-Запада. О проникновении в окрестности г. Костромы выходцев из Новгородской земли свидетельствует вещевой материал погребений. Именно здесь сконцентрирована подавляющая часть ромбощитковых височных колец «новгородского типа». Еще более отчетливо связи Костромского региона с северо-западом Руси доказывает представительная серия изделий прибалтийско-финского происхождения – вертикальные игольники, фибулы карельского типа и т.д. Судя по распространению курганов с каменными обкладками и характерных украшений, потомки новгородцев могли проникать и ниже по течению р. Волги. Характерные признаки новгородских бытовых предметов, с некоторыми территориальными отличиями, прослеживаются в материалах селища Вёжи, в слоях периода конца ХIV–ХVII вв. Завидное сходство присутствует в кожевенном и сапожном ремесле при изготовлении поршней, мягких туфель, полусапожек, сапог, кожевенных рукавиц [4, с. 70–84]. Сравнительный анализ техники строительства построек, как жилых, так и хозяйственных, дворовая застройка [3, с. 67–121] – все это делает возможным констатировать схожесть, а возможно, и преемственность с техникой домостроительства новгородских земель. Сопоставление вещественного комплекса, характера построек и др. с материалами новгородских исследований дает право предполагать, что Вёжи изначально могло быть основано как форпост русского населения в мерянских землях [5, с. 222–248].

Отдельные типы прибалтийско-финских по происхождению украшений довольно равномерно распределены во всех районах. Но это изделия, которые производились по привозным образцам. В результате их заимствования этнически смешанным населением они приобрели здесь «вторую жизнь», превратившись в элементы собственно костромской народной культуры. В большинстве погребений выходцев с Северо-Запада собственно новгородские типы изделий постоянно сочетаются с формами, характерными для финских племен Новгородской земли. Такая картина может свидетельствовать о продвижении в Поволжье не из коренных славянских земель Великого Новгорода, а с их окраин. Это могли быть северные и восточные территории, такие как летописный Бежецкий ряд и Обонежье. В колонизационных процессах участвовали и отдельные группы ижоры и корелы – предки современной ижорской и карельской народности [1, с. 173].

О духовных представлениях и верованиях населения Костромского Поволжья ХI–ХIII вв. повествует богатый курганный материал, в котором отразились как господствовавшие в то время языческие представления, так и начальное распространение в сельской среде элементов христианской религии. С уходящими в глубокую древность традициями связаны многие погребальные особенности костромских курганов. Это и являвшиеся явным пережитком уже в ХI в. погребения по обряду сожжения, и не типичная для христианского ритуала направленность погребенного головой на север, юг или восток, а также захоронения в необычной позе. Не все такие обрядовые черты поддаются однозначному объяснению, но их дохристианские истоки не вызывают сомнений. То же относится и к обычаю захоронения умерших с орудиями труда, оружием, глиняной посудой с пищей. По представлению современников, умерший в потусторонней жизни нуждался в вещах, которыми он пользовался в повседневном быту.

Христианская религия медленно распространялась среди сельских обитателей северо-востока Руси. Так, на протяжении всего ХI в. даже в ближайших окрестностях столицы Северо-Восточной Руси – Ростова, где находился центр епархии, обитали язычники, «упорные и дикие». К язычеству здесь особенно была привержена «заблудшая чудь», от рук которой погиб ростовский епископ Леонтий. Его приемник Исайя и живший в то же время архимандрит Авраамий Ростовский в последней четверти ХI столетия вынуждены были насильно обращать жителей Ростова в христианство, предавая огню их молитвенные места и строя церкви. Пример таких действий в описании построения церкви св. Власия в «Сказании о построении града Ярославля».

Проникновение христианской идеологии в финно-язычную среду населения Костромского Поволжья на данном этапе фиксируют археологические источники. Так, в кургане у д. Исаево встречено погребение ребенка, на шее которого находился крестик, слева, у пояса – нож. В кургане второй группы д. Боровиково в колоде был захоронен взрослый мужчина с нательным крестом на шерстяном шнурке и бронзовым перстнем на руке. Такое самостоятельное использование религиозных символов свидетельствует о том, что под искусственными насыпями погребены христиане. Примечательно, что ребенок был положен головой на восток, а мужчина – на север. Скорее всего, в этом случае мы сталкиваемся с фактом первого этапа христианизации населения, когда отдельные представители сельской общины воспринимают идеи новой религии, но хоронят их сородичи, стойко сохраняющие старые языческие традиции [12, с. 124]. Не известно, как бы в дальнейшем стал протекать эволюционный процесс культуры Костромских курганов, не будь он резко и неожиданно прерван в результате какого-то сильного потрясения, изменившего весь уклад жизни средневековых обитателей края. Подобным событием многие исследователи склонны усматривать монголо-татарское нашествие 1238 года, в ходе которого завоеватели «полонили все грады на Волге», дойдя до Галича Мерьского. На пути их следования оказалось большинство селений с курганными кладбищами, тяготевшими к берегам Волги 2 . «Страшный монголо-татарский погром, уничтожение деревень и передвижка населения способствовали разрушению старых традиций, замене их новыми. Была полностью разбита еще сохраняющаяся замкнутость “чудских” региональных мирков с их системой консервативных – языческих верований» [12, с. 125]. «Русская деревня стала христианизироваться только после татарского нашествия» [10, с. 31].

