Memoria

А.Л. Штейн
Памяти А.И. Ревякина

В ХХ в. английские ученые обновили и разработали все стороны учения о Шекспире — его биографию, театр его времени, основные принципы творчества. Это была просто революция, поднявшая шекспироведение на новую ступень. Эту работу в начале века совершил целый коллектив.

Подобная же работа была произведена в России над наследием русского гения — А.Н. Островского. Было рассказано о его жизни в Москве и в Щелыково, собрана книга воспоминаний современников о нем, проанализированы и введены в науку многие сведения о его жизни и творчестве. Наука об Островском была поднята на новую и неизмеримо более высокую ступень. Но если по отношению к Шекспиру это сделал целый коллектив ученых, то по отношению к Островскому в такой роли выступил один человек — им стал Александр Иванович Ревякин. Он знал об Островском все, что можно знать. Мы имеем в виду и творчество, и жизнь.

Мне довелось работать с ним над созданием двухтомника: «Литературное наследство. А.Н. Островский: Материалы и исследования» (М., 1974. Т. 88). Казалось, он не написал туда ни одной большой статьи, ограничился заметками на частные темы (об отце и первой жене Островского, о путях драматурга к руководству театрами и др.), однако без этих заметок двухтомник был бы невозможен. Именно Александр Иванович наполнил его плотью и кровью, именно он вдохнул в него жизнь и придал ему то живое дыхание, которое сделало его интересным.

Александр Иванович никогда не пренебрегал так называемым мелочам — они становились ступеньками к глубинному пониманию великого русского драматурга. На примере Александра Ивановича нам надо учить молодежь, объясняя, что в науке нет мелочей. И если ставится цель восстановить в полный рост перед современным читателем целостный облик большого писателя, то нужно идти по этому пути: зорко оглядываться по сторонам, не отбрасывая мелочей как ненужное, но пробираться к главному именно благодаря им.

Я горжусь тем, что дружил и сотрудничал с Александром Ивановичем Ревякиным. Сам не осознавая того, он открывал мне и многим моим коллегам путь в большую науку. Мы никогда его не забудем. Помнить его будут и широкий читатель, и любители великой русской литературы, русского театра.

В.М. Родионова
О большом человеке

С профессором Александром Ивановичем Ревякиным я работала с 1961 по 1983 г.: вначале — в составе кафедры «Теория и история русской литературы (до XIX века)», которую ему было поручено возглавить в 1960 г. (после объединения двух педагогических институтов — МГПИ им. В.И.Ленина и МГПИ им. В.П. Потемкина); затем с 1964 г. (после смерти Ф.М. Головенченко, заведовавшего тогда в МГПИ второй кафедрой литературы) — в составе объединенной кафедры «Русская литература».

Всегда радовала четко организованная научная и учебно-методическая работа руководимой им кафедры. Регулярно обсуждались научные доклады сотрудников, и пример подавал сам заведующий. Особенно запомнилось обсуждение глав учебника «Русская литература XIX в.: Первая половина» в процессе его подготовки. А.И. Ревякин был внимателен к замечаниям, тактично и положительно реагировал на критику, был благодарен членам кафедры за доброжелательное и по-человечески заинтересованное отношение к его многолетнему труду. Да и члены коллектива не были скованы авторитетом ученого. Раболепия не было и в помине. Подобных примеров творческого взаимодействия, в какой-то мере сотворчества заведующего кафедрой с сотрудниками я не знаю. В этом наглядно раскрывался нравственный мир ученого А.И. Ревякина.

Он всегда заботился о реализации научного потенциала сотрудников своей кафедры, а также и научных работников, преподавателей педагогических вузов страны. С этой целью им были организованы ежегодные научно-методические конференции, получившие в честь руководителя неофициальное название «ревякинских». Всего было проведено 13 конференций. Они пользовались особым успехом и доныне сохранились в памяти многих еще здравствующих ученых старшего и среднего поколения. Из периферийных пединститутов многие приезжали именно к Александру Ивановичу Ревякину в надежде, что он оценит и поддержит их начинания. Сколько труда и времени отдавал он организации конференций! Готовились программы, публиковались тезисы докладов, и все это своевременно предоставлялось участникам форума. К сожалению, конференции были прекращены по экономическим причинам (из-за отсутствия поддержки со стороны Министерства высшего образования стало невозможным оплачивать командировки, договариваться с гостиницами и т.п.).

Нельзя не упомянуть об Александре Ивановиче Ревякине как о талантливом лекторе. Насыщенные конкретными сведениями о последних научных исследованиях, его лекции были вместе с тем и очень эмоциональны, артистичны. Они становились праздником для слушателей. На его лекции приходили и студенты, и преподаватели других факультетов. Он завораживал своим красноречием. Его лекции учили думать, пробуждали и укрепляли любовь к литературе, к искусству слова. Он пропагандировал и новые театральные постановки, тематически соотносимые с изучаемым материалом. На кафедре работали кружки по фольклору, древнерусской литературе и русской литературе XIX в.

Некоторое время мне довелось участвовать в работе общества «Знание», в руководстве которым принимали участие Н.Ф. Бельчиков, Ф.М. Головенченко, а затем эту работу возглавил А.И. Ревякин. Были организованы лектории в библиотеках и читальнях Москвы, на заводах и фабриках. Лично мне, по инициативе А.И. Ревякина, довелось выступать перед учителями в Государственном музее Л.Н. Толстого на Кропоткинской улице (ныне — Пречистенка).

Мне хорошо известна и работа А.И. Ревякина в качестве одного из членов редколлегии по изданию Академического полного собрания сочинений и писем А.П. Чехова (в 30–ти томах), в котором и я принимала участие (в подготовке пятого и шестого томов). Без живого и активного участия Александра Ивановича не проходило обсуждение ни одного из томов. Он был деловит, строг, требователен, и все его замечания были содержательны, конкретны.

Несколько слов об отношении А.И. Ревякина к сотрудникам кафедры. Помнится, когда возникли проблемы с жильем у профессора Н.В. Водовозова, Александр Иванович, не раздумывая, организовал действенную помощь в благоприятном решении проблемы. В день рассмотрения вопроса в райисполкоме он пришел на заседание с большим портфелем, заполненным книгами профессора Н.В. Водовозова, и стал убедительно доказывать, что для продолжения результативной научной работы тому необходимы нормальные жилищные условия (речь шла о двухкомнатной кооперативной квартире).

В неформальной обстановке, у себя дома, Александр Иванович был очень гостеприимен. Не раз собирал членов кафедры на свои домашние вечера, на которых поражал всех «выдумками», умением включать всех в творческую ситуацию. Он был искусным затейником, душой любой компании.

А.И. Ревякин очень любил свою семью: жену Анну Петровну, дочерей Ирину и Алину, но особенно был «растворен» в своем чувстве к двум внукам — Саше и Андрею. Он не раз говорил, что в заботах о возрастании дочерей все же, как ему кажется, не испытал таких сильных чувств. Но сколько любви он излучал, говоря о младшем внуке Андрее! Взгляд его оживлялся, он молодел душой.

Любопытна и такая бытовая деталь характеристики Александра Ивановича — при всей скромности его костюмов он не был равнодушен, когда речь заходила о моде. Возможно, этот интерес поддерживали в нем жена и дочери (младшая слыла тогда модницей). Он часто говорил, что женские брюки и брючные костюмы (они только входили в моду) не отойдут никогда, что женщины не расстанутся с этой элегантной формой одежды.

Александр Иванович Ревякин был живым, общительным человеком, не замыкавшимся в мире науки. Он жил интересной, многогранной жизнью. В моей памяти это — истинный демократ, человек честной, доброй души и большой труженик. Как яркая творческая личность, он был страстно влюблен в литературу, но не менее и — в жизнь.

П.В. Куприяновский
В комиссии по литературе

Более четверти века Александр Иванович Ревякин руководил Ученой комиссией по литературе при Гувузе (Главном управлении вузов) Министерства просвещения РСФСР. Комиссия профессионально, с энтузиазмом занималась вопросами преподавания и научной деятельности в педагогических вузах. И хотя в ее полномочия не входила подготовка школьных программ, учебников, методических разработок, однако школа всегда имелась в виду. Поэтому на заседания приглашались видные специалисты по методике литературы, в частности профессора Я.А. Роткович и М.Г. Качурин. В основном же она состояла из литературоведов Москвы (С.И. Шешуков, Г.Л. Абрамович, А.М. Новикова), Ленинграда (А.И. Груздев, затем Б.Ф. Егоров, Н.Н. Скатов), Куйбышева (В.А. Бочкарев), Воронежа (В.А. Тонков), Орла (Г.Б. Курляндская), Тулы (М.П. Николаев), Смоленска (Я.Р. Кошелев) и др.

Комиссия и ее председатель работали, что называется, на общественных началах; штатным сотрудником была лишь Людмила Антоновна Хмелецкая (кандидат филол. наук, сотрудник Министерства) — она проявила себя прекрасным организатором. Ну, а душой всех собраний, их вдохновителем и направляющей силой был А.И. Ревякин. Он же зачастую инициировал приглашение в комиссию новых людей, ориентируясь при этом не обязательно на самые высокие научные степени и звания. Меня (тогда еще доцента) он пригласил как заведующего кафедрой литературы в Ивановском пединституте.

