В.М. Родионова
Социальная основа конфликта в рассказе «Жена»

Осенью 1891 г. центральные и поволжские губернии России были охвачены голодом. В общественном движении, вызванном этим социальным бедствием, Чехов принял самое деятельное участие (невзирая на запрещение министром И.Н. Дурново всех видов частной инициативы). Свои наблюдения, накопленный опыт благотворительной деятельности писатель отразил в рассказе «Жена», опубликованном в первом номере журнала «Северный вестник» за 1892 г.

Первые критики отнеслась к рассказу отрицательно: «Русские ведомости» (1892. 20 янв. № 19), «Московские ведомости» (1892. 3 дек. № 335), «Новое слово» (1894. № 1) говорили о неудачах автора, но главным было обвинение в проповеди «философии равнодушия» («Гражданин». 1892. 3 февр. № 34; «Новости и Биржевая газета». 1892. 20 февр. № 59) 1. В последующем к этому рассказу критики почти не обращались 2.

В наше время молодой немецкий исследователь Д. Хаас, уделивший специальное внимание рассказу «Жена», рассматривает чеховскую «философию равнодушия» как «ключевой термин» художественного мира писателя и как «стержень всего рассказа» 3. Предпринимая своего рода исследование («переосмысление») понятия «равнодушие», Чехов «творчески преодолевает тупик, в который зашло его мировоззрение к концу 80-х годов (и который заставил его совершить поездку на Сахалин)» 4. В интерпретации немецкого критика «понимание равнодушия как отрицательного качества», в конце концов, объединяет супругов, главных героев рассказа 5. Добавим к этому, что для писателя стержневой, глубинной проблемой оставался анализ социально-психологической сути разных слоев русской интеллигенции через ее отношение к народу. И пробным камнем в исследовании этой сути была не в последнюю очередь своеобразная проверка героев «философией равнодушия» (говоря обобщенно), т. е. проверка степени их общественной активности и нравственной состоятельности  6.

Рассказ, созданный в первый послесахалинский год (как и предшествовавшие ему произведения — «Гусев», «Бабы», «Дуэль»), несет на себе печать тяжелых сибирско-сахалинских впечатлений писателя и острую потребность служить обществу. Чехова мучили вопросы, как помочь народу, какие найти действенные меры для облегчения его страданий. Весьма показательно его начало, особенно в соотнесении с сибирскими очерковыми зарисовками писателя. Достаточно сопоставить изображение невыносимых бедствий народа в очерке «Из Сибири» и в рассказе «Жена».

В очерке:

«Обгоняем две кибитки и толпу мужиков и баб. Это переселенцы.

– Из какой губернии?

– Из Курской.

Позади всех плетется мужик … Брат продал избу, скот и все хозяйство и идет с семьей в далекую Сибирь ...

Переселенцев я видел еще, когда плыл на пароходе по Каме. Помнится мне мужик лет сорока с русой бородой; он сидит на скамье на пароходе; у ног его мешки с домашним скарбом, на мешках лежат дети в лапотках и жмутся от холодного, резкого ветра, дующего с пустынного берега Камы ... В глазах ирония, но эта ирония устремлена вовнутрь, на свою душу, на всю прошедшую жизнь, которая так жестоко обманула.

– Хуже не будет! — говорит он и улыбается одной только верхней губой. В ответ ему молчишь и ни о чем не спрашиваешь, но через минуту он повторяет:

– Хуже не будет!

– Будет хуже! — говорит с другой скамьи какой-то рыжий мужичонко-переселенец с острым взглядом. — Будет хуже!

Эти, что плетутся теперь по дороге около своих кибиток, молчат. Лица серьезные, сосредоточенные...» (С., т. 14, с. 7-8).