Для руководства, и для памяти, каждому изслѣдователю была выдана та же печатная программа, гдѣ, противъ каждаго изъ вопросовъ, были напечатаны примѣрные отвѣты. Эти отвѣты точно и легко объясняли изслѣдователю, что именно требовалось занести въ первую чистую программу. Получивъ отъ изслѣдователя оконченное изслѣдованіе, я прежде всего повѣрялъ его работу съ тѣми свѣдѣніями, которыя лично на мѣстѣ записывалъ раньше. Если оказывались противорѣчія или пропуски, то листы для исправленія или дополненія возвращались назадъ. Приходилось иногда путешествовать листу до 5 разъ туда и обратно. Гдѣ работа не давала мнѣ увѣренности въ ея точности, я посылалъ, или самъ ѣздилъ для провѣрки, или дополненія. При всемъ этомъ, конечно, не обошлось безъ упущеній незначительныхъ мелочей.

Наши офиціальныя статистическія изслѣдованія не отличаются точностью, слѣдовательно требовать слишкомъ многаго отъ труда, предпринятаго по иниціативѣ частнаго и одного лица немыслимо. „Одинъ въ полѣ не воинъ". Я буду очень благодаренъ всякому указанію, совѣту и поправкѣ ошибокъ, такъ какъ знаю, что не обошлось безъ нихъ. Мѣстами изслѣдованія мои неполны и такъ сказать хромають, но лучше имѣть хромыя свѣдѣнія, чѣмъ никакія. Нѣкоторые свѣдѣнія взяты изъ офиціальныхъ источниковъ, какъ напримѣръ о числѣ жителей въ волости, числѣ селеній, количествѣ и величинѣ надѣловъ, количествѣ дворовъ и жителей въ селеніяхъ и проч. По всякому изъ этихъ параграфовъ имѣлось по два, три и болѣе свѣдѣній, такъ напр. въ земской управѣ одно, въ полиціи другое, въ волостномъ правленіи третье, въ статистическомъ комитеть четвертое и всѣ эти свѣдѣнія иногда были близко сходныя между собой, а иногда совсѣмъ разныя. Изъ этого можно заключить, какъ трудно было дѣлать выводы и выбирать болѣе близкое къ истинѣ изъ того, что получалось мною изъ оффиціальныхъ мѣсть.

Наивеличайшія трудности приходилось преодолѣвать при опредѣленіи хотя бы приблизительнаго количества сбываемыхъ произведеній, цѣны ихъ или платы, которую получаетъ кустарь за работу, цѣнъ матеріала и среднее количество заработанной суммы кустаремъ въ теченіи года, или другой срокъ. Главнымъ препятствіемъ при собираніи этихъ свѣдѣній было то, что крестьяне до полносилости недовѣрчиво относятся къ подобнымъ исследованіям, полагая, что они имѣютъ конечною целью наложеніе на нихъ новыхъ повинностей или налогов. А потому, въ большинствѣ случаевь, если крестьянину не удается какъ нибудь обмануть наслѣдователя, скрыть свое производство, то онъ старается въ своихъ показаніяхъ уменьшить значеніе этого производства до максимума и часто показываетъ, что вмѣсто прибыли получаетъ убытокъ, скрываеть величину своего заработка, а стоимость матеріаловъ производства увеличиваеть. Мнѣ болѣе непосчастливилось еще потому, что производил одновременныя изслѣдованія по всей губерніи всѣхъ народныхъ промысловъ, и еще болѣе возбудиль недовѣріе крестьянь тѣмъ, что, по ихъ мнѣнію, такое повсемѣстное изследованіе можетъ имѣть мѣсто только тогда, когда затаена задняя цѣль о наложеній новыхъ налоговъ. Пускай бы я изслѣдовалъ одинъ какой нибудь промысель, а то вдругъ все и вездѣ! Это не ладно, говорят крестьяне, и еще больше всѣми путями стараются обмануть изслѣдователя. Как ни стараешься увѣрить крестьянь, что эти изслѣдованія производятся для ихъ же пользы, для улучшенія ихъ матеріальнаго благосостоянія — они не вѣрять.