Это произошло в 1959 г. после моего доклада и выступлений на научно-методической конференции, проходившей в Московском городском педагогическом институте им. В.П. Потемкина. Александру Ивановичу понравился мой доклад о библиографической работе в литературоведческом семинаре. Он одобрил привлечение студентов к поискам библиографии, а также использование найденных ими материалов в подготовленной мной книге-семинарии «Русская советская литература периода Отечественной войны» (М., 1955; 2-е изд., испр. и доп. М., 1963; соавтор — Шамес П.Е.).

А.И. Ревякин, прошедший научную школу у таких ученых, как П.Н. Сакулин и Н.К. Пиксанов, ценил источниковедческие и библиографические поиски, полагая необходимым приучать студентов к этой работе. Такие высказывания не раз звучали на заседаниях нашей комиссии (пишу «нашей», потому что был ее членом более двадцати лет).

Впечатления об Александре Ивановиче у меня сложились главным образом во время встреч в Министерстве, когда я приезжал для работы в комиссии. Особый интерес проявлял он к периферийным кадрам и старался, чтобы их опыт не пропадал. С этой целью приглашались прежде всего заведующие кафедрами. Так, по моему совету, был вызван из Вологды доцент В.В. Гура (его затем ввели в комиссию, и со временем он стал заместителем председателя). Всем очень понравился опыт работы кафедры литературы Костромского пединститута — ее заведующим был тогда совсем молодой доцент Ю.В. Лебедев. Он, как и В.В. Гура, вошел в состав комиссии задолго до защиты докторской диссертации. Тут сказалось педагогическое чутье Александра Ивановича. Этого принципа — выдвигать молодых перспективных ученых — он придерживался и при рассмотрении кандидатов в докторантуру. Передавая дело на экспертизу члену комиссии, А.И. Ревякин просил поддержать тех, кто был достоин, при этом он настаивал на высоких требованиях: «Будущий доктор должен зарекомендовать себя трудами, быть известным в научном мире».

Комиссия не раз рассматривала вопрос о госэкзаменах по литературе: всех смущали расхождения в программах, тяготила и сама процедура экзамена, лишенная творческого начала, превращенная лишь в испытание памяти. Было одобрено использование спецвопросов и замена в отдельных случаях госэкзамена дипломной работой. Но чтобы добиться единства в определении объема историко-литературного и теоретического материала, приняли решение составить примерную программу. Ее разработку, по настоянию Александра Ивановича, поручили кафедре Ивановского пединститута. Такая программа была составлена, обсуждена и с 1960 по 1981 г. издавалась шесть раз (разумеется, с необходимыми уточнениями).

Другой пример — с методическим письмом по разработке требований, предъявляемых к объему знаний и навыков будущих учителей. Письмо было разослано на кафедры педвузов, но, как и в случае с программой госэкзаменов, это не было декретированием. Александр Иванович настаивал на рекомендательном характере документа.

Однако на заседаниях комиссии рассмотрение тех или иных вопросов не всегда проходило гладко, но Александр Иванович, как правило, умел находить «золотую середину». Иногда его личная позиция расходилась с мнением коллег. Так было, например, в отношении к работам М.М. Бахтина, которые стали внедряться в практику преподавания (А.И. Ревякин не принимал бахтинскую идею «полифонического романа»). Определенная острота сопровождала и обсуждение составленной Н.А. Трофимовым хрестоматии «Русская литература ХХ в. (дооктябрьский период)». Были выдвинуты возражения против грифа «учебное пособие», однако без этого грифа напечатать хрестоматию было бы невозможно. Отлично понимая, что нельзя изучать литературу без текстов (но именно так обстояло дело с предоктябрьским периодом: многие писатели не переиздавались, были зачислены то в реакционеры, то в декаденты, то в белоэмигранты, а в программу в той или иной форме входили), А.И. Ревякин тем не менее «осторожничал»: видимо, к этому его обязывало официальное положение председателя. Но после горячих и убедительных выступлений автора и присутствующих он «сдался». Книга вышла в 1962 г. большим тиражом и переиздавалась неоднократно (правда, не обошлось без цензурных рогаток и дополнительных хлопот); хрестоматия по сей день используется в учебных целях.

Одним из наиболее мною ценимых качеств А.И. Ревякина было его умение прислушиваться к мнению коллег, опираться на их инициативу. Он внимательно отнесся к моему предложению составить коллективными усилиями библиографию трудов по литературоведению и методике преподавания, опубликованных в «Ученых записках» пединститутов. Мне поручили разработать план и принципы реализации этой идеи, что я и сделал. В результате вышло семь выпусков под общим заглавием «Литературоведческие и методические труды в изданиях педвузов РСФСР: 1948 — 1968». Издателями выступили Воронежский, Волгоградский, Ленинградский, Ивановский, Тульский и Куйбышевский пединституты. Указатели появились в начале 70-х годов и были разосланы во все педвузы и университеты. Тогда педагогические издания распространялись бесплатно и был хорошо налажен их обмен. Сегодня об этом можно только мечтать.

Мне нравилось, как Александр Иванович вел заседания комиссии. Он никогда не опаздывал, быстро входил, садился и, не теряя времени, четко проводил обсуждение «повестки дня». При этом он всегда кратко (часто на отдельных листочках) записывал суждения выступавших. И каким бы ни был разброс мнений, он ясно и логично все сводил к одному знаменателю. Меня не переставало удивлять его искусство выбирать самое рациональное из всего сказанного и коротко формулировать обобщения. Во время работы он был сосредоточен, быстро на все реагировал, ероша при этом волосы и поблескивая очками. Я, как сейчас, вижу характерные его позы, жесты и всю фигуру, выявлявшую натуру целеустремленную, дорожащую и своим временем и чужим. При этом он всегда был готов выслушать коллегу.

В 1971 г. на базе Смоленского пединститута Министерством было проведено Всероссийское совещание заведующих литературоведческими и методическими кафедрами. Александр Иванович сделал на нем основной доклад о задачах преподавания литературы — как всегда, это были хорошо обоснованные суждения, высказанные с большим эмоциональным подъемом. Думаю, что для Александра Ивановича годы руководства комиссией по литературе не прошли даром — это чувствуется и в написанных им книгах «О преподавании художественной литературы» (М.: Изд-во МГПИ, 1968), «Проблемы изучения и преподавания литературы» (М.: Просвещение, 1972). Он подарил мне оба издания с дружескими надписями.

Комиссия сделала много полезного, и нельзя не пожалеть, что теперь подобного нет и в помине; нет обмена живым опытом, царит разобщенность.

Я всегда чувствовал искреннюю заинтересованность Александра Ивановича делами нашей кафедры и лично моей научной работой. Сам неоднократно писавший в 20-е годы о Д. Фурманове, он одобрял мои занятия этим писателем. Вот примечательный штрих нашего общения. В Рукописном отделе Института мировой литературы им. А.М. Горького я обнаружил письмо А.И. Ревякина, посланное Фурманову в ноябре 1925 г.; молодой критик высказывал здесь свои впечатления от прочтения романа «Чапаев» (находил в нем «культурность и глубину автора»). Я послал Александру Ивановичу копию и попросил разрешения использовать письмо в моей работе. И он не только дал разрешение цитировать, но и написал мне, как хорошо я сделал, обратившись к нему по этому поводу. При встрече он сетовал: «Литературные нравы упали, теперь с живым автором не считаются, действуют бесцеремонно при обращении к его материалам». В этом отношении Александр Иванович придерживался старых добрых традиций и нравов.

В последние годы жизни Александра Ивановича я встречался с ним в совершенно иной обстановке: в 1982 и 1983 гг. мы отдыхали одновременно в писательском доме творчества «Малеевка». Он заметно сдал. Болел, исчезла свойственная ему живость. Но и на отдыхе он продолжал, как всегда, трудиться: работал над дополнениями к учебнику по русской литературе (вышедшему уже двумя изданиями), готовил его продолжение — учебник по истории литературы второй половины ХIХ в. Была привезена с собой машинка; ему помогала дочь Ирина Александровна Ревякина (кандидат филологических наук, исследователь творчества Горького, ведущий научный сотрудник ИМЛИ). Во время прогулок мы беседовали о литературных делах, вспоминали наши «сидения» в комиссии. Однажды, когда впервые встретили на прогулке С.М. Петрова и А.Л. Штейна, представляя меня, Александр Иванович сказал: «Вот человек, который тридцать лет заведует кафедрой литературы в Иванове». Запомнились также слова: «Кафедра — это все равно, что оркестр, “дирижировать” ею надо умело, учитывая возможности каждого: у одних больше склонностей к педагогике, у других лучше идут дела в науке. И нагружать надо соответственно этим склонностям и умениям». Впрочем, подобное он говорил и раньше. И вывод этот он сделал на основе своего многолетнего заведования кафедрами русской литературы в московских педвузах.

Для всех, кто знал А.И. Ревякина, он был примером настоящего ученого и многоопытного педагога, влюбленного в свое дело, человека искренней доброты и бескорыстия.