В рассказе «Жена»:

«...Недалеко от вас, а именно в деревне Пестрове, происходят прискорбные факты, о которых считаю долгом сообщить. Все крестьяне этой деревни продали избы и все свое имущество и переселились в Томскую губернию, но не доехали и возвратились назад. Здесь, понятно, у них ничего уже нет, все теперь чужое; поселились они по три и четыре семьи в одной избе, так что население каждой избы не менее 15 человек обоего пола, не считая малых детей, и в конце концов есть нечего, голод, поголовная эпидемия голодного или сыпного тифа; все буквально больны. Фельдшерица говорит: придешь в избу и что видишь? Все больны, все бредят, кто хохочет, кто на стену лезет; в избах смрад, ни воды подать, ни принести ее некому, а пищей служит один мерзлый картофель. Фельдшерица и Соболь (наш земский врач) что могут сделать, когда им прежде лекарства надо хлеба, которого они не имеют? Управа земская отказывается тем, что они yжe выписаны из этого земства и числятся в Томской губернии, да и денег нет... Не откажите в скорейшей помощи. Ваш доброжелатель» (С., т. 7, с. 456) 7.

Написан рассказ через год с небольшим после очерка, но связь их очевидна. Увиденное и пережитое в Сибири и на Сахалине продолжало тревожить Чехова. Не случайно параллельно развертывалась и его работа над книгой «Остров Сахалин». Как выжить в этих невыносимых условиях и жить дальше? Эти проблемы требовали решения, непосредственных действий. И Чехов включился в борьбу с голодом в Нижегородской и Воронежской губерниях. Он составлял и рассылал воззвания и обращения к интеллигенции с призывом пожертвований в пользу голодающих, помогал в организации столовых, в спасении обессиленных крестьянских лошадей, способствовал изданию сборника «Помощь голодающим», привлек в авторский коллектив книги популярных тогда писателей В.Л. Величко и К.М. Фофанова.

Проблематика рассказа складывалась в контексте этой деятельности. Голод — тяжелое испытание не только для крестьянства, но и для «господ». Какую позицию занять: равнодушно выжидать или действовать? Как поступить? Поиски ответа становятся нравственным испытанием, своего рода экзаменом на звание человека, на признание и уважение людей. Через это испытание писатель и проводит своих героев. Такова основа нравственной мысли произведения, что и обеспечило, при острой злободневности темы рассказа 8, его высокие достоинства — на читателей он производил «сильное впечатление» (С., т. 7, с. 707).

Название рассказа — «Жена» — Чехов сообщил в редакцию журнала еще до отправки рукописи; однако оно не удовлетворяло писателя. В итоге рассказ был послан в «Северный вестник» под заголовком «В деревне» и с пояснением: «Этак лучше, общеe, хотя и скучнее». Редактор М.Н. Альбов так воспринял замену: «... очень жаль... что Вы не оставили прежнего заглавия: оно было “пикантнее”, а это по нынешним временам не лишнее» (П., т. 4, с. 299; 515). На том же настаивала издательница журнала Л.Я. Гуревич. И Чехов согласился вернуться к названию «Жена», хотя по-прежнему считал, что заглавие «В деревне» лучше.

В этом убеждении был свой веский резон. В основе рассказа — социальная трагедия русской деревни, ее отсталость, голод, вызвавший благотворительное движение. В ходе взаимодействия персонажей, возникавшего на этой социальной основе, в рассказе формируется ряд важных вопросов: какой должна быть реальная помощь народу, каждый ли имеет моральное право участвовать в такого рода деятельности и, наконец, сколь значима роль благотворительности в улучшении жизни народа?

На рубеже 1880-90-х годов писатель создал ряд произведений об интеллигенции, живущей без идеалов, не проявляющей интереса к общественным вопросам, к жизни народа («Княгиня», «Припадок», «Огни», «Именины», «Скучная история», «Дуэль», «Палата № 6», «Страх»). Писатель не раз негативно отзывался о такой интеллигенции 9. Критические настроения особенно усилились после поездки на Сахалин. И это нашло отражение в рассказе «Жена».