Въ Костровской губернія много старовѣровъ и раскольниковъ, которые не столько изъ матеріальныхъ разсчетовъ, сколько изъ религіозныхъ убѣжденій всѣми силами препятствують производству изслѣдованій; они не то, что обманываютъ, или скрываютъ условія своего производства, а просто недопускають прикоснуться, или посмотрѣть на проваводство и на вопросы ничего не отвѣчають. Я цѣлый годъ, напримѣръ, употребиль для изслѣдованія одного промысла среди старовѣровъ; мнѣ помогали и власти, и духовныя лица, и земскіе люди, торговцы и много частныхъ людей; я держаль даже шпіоновъ, прибегая къ разным обходамъ и к самымъ нелѣпымъ ухищреніям, доходящимъ до смѣшнаго, и только, благодаря упорству, с каким добивался цели, въ конце концовъ достигъ, сравнительно, хорошаго результата.

При такихъ затруднительныхъ обстоятельствахъ приходилось нужныя свѣдѣнія собирать иногда окольнымъ путемъ, распрашивать не прямо производителей, а мѣстныхъ же постороннихъ лицъ, незаинтересованныхъ производствомъ, но достаточно знакомыхъ съ нимъ и его условіями.

Такимъ образомъ, я долженъ сказать, что если свѣдѣнія этого рода местами довольно точны и близки къ истинѣ, то мѣстами они только приблизительны. Опрѣделеніе количества задѣлій и размѣровь заработковъ кустарей - самая слабая сторона моих изследований.

1 Памятники эпохи палеолита на территории современной Костромской области на сегодняшний день не известны. Дело в том, что здесь в течение максимума валдайского оледенения (18–17 тыс. лет назад) существовало Костромское озеро с уровнем 140–145 м над уровнем моря и со стоком в Волгу. Подобное должно было препятствовать расселению палеолитического человека. Остатки стоянок, если таковые существовали, могут быть найдены по берегам палеоозера, исчезнувшего после прорыва у спуска в Волгу (12,8–11,8 тыс. лет назад). Остатками Костромского палеоозера являются Чухломское, Галичское и ряд других озер Костромской низины.

2 Последствия монголо-татарских погромов, на наш взгляд, довольно убедительно отображены в данных количественного соотношения сельских поселений Костромской земли в дозолото- и золотоордынский период, а также на примере соотношения, выделенных нами четырех микрорегионов. Об этом свидетельствует и картографирование селищ, фиксирующее в период ХIII–ХV вв. их резкое удаление от крупных водных артерий.

1. Археология Костромского края / под ред. А.Е. Леонтьева. – Кострома, 1997. –276 с.

2. Голубева Л.А. Меря. Мурома. Мещера. Мордва. Марийцы // Финно-угры и балты в эпоху средневековья / Археология СССР. – М., 1987. – С. 107– 115.

3. Кабатов С.А. Сельские поселения Костромского Поволжья ХIII–ХVII вв. (по археологическим данным): Дис. ... канд. истор. наук. – Йошкар-Ола: МарГУ, 2004. – 329 с.

4. Кабатов С.А. Кожевенное ремесло Костромского Поволжья ХIII–ХVII вв. // Вестник Костромской археологической экспедиции. – Кострома, 2006. – Вып. 2. – С. 70–84.

5. Кабатов С.А. Памятник русского средневековья Костромского Поволжья – селище Вёжи // Археология Подмосковья: материалы научного семинара. – М.: РАН Институт археологии, 2010. – Вып. 7. – С. 222–248.

6. Крайнов Д.А. Волосовская культура // Эпоха бронзы лесной полосы СССР / Археология СССР. – М., 1987. – С. 10–28.

7. Леонтьев Е.А . Археология мери (к предыстории Северо-Восточной Руси). – М., 1996. – 272 с.

8. Мельниченко Г.Г. Некоторые лексические группы в современных говорах на территории Владимиро-Суздальского княжества XII – нач. XIII вв. – Ярославль, 1974.

9. Повесть временных лет: текст и перевод. – М.; Л., 1950. – Ч. 1.

10. Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. – М.: София, Гелиос, 2002. – Изд. второе, испр. – 592 с.

11. Рыбаков Б.А. О двух культах русского феодализма // Ленинские идеи в изучении истории первобытного общества, рабовладения и феодализма. – М., 1970. – С. 28.

12. Рябинин Е.А . Костромское Поволжье в эпоху средневековья. – Л., 1986. –318 с.

13. Смирнов К.А. Проблема периодизации памятников Городецкой и дьяковской культур // СА. – 1994. – No4. – С. 8–97.

14. Янис Л.Ю . К вопросу об этнической принадлежности неолитического населения территории Эстонской ССР // Вопросы этнической истории эстонского народа. – Таллин, 1956.

Цель статьи – определение этапов и динамики освоения Костромского Поволжья, выявление этнической составляющей населения края в тот или иной период, установление причин и механизма проникновения на данную территорию первых потоков славянского населения, изменивших коренным образом этнокультурное содержание края.

Ключевые слова: финно-угры, славяне, субстрат, дериват, язычество, христианство.