В.Н. Аношкина
Памятные встречи

Даже первая моя встреча с Александром Ивановичем Ревякиным была вне какой-либо официальности, натянутости и чопорности, хотя мы до того не были знакомы. Я ждала его у дверей аудитории (где он читал лекцию) вместе с другими — аспирантами, докторантами, которым он был нужен либо как научный руководитель, либо как заведующий кафедрой. Приехав из Саратова в 1970-м году, я должна была договориться с ним о сроке обсуждения моей докторской диссертации на возглавляемой им кафедре. Из дверей аудитории энергичной походкой вышел невысокого роста человеке с оживленным, как бы вдохновенным после лекции лицом. Мне он показался совсем молодым. Очень быстро он справился со всеми, кто его ждал (нас было человек пять). Талант и опыт администратора и ученого проявился в этом, можно сказать, мгновенном и положительном решении ситуации для каждого из ожидавших.

При нашем разговоре обнаружилось, что Александр Иванович меня знает. Он сразу же разобрался с моим делом, отослав к секретарю кафедры — необходимо было определить месяц и день обсуждения моей работы. И впоследствии мне довелось не раз убедиться в светлом уме и несуетной деловитости Александра Ивановича.

Многие годы он возглавлял научно-методическую комиссию в Министерстве просвещения РСФСР, и я тоже состояла в ней. Ученым секретарем комиссии являлась Л.А. Хмелецкая — по-настоящему профессиональный инспектор Министерства; она была неизменно доброжелательна, интеллигентна, великолепно знала кадры педагогических институтов России. А.И. Ревякин и Л.А. Хмелецкая очень соответствовали друг другу в стиле работы, в отношении к людям. Инициативы комиссии поддерживал Министр просвещения Александр Иванович Данилов. Комиссия содействовала организации центров, объединявших вузы при решении конкретных научно-исследовательских и педагогических задач. Например, при А.И. Ревякине мы слушали доклады о работе вузов Поволжья профессоров В.А. Бочкарева и М.Я. Ермаковой из Горького (Нижнего Новгорода). В их опыте связей вуза со школой было много поучительного.

Тогда активно обсуждался вопрос о совершенствовании профессиональной подготовки студентов, о новом типе практических и семинарских занятий, об устранении школярства и формализма на вузовских экзаменах. А.И. Ревякин поддерживал систему проведения экзаменов по специальным, индивидуально подобранным для студентов вопросам, требующим и самостоятельности мышления, и литературоведческой эрудиции.

Заседания комиссии носили характер свободной дискуссии, творческого поиска, дружеского и делового обмена мнениями, опытом вузовской деятельности. Деловые и дружеские связи, возникавшие в контексте работы комиссии, сохранялись надолго.

Не единожды мне довелось участвовать и на ежегодных научных конференциях, которые проводились в МГПИ. Их душой и научным руководителем долгое время оставался А.И. Ревякин. Он поражал энергией, желанием и умением служить людям, дарить им свои знания, уроки жизни. А время тогда было отнюдь не простое. Александр Иванович создавал вокруг себя особую атмосферу доброжелательства, открытости к людям, неизменной помощи всем, кто приезжал из ближних мест и далеких окраин страны.

Особого разговора заслуживает его талант лектора. Как-то я попала на лекцию о творчестве И.А. Крылова. Александр Иванович стоял на кафедре самой большой (и заполненной) аудитории на первом этаже главного корпуса МГПИ. Говорил он свободно, с воодушевлением. Тогда уже было отвергнуто примитивное социологизаторство, и лектор увлеченно, с юмором рассказывал о мастерстве Крылова. Он сравнивал басню Лафонтена («Maître Corbeau, sur un arbre perché, / Tenait en son bec un fromage…» — читал наизусть по-французски) с басней Крылова «Ворона и лисица». Нельзя сказать, чтобы студенты тщательно записывали лекцию, да и темп был очень живой. Однако слушали с интересом, с улыбкой на лицах; скорее они любовались лектором. Время от времени он обращался к аудитории с вопросом. Все настораживались, но лектор, сделав паузу как бы в ожидании ответа, отвечал сам. Впоследствии Александр Иванович мне говорил, что это один из приемов обострения внимания слушателей — он как бы побуждал их к активному восприятию и готовности к диалогу. Лекция закончилась под аплодисменты студентов. А я подумала, что же вызвало их восхищение, и сама ответила: не только содержание лекции, но и личность лектора — ученого, уже далеко не молодого человека, но способного так живо и вдохновенно говорить о литературе и реальном богатстве ее человеческого «материала». Слушатели были захвачены возникшей между ними и лектором душевной, эмоциональной близостью.

Я встречалась с А.И. Ревякиным и в издательстве «Просвещение», где одно время работала. Там шел его учебник «История русской литературы ХIХ века: Первая половина». Коллектив в издательстве был сложный, все — критически мыслящие личности. И то сказать, ведь редактор призван обращать внимание не столько на красоты образного слова, но в первую очередь — на погрешности, дефекты мысли и слога. С точки зрения редактора очень трудно найти автора, который был бы безупречен. И однако — именно Александр Иванович был счастливым исключением: каждый редактор хотел бы с ним работать, испытывая почтение и симпатию к нему и дорожа его рукописью. Учебник готовился легко, прошел беспрепятственно и выдержал еще два издания. Он изрядно послужил и служит до сих пор не только студентам педвузов.

Мне пришлось однажды принимать Александра Ивановича с дочерью Алиной Александровной у себя дома. Это была изумительная встреча. Отец и дочь — оба красивы по-особому, приветливы и просты в обращении, веселы и бесконечно милы. С ними было легко и приятно общаться. Она — такая заботливая об отце, он — в приподнятом, благодушно-доброжелательном настроении. В разговоре было много и добрых воспоминаний, и юмора.

В Александре Ивановиче удивительно сочетались демократизм, простота, доступность, отсутствие амбициозности, высокомерия и в то же время мудрость большого жизненного опыта и знаний, а кроме того, я бы сказала, особый аристократизм интеллигента, которому доступны высшие секреты взаимодействия ума и сердца.

Все встречи с А.И. Ревякиным стали для меня незабываемыми.

В.А. Старикова
Заветы Учителя

Весной 1978 г. мы, преподаватели педагогических институтов из разных уголков Советского Союза, оказались слушателями и участниками научно-методического семинара А.И. Ревякина на факультете повышения квалификации в МГПИ им. В.И. Ленина. Имя профессора было хорошо известно каждому из нас: ибо кто-то был его студентом, аспирантом, докторантом или просто читал и знал работы ученого.

К этому времени я — преподаватель с 10-летним опытом работы в Целиноградском педагогическом институте — была благодарна судьбе вновь оказаться ученицей А.И. Ревякина. Помню притягательную силу его лекторского слова, ясность и четкость мысли, точность суждений и рекомендаций. По своей тональности его лекции были лирико-эмоциональными, а по манере чтения диалогическими: он собеседовал со своими слушателями. Мы рассказывали о том, как преподаем русскую литературу в педвузах России, Украины, Кавказа, Казахстана и Средней Азии. Он очень внимательно слушал, оценивал, делал какие-то очень точные замечания, давал рекомендации, высказывал пожелания и при этом очень деликатно воспитывал, учил, расширяя кругозор и духовно обогащая. Мы все сразу оказались под обаянием жизненного и научного опыта, высокой образованности А.И. Ревякина. Мне запомнилась его манера общения, сочетавшая благородную сдержанность с доброжелательностью, желанием и готовностью поделиться знаниями, помочь, подсказать, посоветовать.

Я вела подробные записи тех лекций-бесед, и у меня из отдельных реплик, попутных замечаний, высказываний профессора составилось своеобразное «Руководство» по преподаванию литературы в педвузе. Немало из тогда сказанного остается актуальным для меня и по сей день. К примеру: «Первая лекция начинаемого курса всегда должна быть праздничной, торжественной — никаких списков литературы, названий учебников, заданий и т.п. Задача лектора — показать весомость курса и то, на что способен преподаватель… Необходимо покорить аудиторию! Поэтому первую лекцию лучше прочесть по той теме, которую более всего знаешь, любишь». Или: «…лекция не должна быть искусством красивых полуистин»; «в ней необходимо сочетание ума, души и жизни, теории и истории литературы». И вот еще: «Историко-литературный курс не должен строиться как триумф торжеств, парад генералов, он должен быть представлен в потоке споров, разногласий, литературной борьбы. Для иллюстрации полноты и пестроты литературной жизни эпохи необходимо обращаться к жанру пародии, прибегать к мемуарной литературе». Большое внимание Александр Иванович уделял биографическому материалу, личности изучаемого писателя.

Думаю, что многое из сказанного и написанного профессором А.И. Ревякиным может и должно служить литературному образованию молодежи, как до сего дня служит его учебник по истории русской литературы Х1Х в. Эту книгу с дарственной надписью Александра Ивановича я храню как дорогую память.

Н.И. Либан
«Я часто и благодарно вспоминаю…»

Перелистывая страницы жизни, я невольно вспоминаю лица людей, близких мне и далеких. Все это тянет за собой подробности быта, ту самую тину мелочей, которой каждый из нас окутан. Но здесь же и крупнейшие исторические потрясения, действительными лицами и статистами которых мы были.