Повествование ведется от лица Павла Андреича Асорина, получившего письмо от некого «доброжелателя» о постигшем крестьян горе. Название же рассказа связано с женой Асорина — Натальей Гавриловной. Оба характера раскрываются через отношение к народному бедствию. Однако не Наталья Гавриловна, а ее муж становится ключевой фигурой произведения. Для понимания позиции автора немаловажное значение имеют, помимо главных героев, и помещик Иван Иваныч Брагин, и земский врач Соболь, представлявшие другие слои русской интеллигенции.

В отличие от Брагина и Соболя, Асорин очень богат; ему не приходится в поте лица зарабатывать себе кусок хлеба. Это — умный, образованный человек, крупный специалист по строительству железных дорог и мостов. Во всем чувствуется деловой настрой личности, имеющей твердые принципы — и в оценке своих предков как людей «ничтожных и жестоких», и в критическом взгляде на административную власть и современную ему молодежь:

«Все эти земские начальники и податные инспекторы были люди молодые и к ним относился я недоверчиво, как ко всей современной молодежи, материалистической и не имеющей идеалов. Земская управа, волостные правления и все вообще уездные канцелярии тоже не внушали мне ни малейшего желания обратиться к их помощи. Я знал, что эти учреждения, присосавшиеся к земскому и казенному пирогу, каждый день держали рты наготове, чтобы присосаться к какому-нибудь третьему пирогу» (с. 458). (Взгляд — категорический, «свысока», явно не чеховский.)

Асорин оставил службу по Министерству путей сообщения и переехал из Петербурга в деревню в поисках покоя и надлежащих условий для научной работы — он решил писать «Историю железных дорог» и заниматься литературой по общественным вопросам. Он полагал, что в усадьбе, на лоне природы, ему не будут мешать заниматься этим важным делом. Но идиллию разрушило письмо «доброжелателя» о голодающих в Пестрове; надежды на покой оказались несбыточными. В его обособленный мирок ворвалась жизнь, с ее отчаянием, горем, страданием, и невольно заставила его заниматься не литературой по общественным вопросам, а реальными делами.

У Асорина тяжелый характер, что подчеркивает этимология фамилии: осорье — «вздорный, неуживчивый человек, заводящий ссоры» 10. Тяжелый, эгоистический характер героя проявляется и в его поступках после получения письма «доброжелателя»: «… что-то нехорошее, фальшивое и самолюбивое» было в одной только его подписи: «Неизвестный» — на подписном листе пожертвователей (с. 485).

В сущности Асорину нет никакого дела до жизни мужиков — ведь он их никогда не видел, хотя село Пестрово располагалось совсем недалеко от его усадьбы. По его собственному признанию, мужиков он не любил, но разумом (а не душой, не сердцем) осознавал необходимость участия в помощи голодающим. С одной стороны, он считает своим долгом пожертвовать в их пользу пять тысяч рублей серебром. С другой стороны, как человек законопослушный, убежденный в том, что «для закона безразлично, крадет ли сытый или голодный» (с. 466), он предпринимает активные действия для поимки мужиков, укравших у него из амбара 20 кулей ржи.

Потому осуждающе по отношению к Асорину звучат слова Ивана Иваныча Брагина: «С голоду человек шалеет, дуреет, становится дикий. Голод не картошка! Голодный и грубости говорит, и ворует, и, может, еще что похуже ... понимать надо» (с. 465). Не одобряет его действий и доктор Соболь: «Это ... мелко с вашей стороны» (с. 494).

Асорин решает стать инициатором движения, создать комитет и лично возглавить его, полагая, что кроме него в уезде положительно некому помочь голодающим. При этом меньше всего он надеялся на помощь жены, считая ее «взбалмошной» и «несерьезной». Он не подозревал, что жена уже во многом преуспела: у нее есть живое дело и заслуженный авторитет. Случайно узнав об этом, он продолжает думать, что его жена не обладает достаточными знаниями и потому может наделать много глупостей. Он хочет сам возглавить эту работу. Однако во всех его поступках Наталья Гавриловна видит неискренность и высокомерие. Осознавая свою зависимость от мужа, Наталья Гавриловна с горечью признает: «… я, по вашей милости, тунеядица, погибаю в праздности, ем ваш хлеб, трачу ваши деньги и плачу вам своею свободой и какой-то верностью, которая никому не нужна. За то, что вы не даете мне паспорта, я должна стеречь ваше доброе имя, которого у вас нет» (с. 475).