Я часто вспоминаю моего благодетеля (другого слова для него я не нахожу), который на протяжении многих лет был для меня другом и Аристархом, путеводителем в мире неизведанного. Это было в 30-е годы прошлого века, когда мне удалось, наконец, поступить в Институт по повышению квалификации преподавателей. Он недолго так назывался и через полгода был преобразован в Московский городской педагогический институт (позднее он получил имя В.П. Потемкина, а потом его благополучно слили с Ленинским пединститутом, т. е. МГПИ им. В.И. Ленина). Кафедрой русской литературы там заведовал молодой профессор Александр Иванович Ревякин. Он первым обратил на меня внимание и потом, на протяжении долгих лет, постоянно интересовался моей судьбой и моими успехами.

Никогда не забуду такой эпизод. В те годы я увлекался всем: литературоведением, историей, географией и т.п. Познакомившись с академиком А.Е. Ферсманом, мы с моими друзьями отправились на Алтай. Комплексная экспедиция была очень интересной, и результаты ее академику понравились: картографический материал был ценным, мои заметки, по-видимому, тоже чего-то стоили, а рисунки Игоря Константинова были прекрасно исполнены и даже участвовали затем в выставках. А. Каменский получил рекомендацию от академика для поступления на геофак МГУ. В то время поступить в высшее учебное заведение было очень трудно. Ферсман и мне предлагал рекомендацию, но я сказал, что меня увлекает литература, а не география, и этнографией я интересуюсь как частью фольклора. Ученый посетовал, и мы разошлись.

Помимо жизненных, этнографических знаний, с Алтая я привез и целый ряд заболеваний. В то время я уже был студентом II курса, страстно увлеченным идеями историко-литературных построений. И единственный человек, с которым я мог делиться своими мыслями, был Александр Иванович Ревякин. Часто я провожал его домой после лекций, и наши беседы были для меня чрезвычайно ценны. А.И. Ревякин вводил меня в курс большой науки.

Однако здоровье мое все ухудшалось. Необходима была госпитализация. Я лежал в клинике Е.Е. Фронгольда, но улучшений не было. Профессор не хотел согласиться с предположительным диагнозом: туберкулезный перитонит, зная, что это не лечится. И вот в это самое время, когда я там медленно умирал, дверь отворилась и вошел А.И. Ревякин. «Что случилось? Я не вижу Вас на лекциях целый месяц, наконец, узнал, что Вы больны, и сейчас же приехал». Прочитав мой диагноз, он сделался мрачным и все время повторял: «Вы только поправьтесь, только поправьтесь. Я обещаю сделать Вас своим ассистентом».

Время шло… Я поправился, вернулся в институт и вновь стал посещать лекции профессора А.И. Ревякина. Он читал все: и теорию литературы, и ХIХ век. Будучи человеком увлеченным, он вместо двух часов часто мог прочитать и три. Этот особый азарт ученого передавался аудитории. Он любил дело, которым занимался.

Я посещал Александра Ивановича и дома. Жил он тогда в довольно стесненных квартирных условиях. Небольшой кабинет был весь уставлен стеллажами, наскоро сколоченными и заполненными множеством книг. Одна из полок была заставлена журналом «Земля Советская». Редактором и непременным автором многих статей этого издания А.И. Ревякин был в 1929-1931 гг. Однако очень скоро журнал был закрыт, а его ведущий автор был объявлен кулацким критиком. Меня интересовало направление этого журнала и произведения тех писателей, которые там печатались: С.П. Подъячев, В.М. Бахметьев, А.А. Демидов. Александр Иванович не любил говорить об этом времени, но его иногда прорывало, и он с вдохновением начинал рассказывать о значении крестьянской литературы для русской жизни, о трудах, успехах и неудачах «сеятеля и хранителя». «Подумайте, — говорил он, — это та самая Россия, которая веками создавала материальную и духовную сущность страны; это — народная жила, которая питала огромную Россию. И неужели это явление не заслуживает своего журнала, специального изучения?»

А.И. Ревякин принадлежал к той интеллигенции, которую по праву можно назвать народной, вышедшей из самой глубины русской жизни. Он обладал счастливой способностью понимать, как эта народная стихия растила, кормила и оплодотворяла национальную идею России. Поэтому его лекции по литературе ХIХ в. были наполнены не только теоретическими рассуждениями о классицизме, романтизме, реализме, патриотизме, но и всепоглощающей идеей народности. Его мысль всегда была яркой, ясной, раскрывающей глубину его философских раздумий.

А.И. Ревякин прочитал колоссальное количество книг. Как ученик П.Н. Сакулина, он старался перелопатить все, что было создано в литературоведении и педагогике, и в то же время он был очень современен. Всякая новая работа вызывала у него моментальный отклик, что находило реализацию в статье, отзыве, в лекциях.

Он, как никто другой, понимал, что сила России не в нефти и газе, а в земле. По сути, в науке А.И. Ревякин был поэтом земли, и в этом смысле мне трудно найти для него другой — параллельный или сопутствующий — образ.

Л.А. Ходанен
Из аспирантских лет (на исходе 70-х)

В 1974 г. я приехала в Москву из далекого сибирского города, чтобы поступить в аспирантуру по русской литературе. Выбрала МГПИ им. В.И. Ленина, потому что там когда-то учился мой отец. Он умер очень давно, и мне хотелось хоть немного проникнуть в тайну его юности и судьбы. О своей студенческой жизни в Москве конца 20-х — 30-х годов отец говорил очень мало, осторожно, хотя и то, что он успел нам с братом рассказать, было замечательно интересно и всплывает в памяти до сих пор, как кадры старой кинохроники.

Кафедра русской литературы находилась на втором этаже главного здания института. Это была старинного вида, довольно обшарпанная комната с уголком для лаборантки, отгороженным шкафом. Над большим столом висел портрет А.Н. Островского. Среди группы профессоров я безошибочно узнала Александра Ивановича Ревякина — невысокий пожилой человек в старом черном пиджаке, в очках, лицо строгое, но не злое. Ничего академического в его манере вести беседу не было. Он тепло посмотрел на меня, когда я сказала, что окончила сибирский вуз и хочу продолжить занятия литературой. Был большой конкурс и побеждали так называемые «целевики» — присланные по направлению вузов. У меня такого направления не было, и в счастливом случае мне светила только заочная аспирантура. Александр Иванович спросил, какими проблемами я занимаюсь. Для тех лет у меня была авангардная проблематика — «Поэтика художественного времени». Поморщившись от такой новизны, Александр Иванович все же со вздохом сказал: «Ну что же, дерзайте!»

К экзамену А.И. Ревякин сам писал билеты для каждого соискателя, и у меня до сих пор хранится этот билет из семи вопросов, среди которых был и по творчеству Островского. Как потом выяснилось, такой вопрос «на засыпку» был почти у каждого претендента. Попала я к профессору Ульриху Рихардовичу Фохту. Он занимался Лермонтовым и согласился руководить моей темой. Так я оказалась сначала в заочной, а потом и в дневной аспирантуре на кафедре А.И. Ревякина.

Мы, аспиранты тех лет: Тамара Герасимова, Гена Шалюгин, Володя Пантелеев, Жанна Лахтина, Лариса Будникова, Нелля Мышковская, Зина Гриценко — жили дружно, весело. Кроме занятий в Ленинке (так называли тогда Российскую государственную библиотеку), много ходили по театрам, на выставки, выезжали на конференции.

Почти всегда вместе приходили на заседания кафедры, которые проходили раз в месяц, и нужно было обязательно присутствовать. Мы садились в последнем ряду и наблюдали за множеством текущих и экстраординарных дел кафедры. Александр Иванович свято соблюдал «повестку дня», которая оглашалась вначале. Научная жизнь кафедры была интересной: много обсуждалось диссертаций, шла подготовка научных сборников и академического Полного собрания сочинений А.П. Чехова и т.п. Вспоминается, что А.И. Ревякин никогда не суетился, не спешил и не рекомендовал работу к защите или публикации с первого раза. Здесь существовала четкая установка. Он словно привыкал к человеку и приучал его к кафедре. Теперь-то я понимаю, что он стремился вникнуть в работу и присмотреться к личности соискателя, ощущая ответственность за подготовку вузовских преподавателей. Он часто повторял: «Наш вуз — головной, мы готовим кадры для вузов всей страны».

Так оно и было — в аспирантуре учились выпускники педвузов из самых разных мест Союза. Мы должны были хорошо подготовиться для педагогической работы, поэтому было несколько этапов кандидатского экзамена: по разным разделам истории литературы, по теории и методологии. Кроме того, была так называемая доцентская практика — обязательное участие в работе со студентами.

Вспоминаются некоторые черты трогательного отношения А.И. Ревякина к аспирантам. Он всегда помнил своих выпускников, и, если защита по каким-то причинам долго не могла состояться, он никогда не бросал человека. Как-то однажды приехал аспирант (не помню его фамилии), который пропал на несколько лет. Ощущая комплекс проштрафившегося ученика, он робко подошел к Александру Ивановичу, но тот его немедленно вспомнил и стремительно спросил: «Работу привез?» Диссертация была готова, и через несколько дней я увидела их в совершенно неожиданном месте. Они сидели в самом дальнем углу институтского буфета, спиной ко всем и тихо обсуждали текст работы, разложенной на газете. Уединиться на кафедре было бы невозможно — Александра Ивановича постоянно отвлекали всякими «орг- вопросами».

Вспоминаются и почти мифологические сюжеты. Как-то был собран, отредактирован, подготовлен к изданию очередной сборник аспирантских работ. Это было святое дело, поскольку к защите следовало иметь два печатных листа публикаций. Однако получить разрешение на издание мы не могли: сборник не проходил в Госкомиздате, потому что был неплановым. Стали ходить по разным инстанциям, но ничего не получалось. И тогда решили побеспокоить Александра Ивановича. На другой же день он получил в Министерстве нужную бумагу. А.И. Ревякин был тогда очень известным человеком в российском просвещении, его все знали, уважали, с ним считались.

Самым близким ему по возрасту на кафедре был мой научный руководитель У.Р. Фохт. Люди одного поколения (оба из первой когорты «красной профессуры»), они все же были очень разными. Фохт сохранял импозантность, был очень представителен, элегантно одевался; с высоты своего академического вида он был и серьезен и ироничен одновременно. Он работал в Институте мировой литературы им. А.М. Горького и неизменно был в курсе всех научных новостей, хорошо знал современных исследователей. И хотя сам писал уже очень мало, в оценках своих был прозорлив. Рядом с ним Александр Иванович, немного рассеянный и явно не следивший за модой, казался значительно старше. И суждения его были более осторожны, в отношении методологии он был консервативен. Социологизм его позиции при изучении русской литературы был отчетлив.

Однажды я слышала его разговор о постановках пьес Островского в современных театрах. А.И. Ревякин возмущался тем, как приземленно, натуралистично были представлены на сцене отношения Катерины и Бориса. В одном из спектаклей актриса, игравшая роль Катерины, снимала чулки, сидя на кровати. Все это было абсолютно неприемлемо для Александра Ивановича, его эстетический вкус не допускал подобных интерпретаций. Наполненные глубокой простотой, мудростью, особой нравственной чистотой, пьесы А.Н. Островского виделись ему своеобразным эталоном, каким-то национальным преданием. Его любовь к творчеству драматурга была безграничной; он мог почти на любой случай вспомнить цитату, обнажающую самую суть происходящего. Это присутствие в живом общении контекста классической русской литературы очень располагало к А.И. Ревякину.

Когда через полгода после окончания аспирантуры я приехала на защиту, он уже не заведовал кафедрой, а был профессором-консультантом. Я встретилась с ним для утверждения необходимых бумаг у него дома, на ул. Черняховского. Поставив подпись, он поднял глаза поверх очков, тепло пожал мне руку и, подавая документы, сказал: «Голубушка, вперед, вперед, и удачи Вам во всем!». Это была моя последняя встреча с Александром Ивановичем Ревякиным.

Л.К. Оляндэр
Он мне запомнился таким

Казалось бы, что можно сказать о человеке, которого пришлось видеть всего раза три или четыре, наблюдая за ним со стороны. Вот он читает студентам и учителям лекцию, и видно в открытую дверь, как он ходит, останавливается, делает скупой жест рукой, вероятно, желая тем самым подчеркнуть важность только что произнесенных слов. Проходящий мимо аудитории С.И. Шешуков доброжелательно замечает: «Ревякин священнодействует…»

Или другая сцена. Вестибюль МГПИ им. В.И. Ленина (ныне — Моск. педагогич. гос. ун-т). Шумно. Преподаватели, приехавшие со всех концов большой страны, приветствуют друг друга. Кто-то кого-то ищет, многие оживлено беседуют, кто-то рассматривает выставленные книги. Так начинались знаменитые тогда «ревякинские» конференции. А вот идет и сам Александр Иванович — и быстро и не торопясь как бы одновременно. Если его остановить и о чем-нибудь спросить, то на лице не увидишь нетерпения, означающего: «Я занят, обременен организационными хлопотами. Говорите же быстрее!» Ничего подобного мне наблюдать не пришлось. Отвечал всегда коротко, точно и, что особенно важно, достаточно полно, не оставляя у собеседника чувства досады от недосказанности.

В аспирантах он видел своих коллег. Возникало ощущение удивительного равенства; уважение к профессору не подавляло свободы думать и говорить с ним. Александр Иванович ценил качество научной мысли, не оглядываясь на ученые степени и звания. Благодаря «ревякинским» конференциям, наука о литературе создавалась и старшим поколением и молодыми исследователями. Тогда казалось, что так будет всегда. Однако уже в 70-е годы, не помню кем, но было заявлено, что печататься в очередном сборнике «чтений» могут только те, кто имеет степень. В зале возникла недоуменная тишина, которую прервал спокойный, но твердый голос Александра Ивановича: «Будут опубликованы все участники конференции». И как сказал, так и сделал.

Запомнился еще один эпизод, связанный с переизданием книги М.М. Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского» (1979). Выступая на конференции, А.И. Ревякин довольно энергично высказал свое неприятие идеи «полифонизма». Но позднее мне говорили, что он всегда помогал последователям и ученикам Бахтина при возникавших у них затруднениях с публикацией работ и т.п.

Все эти поступки были хорошими уроками: ненавязчиво, без дидактизма они учили стойкости, научной этике. Допускаю, что Александр Иванович бывал и другим, но мне он запомнился таким: очень сдержанным, внимательным, неторопливым, вдумчивым человеком, которому дороги и судьбы литературы, науки о ней, и люди, ее творящие.

Н.М. Шишова
«Наша литература — наша гордость…»

(Рец. на 3-е изд. учебника А.И. Ревякина «История русской литературы Х1Х века: Первая половина». М.: Просвещение, 1985. 543 с.) 1

«Русская литература ХIХ в. — волшебное зеркало ушедшей эпохи» (c. 7). Этой формулой А.И. Ревякина хотелось бы начать разговор о его учебнике, адресованном студентам педагогических институтов, будущим филологам, учителям литературы. И мне, преподавателю вуза, не раз приходилось убеждаться в том, что он дошел до адресата. Изданный впервые в 1977 г., учебник представляет собой один из удачных опытов анализа и обобщения процесса развития русской литературы Х1Х в. Стоит особо обратить внимание на стройность и доступность рассуждений А.И. Ревякина о характере литературных направлений, их взаимопроникновении и борьбе. Особенно рельефно вычленены в учебнике творческие приметы романтизма и реализма, обозначены хронологические этапы их развития. В то же время зафиксировано внимание на том, что порой «творческий путь писателей представляет сложное сплетение и эволюцию стилей: классицизма, сентиментализма и романтизма (Жуковский), романтизма и реализма (Лермонтов) и т.д.» (с. 10).

В ряду основных положительных свойств учебника — тяготение к четким выводам. Тем более, когда они касаются таких сложнейших вопросов, как творческий метод, литературное направление, течение, стиль и т.п.

Книга привлекает прежде всего стремлением выявить объективную картину литературного развития, тонкостью анализа сложных художественных явлений. Воссозданный общественно-литературный процесс многообразен, но целостен. В этом «зеркале ушедшей эпохи» наряду с выдающимися писателями нашли отражение имена авторов второго и третьего ряда, известных только специалистам, что значительно расширяет представление о литературной жизни Х1Х века в ее живом течении. Естественно, что многие литературные судьбы представлены лишь обобщенно (Л.Н. Мей, Я.П. Полонский, Н.Ф. Щербина, А.А. Григорьев и т.д.), однако и это немногое стимулирует интерес к периферии литературного движения, без чего невозможно воссоздать всю сложность историко-литературного процесса.

Здесь уместно отметить целостность в изложении обзорных глав. В них А.И. Ревякин разворачивает перед читателем галерею портретов различных писателей. В то же время, сюжетно связывая их судьбы в один узел, автор добивается эффекта единой картины. Такова, например, глава «Русская литература последекабрьского времени (конец ХVIII — начало ХIХ века до середины 10-х годов)». Насколько все это важно для усвоения последующих монографических глав, понятно и без объяснения.

Диапазон анализа романов «Евгений Онегин» и «Герой нашего времени» делает особенно наглядным историзм мышления А.И. Ревякина. Он ненавязчив и постоянно возвращает читателя к мысли о том, что парадоксальные образы героев Пушкина и Лермонтова не могут быть поняты вне контекста России, современной поэтам: «В процессе создания романа, продолжавшемся более восьми лет, Пушкин рос идейно и художественно. Роман «Евгений Онегин» реалистичен с самых первых строф, конкретно-исторически рисующих жизненную повседневность своих героев. Но при всем том начало романа несет ощутимые свойства романтизма» (с. 248). К сути данного рассуждения автор книги возвращается неоднократно, закрепляя это в сознании читающего. Столь же умело и неназойливо сочетается анализ «Мертвых душ» с рассуждениями об исторической судьбе народа.

Всем понятно, что речь не идет о количественной стороне сообщаемых исторических фактов (хотя это тоже немаловажно), когда мы говорим о «Борисе Годунове», о «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» и т.д. Тревожные размышления поэтов, жажда перемен, страстное желание понять свой народ — все это проходит через книгу А.И. Ревякина.