Героиня находит себя в общественной — благотворительной — деятельности. И более того, ей удается помочь нравственному возрождению мужа. В этом плане название рассказа имеет глубокий смысл: Наталья Гавриловна предстает не просто женой Асорина, но созидательницей — и новых жизненных обстоятельств, и нового, более человечного мировосприятия мужа.

Несмотря на семейные неурядицы, она находит силы для благой деятельности, создает комитет помощи голодающим: «Называйте это, — она указала на свои бумаги, — самообманом, бабьей логикой, ошибкой, как хотите, но не мешайте мне. Это все, что осталось у меня в жизни» (с. 484).

Чехов ставит в рассказе и такую важную для своего времени тему, как положение женщины в семье, а вместе с тем — и в обществе. Свою задачу писатель видел в том, чтобы указать на потенциальные возможности женщины — духовные и деловые. Участники созданного Натальей Гавриловной комитета уважают ее. Как говорит о ней Брагин: «Не хлопотала, не беспокоилась, не суетилась, а вышло так, что она теперь первая персона во всем уезде. Почти все дело у нее в руках и около нее все: и доктор, и земские начальники, и барыни. У настоящих людей это как-то само собой выходит. Да ... Яблоне не надо беспокоиться, чтобы на ней яблоки росли — сами вырастут» (с. 493).

Однако, хотя главным положительным лицом в рассказе является в соответствии с заглавием жена — Наталья Гавриловна, все поставленные писателем вопросы даны преимущественно сквозь сложную призму восприятия ее мужа — ведь именно он является рассказчиком. В центре внимания автора — внутренний мир Асорина, его постоянно рефлектирующая натура, его высокомерие, эгоизм, тщеславие, постепенно и трудно преодолеваемые. Чехов показал сложный психологический процесс прозрения человека гордого, самолюбивого, но слабого. Медленно, постепенно начинает проявляться осознание вины перед женой, мужиками, начальником станции, которого он обидел, и некоторыми другими людьми; приходит понимание главной причины своего одиночества: «Из миллионной толпы людей, совершавших народное дело, сама жизнь выбрасывала меня, как ненужного, неумелого, дурного человека» (с. 487).

Если в начале рассказа Асорин желает «заняться приведением мужиков в порядок», то в конце жизнь сама приводит героя «в порядок», заставляя под влиянием жены, Брагина, Соболя и других посмотреть на себя со стороны и ужаснуться. Он понял, что в нем нет ни доброты, ни доверия к людям, что, живя «идейно», действуя в рамках «законности», он был бессердечен и потому не мог бы поступить так, как, по словам Брагина, поступил его приятель, покойный Федор Федорович, когда, вместо наказания напавших на него мужиков, он во время голода «накормил их, дал по пуду муки и отпустил…» (с. 405).

Дворянскую спесь, высокомерие не так легко искоренить, но важно, что Асорин задумался. Его стали раздражать обращения к нему: «Ваше превосходительство», «генерал», «красавец», в которых он чувствовал отчужденность и даже иронию. Появилось критическое отношение к себе, «инженеру Асорину», строителю «железных и каменных мостов». Он сравнивает себя с другим строителем — крепостным мужиком, столяром, и это сравнение не в его пользу: «Я думал: какая страшная разница между Бутыгой и мной! Бутыга, строивший прежде всего прочно и основательно и видевший в этом главное, придавал какое-то особенное значение человеческому долголетию, не думал о смерти и, вероятно, плохо верил в ее возможность; я же, когда стоил свои железные и каменные мосты, которые будут существовать тысячи лет, никак не мог удержаться от мыслей: “Это не долговечно… Это ни к чему”» (с. 490).