В рецензии на первое издание учебника Э.Г. Бабаев отмечал: «Несомненным достоинством книги А.И. Ревякина является то, что в ней раскрыты нравственные содержание и значение русской классической литературы, ее этическое начало…» (Науч. докл. высш. шк. Филол. науки. М., 1979. № 1. С. 80). Это замечание критика совершенно справедливо, ибо очевидно стремление автора подчеркнуть в каждой монографической главе роль того или иного поэта в формировании новых этических и эстетических идеалов. Так, свои рассуждения об идейном содержании «Медного всадника», исследователь заключает словами: «Гордость Пушкина делами Петра, мощью, красотой, архитектурной стройностью Петербурга — это гордость своей родиной» (с. 254).

А.И. Ревякин выступает как тонкий ценитель духовного содержания рисуемой эпохи, с особой тщательностью присматривающийся к интеллектуальным реалиям. Этапы становления подлинной нравственности и гражданственности — вот один из путей анализа в учебнике. И тут А.И. Ревякин не скупится на аргументы, резок и беспощаден к тем, кто стремился снизить идейно-эстетический уровень того или иного произведения, творчества писателя в целом. Размышляя о значении Лермонтова, автор утверждал, что современная писателю критика «или резко отрицала (С.П. Шевырев, С.А. Бурачек), или, грубо искажая, ограничивала (Ф.В. Булгарин) достоинства его произведений. Ей претил непримиримо-дерзостный пафос писателя, свойственная ему “гордыня духа”» (c. 359).

Пришла пора сказать еще об одной привлекательной черте учебника. Концентрируя внимание на анализе творчества писателей, автор в то же время ведет рассказ о всей сложности их судеб. Ненавязчиво, не нагромождая биографических подробностей, исследователь обращается к фактам жизни писателей и в большинстве случаев очень удачно рисует их портреты. Особенно интересны в этом отношении главы о Рылееве и Белинском, высвечивающие огромный запас духовной энергии их творческих личностей в связях со своей эпохой. Философско-эстетическое развитие, мировоззренческая траектория «неистового Виссариона» тесно переплетены с движением общеевропейской мысли и культуры.

Учебник насыщен теоретическим материалом. Известно, что А.И. Ревякин — автор программ по курсам «Введение в литературоведение» и «Теория литературы». Нельзя не ощутить этого, читая книгу. Особенно радует стремление проникнуть во все микроэлементы художественного текста. Немногословно и доступно ведется разговор об особенностях сюжета и композиции в повестях Бестужева-Марлинского (эта глава написана в соавторстве с И.А. Ревякиной), интересно анализируется речевое своеобразие комедии «Горе от ума», выразительно сказано об особенностях стиха в «Медном всаднике», доказательно повествуется о единстве формы и содержания в романе «Евгений Онегин», удачно высвечен характер лирического героя в поэзии Кольцова, убедительно показана оригинальность архитектоники романа «Герой нашего времени», увлекательно продемонстрированы различные приемы и средства характеристики героев в «Мертвых душах» и т.д. Словом, автор достиг одной из основных целей критики — сумел проникнуть во внутренний мир текста, в его глубинные пласты.

Очень привлекателен в учебнике метод подачи материала, открывающий простор для дискуссий (см., например, главы о творчестве К.Ф. Рылеева, М.Ю. Лермонтова, А.В. Кольцова). Автор стремится передать все богатство накопленных литературоведческих знаний, точек зрения, не страшась их противоречивости, неоднозначности. Довольно подробно излагаются, к примеру, споры вокруг таких произведений, как «Горе от ума», «Медный всадник», «Демон», «Герой нашего времени», «Тарас Бульба». Панорама этих споров дает много ценного для понимания творчества Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, всей сложности их мироощущения. При этом А.И. Ревякин не боится показаться субъективным: смело отвергая то или иное мнение, он не скрывает своего личностного, порой очень эмоционального отношения к этим спорам.

Помнится, что в отзывах на первое издание учебника слышались упреки в излишней полемической резкости авторских суждения (см.: Егоров Б., Скатов Н. Новое вузовское пособие по русской литературе // Вопросы литературы. М., 1978. № 10. С. 282). Действительно, автор не склонен к компромиссам там, где чувствует свою правоту. Например, возражая М.В. Нечкиной, автору книги «Грибоедов и декабристы» (1977), А.И. Ревякин отмечал: «Исследователь снижает, обедняет ценность “Горя от ума” как художественного шедевра глубокой и широкой типизации, сводя его к иллюстрации одного из периодов развития тайных обществ, и дает ложное, до крайности суженное толкование его идейного смысла» (с. 174).

С другой стороны, там, где споры остаются острыми вплоть до сегодняшнего дня, исследователь, не вступая в бесплодную полемику, передает суть дискуссии, присоединяясь к определенной точке зрения и строго аргументируя ее. Так поступает А.И. Ревякин, обобщая споры вокруг образа Владимира Дубровского: «В критической литературе по-разному осознавался этот образ дворянина, возглавившего крестьянское восстание: то это защитник народа (Д.П. Якубович, У.Р. Фохт) или борец с помещичьим государством (Л.П. Гроссман), с дворянским обществом (И.В. Сергиевский), нашедший с народом “полное взаимопонимание” (М.И. Мальцев). Но правильнее видеть в нем, на наш взгляд, временного попутчика крестьян в борьбе с помещичье-бюрократическим государством…» (с. 268).

Когда в ходе практических занятий по истории русской литературы студенты-второкурсники получают задание разобраться в противоположных точках зрения, то зачастую видишь растерянность в их глазах и путаницу в суждениях. Нередко бывает так, что аргументы спорящих сторон кажутся им одинаково вескими. В этих случаях учебник А.И. Ревякина способен стать путеводной нитью. Очевидно, что, сталкиваясь, противоположности рождают в душе студента беспокойство, поиск. Но это необходимо! Ход мыслей А.И. Ревякина не лишает ни беспокойства, ни поиска, но вместе с тем открывает читателю возможность самому вступить в научную полемику. Оттого он так щедро оперирует литературно-критическим материалом, полемизирует, сталкивает мнения и сам не уходит в сторону, не осторожничает. В этом смысле привлекательны его суждения о творчестве Лермонтова и Гоголя. Так строится, например, анализ повести Гоголя «Тарас Бульба». А.И. Ревякин отмечает неоднозначную трактовку учеными (Г.Н. Поспелов, И.В. Карташова, А.М. Докусов, С.И. Машинский) этого произведения и как бы в завершение спора делает вывод: «На наш взгляд, повесть “Тарас Бульба” является в творчестве Гоголя переходной от романтизма к реализму. В повести отчетливо проявляются свойства реалистического метода: стремление к обусловленности характеров социальной средой в их конкретно-исторической обрисовке» (с. 389).

В обширных монографических главах, не лишенных дискуссионности, постоянно чувствуешь контакт, живое общение с автором, знающим классическую русскую литературу на всех уровнях, в деталях, и потому заражаешься его убежденностью.

Сопряженность с традициями европейской классики — свойство всех глав учебника А.И. Ревякина. Это отмечалось и рецензентами первых двух изданий. Исследователь не просто анализирует художественные возможности великих русских гениев, но изучает их взаимосвязи и взаимовлияние в рамках литературного процесса первой половины ХIХ в. Речь идет о критическом осмыслении традиций, понимаемых в самом широком диапазоне мирового искусства. Выявляя своеобразие и оригинальность рассматриваемых творений, ученый постоянно держит в поле зрения пути развития мировой литературы, делает широкие и смелые сравнения. И тут, как несомненное достоинство учебника, надо отметить, с одной стороны, умение избегать прямолинейных параллелей, которых литература не терпит, а с другой — их доступность для студенческого восприятия. В подавляющем большинстве случаев А.И. Ревякин оперирует широко известными именами и творениями, включенными в вузовскую программу изучения курса зарубежной литературы. Мы много и часто говорим о необходимости междисциплинарных связей, но порой предпочитаем лишь теоретические рассуждения. Книга А.И. Ревякина дает наглядный пример того, каким может быть желаемое взаимообогащение предметов. Русская литература, вписанная в широкий мировой контекст, начинает сверкать новыми гранями.

«Литература — наша гордость…», в ней «чаще и сильнее, чем в других, возглашалось общечеловеческое», создавались произведения «дивной красоты» 2. Цитируя суждения М. Горького о мировом значении русской литературы, автор подчеркивал: «Русская литература развивалась с невиданной быстротой. Ее эволюция от классицизма до критического реализма, длившаяся в Западной Европе более двух столетий, заняла у нас всего несколько десятилетий» (с. 15).

И последнее, о чем хочется сказать. Учебником удобно пользоваться: компактный, структурно стройный, строго следующий за программой, он вместе с тем не ограничивает самостоятельности студентов в овладении обязательным материалом.

Остро чувствуется, что книга написана человеком, который знает и любит педагогическую работу. В контексте сказанного приобретают особый смысл следующие слова ученого: «Моя особая любовь — к педагогической профессии. На мой взгляд, это не только самая благородная, первостепенно социально нужная, но и самая прекрасная профессия… Я люблю эту профессию… и за то, что она дает мне возможность все время находиться в атмосфере молодости…» (с. 540).

Е.И. Соколова
Биография и научная деятельность А.И. Ревякина
по документам личного архивного фонда
(Научно-исследовательский отдел рукописей РГБ)

На протяжении многих лет научная деятельность А.И. Ревякина была тесно связана с Отделом рукописей Государственной библиотеки СССР им. В.И. Ленина (в настоящее время Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки). Он был постоянным читателем Ленинки, много работал с архивными фондами при подготовке своих книг и статей об Островском, Чехове и других писателях. В 1950 г. в «Записках Отдела рукописей» (М., 1950. Вып. 11. С. 147-163) были опубликованы его статьи, основанные на архивных изысканиях («Условия участия А.Н. Островского в журнале “Москвитянин”, предложенные им М.П. Погодину»; «Замечания А.Н. Островского к пьесе “Не в свои сани не садись”»).

В 1995 г. дочери ученого Ирина Александровна и Алина Александровна Ревякины передали в Отдел рукописей его архив, включавший самые разные документы: библиографические, служебные, творческие рукописи, переписку, материалы «третьих лиц», фотографии. Архив А.И. Ревякина (фонд 854) охватывает 1885 — 1980-е гг. Его объем — 26 картонов, 740 единиц хранения. Всего 12643 листа и 91 фотография.

Настоящий обзор не претендует на исчерпывающую полноту; его задача скромнее — дать краткий перечень материалов, выделив наиболее показательные в биографическом, литературоведческом и общественном отношениях.

Биографические документы А.И. Ревякина объединены в 1-м картоне. Среди них — комплекс семейных материалов: отца — Ивана Кузьмича Ревякина (1882-1956) (Ф. 854. Картон 1. Ед. хр. 17-18), жены — Анны Петровны Подгорновой (1902-1973) (1. 20; здесь и далее указываются только номер картона и единицы хранения).

В документах И.К. Ревякина [по семейному преданию, его дед ходил по Волге с бурлаками. — Прим. ред.] есть АТТЕСТАТ (от 28 апр. 1926 г.), УДОСТОВЕРЕНИЕ (от 29. апр. 1927 г.), СПРАВКА (от 12 апр. 1930 г.), ПРОИЗВОДСТВЕННАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА (от 26. апр. 1950 г.), и все они высоко аттестуют его как работника. Так, в упомянутой ПРОИЗВОДСТВЕННОЙ ХАРАКТЕРИСТИКЕ, выданной ему как капитану рейда пристани Батраки ВГРП-ва [Волжское гос. речное пароходство], значится следующее:

РЕВЯКИН Иван Кузьмич, 1882 г. рождения, уроженец Ульяновской области, Радищевского района, с. Паньшино, русский, беспартийный, начал свою работу на местных судах матросом, потом, постепенно совершенствуясь, стал шкипером больших транзитных судов, в зимний период в затонах работал мастером по ремонту судов и новому строительству, был караванным во многих работах. Начиная с 1930 г. оставил плавание, начал работу караванного в Батраках, где до сих пор беспрерывно работает. В летний период, когда случится авария, т. Ревякин обязательно, как высокий специалист водного дела, присутствует при ее ликвидации… и всегда это выполняет с энтузиазмом и большим желанием и безотказно. В течение зимы принимает самое деятельное и горячее участие в ремонте пристанского хозяйства. Основная его деятельность в летний период — подводка и отводка судов под разгрузку и погрузку на всех причалах пристани Батраки… и не было случая, чтобы по вине тов. Ревякина была авария… Тов. Ревякин … пользуется уважением и почетом, и он действительно его заслужил. За безупречную работу тов. Ревякин неоднократно премировался денежной премией и почетными грамотами. Награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-45 гг.» и значком «Отличник соц. соревнования». Тов. Ревякин достоин всяческой похвалы и награды». Подпись: Начальник пристани Батраки — Шитов.

В документах А.П. Подгорновой — ДИПЛОМ об окончании в 1927 г. Медицинского факультета Белорусского Государственного Университета (выдан 29 февр. 1928 г.), справки о том, что в 1925-1927 гг. она работала в качестве медсестры в Минске, в 1930-1932 гг. — ординатором-физиотерапевтом в г. Орехово-Зуево Московской обл., в 1932-1951 гг.– в должности врача в Московской клинической больнице им. проф. Остроумова, затем переведена в Железнодорожный район (поликлиника № 1). Работа А.П. Подгорновой была отмечена грамотами (1955; 1960).

Документ, отражающий самый ранний период жизни А.И. Ревякина, — свидетельство о его успехах и поведении как ученика 5 класса Сызранской классической гимназии Союза учителей, выданное ему в 1918 г. (1.4). Среди других материалов: автобиография (1.1), справки, удостоверения, мандаты 1919–1951 гг. (1.2); характеристики 1930-х — 1960-х годов (1.3), делегатские билеты на конференции Всероссийского общества крестьянских писателей и Литературного объединения Красной Армии и Флота, 1931 г. (1.7). Судя по этим данным, профессиональные интересы А.И. Ревякина отчетливо обозначились в середине 20-х годов. Его литературно-критическая, просветительская и пропагандистская работа была в самом начале особенно тесно связана с творческой деятельностью крестьянских писателей и различных их объединений.

В архиве сохранился уникальный комплекс документов: выступления А.И. Ревякина на конференциях, пленумах и Секретариате Всероссийского общества (затем организации) крестьянских писателей, переименованной в 1931 г. в Российскую организацию пролетарско-колхозных писателей (РОПКП) (2.42); здесь же — составленная им записка «О задачах комиссии по изучению крестьянской литературы» (без окончания) [до 1931 г.] (2.45), ряд стенограмм заседаний и протоколы 1929-1931 гг.

В справке за подписью: Правление Московского отделения Всероссийского общества крестьянских писателей, значится:

«Выдана настоящая справка тов[арищу] Ревякину А.И. в том, что он с сентября [19]29г. по декабрь [19]30 года работал в Общ[естве] Крестьянск[их] Писателей в качестве Зав[едующего] Литбюро ВОКП и получал зарплату 150 р[ублей] в месяц. С 1-го января [19]31 года переведен на работу в ГИХЛ в качестве Зав[едующего] Критическ[им] Отделом» (1.2, л. 3).

Помимо названных документов, раскрывающих работу Общества крестьянских писателей, ученый сохранил ряд раритетных материалов, относящихся к литературному объединению пролетарских писателей «Кузница». Здесь и составленный им библиографический указатель произведений действительных и бывших членов литературной группы «Кузница» на 1929 г. (1.22), и список членов и кандидатов объединения на 1 января 1929 г., и 45 анкет-автографов поэтов и прозаиков с ответами на вопросы для литературного объединения «Кузница» (1927–1929 гг.) (1.23).

В ряду документов, отражающих особенности литературного процесса в 1920 –1930-х годах, небольшой по объему раздел архива «третьих лиц». Он включает самые разные по содержанию материалы: комплекс сведений о бытописателе русской деревни, участнике «суриковского кружка», поэте С.Д. Дрожжине — «Автобиография» (беллетризированная) от 7 апреля 1927 г., большая рукопись-автограф, 123 л., сборники его стихотворений и отдельные произведения, письма (18.16-26; 19.1-6); статья С.Е. Ганьшина «Что такое суриковцы?» [1920-е] гг. (19.20), посвященная первому объединению поэтов из народа (часть из них образовала в 1921 г. Всероссийский союз крестьянских писателей, ставший с 1925 г. Всероссийским обществом крестьянских писателей).

С очень драматичным моментом биографии Александра Ивановича связано коллективное «Открытое письмо секретариату РАПП и редакции “Литературной газеты”» от 15 апреля 1932 (19.30), подписанное членами РОПКП И. Шуховым и П. Замойским, но в его составлении, по всей очевидности, участвовали А. Дорогойченко, М. Исаковский, Е. Пермитин, а также А.И. Ревякин (машинопись правлена его рукой). Этот документ — одно из свидетельств крупных идеологических и организационных противоречий в руководстве и деятельности РОПКП, где, как следует из письма, продолжалась «беспринципная линия», при которой «никто не гарантирован, что завтра без всяких доказательств, с уверенностью в безнаказанности его зачислят в разряд “чужих”, “реакционных”, а послезавтра так же бездоказательно будут превозносить». «Такое положение, — подчеркивали составители, — дольше нетерпимо. В первую голову здесь страдают писатели…».

А.И. Ревякин к этому времени был уже выведен из состава РОПКП (см. об этом в статье А.А. Ревякиной в начале сборника); однако, совершенно очевидно, что он сохранял интерес к судьбам писателей, его современников. Его не могла не заботить судьба, например, А. Дорогойченко, которого критик Жучков с одобрения И. Астахова без доказательств пытался дискредитировать: «приклеил и троцкизм, и меньшевизм, и биологизм» (л. 3), как сказано в «открытом письме».

[Примечание редакторов: У Александра Ивановича Ревякина были все основания опасатьcя за участь других писателей, ведь он только что пережил лавину беспрецедентной критики — был квалифицирован как кулацкий критик и враг народа, снят со всех постов в РОПКП, жил под угрозой увольнения из вуза, где преподавал, был на грани потери жилья — своеобразным «лишенцем», как он писал в своем Заявлении, обращенном в Культпросвет ЦК ВКП (б). Он был вынужден искать защиты в разных общественных инстанциях: обращался с заявлениями в Центральную контрольную комиссию ВКП (б), в Организационный комитет Союза советских писателей. В личном архиве, хранящемся у дочерей А.И. Ревякина, есть копии заявлений, а также составленные им самим подробные опровержения обвинений и развернутые примеры самокритики.]