Не прошли даром и слова Брагина: «Я об одном только прошу бога перед смертью: со всеми жить в мире и согласии, по правде» (с. 489); «Будь только справедлив перед богом и людьми, а там — хоть трава не расти» (с. 493). Это были слова, определявшие стиль жизни самого Ивана Иваныча: у него умерла жена, сына на войне убили, но он не замкнулся в себе, заботился о людях, был добросердечен со слугами, прежними крепостными. Все это поразило Асорина. Не случайно именно у Брагина он просит совета, как изменить свой характер, стать другим. Асорин теперь тянется к людям. Запали в душу и слова доктора Соболя: «тяжело без людей» (с. 491).

Асорин душевно успокаивается именно в беседах с Брагиным и доктором Соболем. Очень важно его признание Брагину: «У меня такое чувство, как будто проснулся после разговения на Пасху» (с. 495). Ведь Пасха отмечается всеми как день чудесного воскрешения из мертвых.

В сюжете выделяется ряд узловых сцен, которые обнаруживают этапы трудного нравственного пробуждения Асорина: от разговора с женой и доктором Брагиным об организации центра по оказанию помощи голодающим и обвинений Асориным их в равнодушии — их, уже включившихся в работу по спасению людей от голода, — до возвращения домой, к жене с обновленным, сильным чувством любви к ней.

Захваченный новыми впечатлениями, Асорин делает жене вполне искренние признания:

«— Natalie, я не уехал… Я с ума сошел, постарел, болен, стал другим человеком — как хотите думайте… От прежнего самого себя я отшатнулся с ужасом, с ужасом, презираю и стыжусь его, а тот новый человек, который во мне со вчерашнего дня, не пускает меня уехать…» (с. 498).

Нравственная эволюция Асорина очевидна: от жалобы на мужиков, укравших у него 20 кулей ржи, до решения «кормить тысячу семейств в продолжение двухсот дней» — огромная дистанция, и не каждому дано ее преодолеть. Специалист по строительству железных дорог и мостов становится строителем своей души.

Как сложатся в дальнейшем взаимоотношения супругов, Чехов не показывает. Финал открыт. Известно лишь, что Наталия Гавриловна вовлекла мужа в свою деятельность. Силою обстоятельств Асорин оказывается попутчиком в организованном ею благотворительном движении. У него «в доме, во дворе и далеко кругом кипит работа», которую доктор Соболь называет «благотворительною оргией» (с. 499). Однако теперь все эти мероприятия не мешали ему «заниматься своими личными делами», писать «Историю железных дорог» (там же).

Противоречивое поведение Асорина связано в рассказе с такой важной для Чехова темой, как взаимоотношения народа и интеллигенции. Народ живет самостоятельной, независимой жизнью, терпеливо и спокойно переживая все превратности судьбы, выпавшие на его долю. Там, где для интеллигенции трагедия, безысходность, для мужика это часто привычные условия жизни. Характерно описание села Пестрова, через которое проезжал Асорин вскоре после получения тревожного письма. Его поразила размеренная жизнь, порядок и спокойствие крестьян, играющие на улицах дети, — и все это несмотря на царящий голод. По сути, страждущему народу нет никакого дела до занятий, дум, настроений и переживаний «благородного» сословия.

Охватившая интеллигенцию целого уезда работа по оказанию помощи голодающим кажется всем ее участникам чрезвычайно полезной для облегчения участи крестьян. Однако о реальной пользе благотворительных мероприятий свидетельствует приводимый доктором Соболем простой арифметический подсчет потребностей голодающих семей: на 1000 человек вместо 350 рублей в день — 10 рублей. Это показывает, как ничтожно значение деятельности, обеспечивающей лишь 1/35 часть нужд голодающих; т. е. благотворительность в уезде имела почти нулевой результат.

Чехов на основании своего практического опыта хорошо знал всю эту систему изнутри и не мог не видеть ничтожно малое значение всех усилий со стороны интеллигенции. Он считал, что оказание полновесной реальной помощи, коренным образом меняющей жизнь попавшего в беду народа, должно проводиться институтами государства, правительства, казначейства.

Такую же позицию он занимал и в начале 1891 г. при решении вопроса о помощи сахалинским детям и подросткам:

«Решать детского вопроса, конечно, я не буду. Я не знаю, что нужно делать. Но мне кажется, что благотворительностью и остатками от тюремных и иных сумм тут ничего не поделаешь, по-моему, ставить важное в зависимость от благотворительности, которая в России носит случайный характер, и от остатков, которых никогда не бывает, — вредно. Я предпочел бы государственное казначейство» (П., т. 4, с. 167).

То, что осуществляется по благотворительности, в принципе ничего не меняет, и пропасть между желающими помочь народу и самими голодающими в действительности остается непреодолимой. Знающий жизнь народа не понаслышке, доктор Соболь убежденно заявляет:

«Пока наши отношения к народу будут носить характер обычной благотворительности, как в детских приютах или инвалидных домах, до тех пор мы будем только хитрить, вилять, обманывать себя и больше ничего. Отношения наши должны быть деловые, основанные на расчете, знании и справедливости» (с. 497).

Соболь представляет собой демократическую интеллигенцию, которой Чехов сочувствовал. Это новый герой в его творчестве. Не случайно именно он получает право на обобщение:

«А деревня такая же, какая еще при Рюрике была, нисколько не изменилась, те же печенеги и половцы. Только и знаем, что горим, голодаем и на все лады с природой воюем ... ведь это не жизнь, а пожар в театре! Тут кто падает или кричит от страха и мечется, тот первый враг порядка. Надо стоять прямо и глядеть в оба — и ни чичирк! Тут уже некогда нюни распускать и мелочами заниматься. Коли имеешь дело со стихией, то и выставляй против нее стихию, — будь тверд и неподатлив как камень» (с. 493).

Так в рассказ вводятся исторические параллели: русская деревня при Рюрике и после реформы в 60-е годы, когда также был голод и голодный народ партиями отправляли в арестантские роты, и в 90-е годы, при земском правлении.

В то же время в рассказе «Жена» нет прямых авторских суждений об отношении интеллигенции к народу, о вреде или пользе благотворительности (в отличие от книги «Остров Сахалин»). Слова Соболя, как бы они ни были близки к мыслям автора, — это все-таки слова персонажа; тема общего социального неблагополучия остается в рассказе открытой.

Социальная основа конфликта в рассказе, укорененная в событиях текущей действительности, создавала опасность усиления в рассказе публицистического начала за счет художественного и конечном счете превращения его в очерк. Однако, как справедливо пишет И. Гурвич, «Жена» — это именно рассказ, а не рассказ-очерк, не художественно-публицистическое произведение. В этом — своеобразие поэтики Чехова, его жанровый выбор, противостоящий господствовавшей тенденции: «…усилиями Герцена, Салтыкова-Щедрина, Достоевского, Лескова, Глеба Успенского, Короленко было обеспечено самоутверждение смешанных жанров, прежде всего — рассказа-очерка; в их творческой практике укореняется сочетание образа и рассуждения, вымысла и “мемуара”… двойственные структуры стали необходимой составной частью литературного массива, обозначили одно из ведущих направлений творческой деятельности, более того — несколько потеснили собственно художественные формации. Сложились обстоятельства, при которых придерживаться первичного разделения видов прозы, конкретнее — писать рассказ как рассказ, а очерк как очерк, значило заявить свою индивидуальную позицию. Проза Чехова — это несмешанные жанры…» 11.

С этим можно согласиться. И все-таки социальная основа конфликта и тема «деревни» (традиционно публицистическая) обусловили истинный драматизм рассказа. Поэтому, возможно, как считал сам Чехов, название «В деревне», по сравнению с «Женой», было бы «лучше, общее, хотя и скучнее» (П., т. 4, с. 10).