В 1934 г. А.И. Ревякин становится членом Союза советских писателей СССР. В архиве имеется его членский билет, а также его служебный билет № 158 как участника I Всероссийского съезда советских писателей (1.9).

Значительную часть архива составляют материалы педагогической и научной деятельности А.И. Ревякина. Начало его литературно-творческой работы относится к 1925 г. Сохранилась характеристика, выданная известным ученым Н.К. Пиксановым (14 июля 1925) в связи с поступлением А.И. Ревякина на работу в Научно-исследовательский институт русского языка и литературы при II-ом Московском государственном университете.

Отмечая успехи молодого исследователя, Н.К. Пиксанов писал:

«Удостоверяю, что Александр Иванович Ревякин известен мне по его работам в моем семинаре во II-м МГУ в течение двух лет (1923-24 и 1924-25 акад. гг.). В моем семинаре по Островскому он произвел несколько самостоятельных изысканий, принятых мною к печати (одно из них и напечатано уже: «Прототип Катерины в Грозе»).

Мне известна также его большая работа по Гоголю.

Но самое деятельное участие А.И. Ревякин принимал в моем семинарии по марксистскому методу в литературоведении. Здесь он обнаружил хорошее общее знакомство с марксизмом, а также — и навыки применять материалистический метод к литературным явлениям.

Не сомневаюсь, что А.И. Ревякин, будучи принят в Научно-исследовательский Институт и, пройдя там новую школу, вышел бы хорошим научным работником в области литературоведения.

Проф. Н. Пиксанов

14.VI.1925» (3.8, л. 3-4).

В архиве (в разделе «третьих лиц») собраны отзывы, статьи и дарственные надписи (19.13-19), а также письма (22, 1948, 1953, 1957, 1963, 1966-1967) чл.-корр. АН СССР (с 1931 г.) Н.К. Пиксанова, оказавшего заметное влияние на А.И. Ревякина как исследователя.

Научно-педагогическую деятельность А.И. Ревякина в период работы в различных педагогических институтах Москвы отражают следующие документы: диплом доктора филологических наук, 1945 г. (1.12), списки печатных работ 1943 — 1979 гг. (3.10); издательские договора, 1956 — 1974 гг. (3.17); приглашение на прием в Большом Кремлевском Дворце по случаю Всесоюзного совещания работников высшей школы от 7 июля 1961 г.; отзыв доктора филол. наук, проф. Н.В. Водовозова о научных работах А.И. Ревякина в связи с его выдвижением в члены-корреспонденты Академии наук СССР (20 сент. 1968 г.); «Справка о подготовке научных кадров по литературе А.И. Ревякиным», выданная Московским государственным педагогическим институтом им. В.И. Ленина [1972].

Этот документ приводим в сокращении:

«1. Под непосредственным руководством проф., доктора филологических наук, заслуженного деятеля науки РСФСР написано и защищено более 50 диссертаций на соискание степени кандидата филологических наук. Его ученики работают в системе педагогических институтов, в вузах Министерства культуры, в органах печати.

2. Среди его учеников: Н.Н. Скатов — проф., доктор филолог. наук, зав. кафедрой Ленинградского пед. ин-та им. А.И. Герцена; Г.Б. Курляндская — проф., доктор филолог. наук, зав. кафедрой русской литературы Орловского пед. ин-та; М.В. Кузнецова — проф. доктор филолг. наук, зав. кафедрой русской литературы Омского гос. ун-та; Ф.М. Журко — проф., зав. кафедрой литературы во ВГИКе.

3. При содействии А.И. Ревякина как заведующего кафедрой, а затем и как профессора-консультанта было подготовлено более 200 кандидатов филологических наук.

4. А.И. Ревякин также участвовал в обсуждении и решении проблем подготовки научных кадров, будучи председателем Ученой комиссии по литературе Министерства просвещения РСФСР, членом и председателем экспертной комиссии ВАК и члена ВАК…

Профессор А.И. Ревякин, выступая против упрощенного представления о докторских диссертациях, писал: «…докторская диссертация — это крупный вклад в науку. Доктор — это мастер науки, он обязан показать свою эрудицию не только по теме диссертации. Его должны знать широкие литературоведческие круги» (Ревякин А.И. О преподавании художественной литературы. М., 1968. С. 276)…

О недостатках в подготовке кадров профессор А.И. Ревякин пишет и в последующих работах (Проблемы изучения и преподавания литературы. М., 1972. С. 345-350)» (4.16).

Объемный комплекс архива составляют творческие рукописи ученого с 1920-х по 1980 г. Назовем наиболее важные из них: «Проблемы поэтики» (середина 1930-х годов, автограф, машинопись с правкой, 180 л.); статьи конца 1920-х — 1930-х годов о крестьянских писателях — «Социальное лицо творчества Алексея Тверяка» (б./д., машинопись с авторской правкой, 22 л.), «П. Низовой» ([1928], машинопись с подписью-автографом, 18 л.), «Бытописатель советской деревни Н. Брыкин» (1931, машинопись с авторской правкой, 17 л.), «Крестьянский писатель С.П. Подъячев» (не позднее 1934, автограф, 59 л.); автограф неизданной монографии «Художественная литература Великой Отечественной войны» (начало 1940-х, 135 л.); статьи и материалы об А.Н. Островском — «Основные положения исследования “Ранний Островский”» (после 1939, машинопись с правкой, 9 л.; приложены генеалогические таблицы рода Островских, 4 л.), «А.Н. Островский в Москве» (после 1946, машинопись, 27 л.), «Островский в Щелыкове» (1950-е, машинопись, 11 л.). В работах, посвященных драматургу, использованы многочисленные архивные источники, а также воспоминания его родных и знакомых, его потомков, с которыми А.И. Ревякин поддерживал постоянную связь.

Переписка А.И. Ревякина включает его письма к 7 адресатам, среди которых — Н.К. Гудзий (1 3, 1957), издательство «Просвещение» (1, [1960-е]), и множество писем к нему — от 254 корреспондентов. В этом ряду — писатели, литературные критики, ученые: К.Н. Алтайский (2, 1970, 1974), Н.Ф. Бельчиков (10, 1949-1955, 1957, 1961-1962, 1972); В.Д. Бонч-Бруевич (1, 1946); Г.А. Бялый (3, 1974, 1977); А.А. Волков (2, 1962, 1978); А.А. Григоров (37, 1968-1980); Н.К. Гудзий (1, 1953); Н.Н. Гусев, секретарь Л. Толстого (9, 1951-1967), Н.И. Кочин (10, 1958-1978); П.В. Куприяновский (1, 1980), А.Ф. Лосев (2, 1971-1972); Н.Н. Любимов (22, 1955-1961); Е.Ф. Никитина (4, 1968-1969, 1972, б/д.); А.А. Фадеев (1, 1956); Н.Н. Фатов (5, 1956-1961); К.А. Федин (2, 1957, 1962); М.Б. Храпченко (13, 1962-1980), Ф.С. Шкулев (3, 1929) и др.

Стоит выделить потомков А.Н. Островского. Писали А.И. Ревякину: внучка драматурга М.А. Островская (1899-1988 гг.) (20, 1969-1970, 1972, 1974-1977, 1980), (16.6); внучка по линии старшей дочери М.А. Островской — М.М. Шателен (1895-1977 гг.) (97, 1956-1977), (17.46; 18.1); ее дочь М.М. Трутнева (Малышева; 1915-1997 гг.) (5, 1973, 1979, 1980, б/д.), (17.19). Письма содержат многочисленные подробности о родных и знакомых драматурга.

С изучением биографии драматурга связаны письма Н.Н. Любимова и А.А. Григорова. В 1904–1917 гг. у наследников Островского в поместье Щелыково Н.Н. Любимов служил старшим работником, кучером и лесником. В его письмах — план усадьбы, схема окрестностей Щелыкова (15.25). В разделе «третьих лиц» имеются его воспоминания [1958 г.], включающие автобиографию и заметки о пребывании в Щелыкове в 1916-1917 гг. Это — автограф в 4-х тетрадях на 55 листах (20.1).

Известный костромской краевед А.А. Григоров включает в свои письма к А.И. Ревякину многочисленные выписки и копии документов Государственного архива Костромской области об имении А.Н. Островского в Щелыкове, о предках великого драматурга; здесь же формуляр владельца имения в последней трети XVIII в. — им был предводитель костромского дворянства, генерал-майор Ф.М. Кутузов (13.42).

Некоторые письма — отклики на книги А.И. Ревякина.

Из письма К.А. Федина от 23 ноября 1957 г.:

«Хочу сердечно поблагодарить Вас за “Островского в Щелыково” — книгу, любезно присланную Вами мне, написанную с большой любовью к литературе и личности одного из стаи славных XIX века» (17.27).

Такого же характера письмо писателя Н.И. Кочина от 16 августа 1974 г.: «Я прочитал в прессе, что вышел твой “Островский” [имеется в виду книга: Ревякин А.И. Искусство драматургии А.Н. Островского. 2-е изд., испр. и доп. М., 1974. 334с. Тираж 100000 экз.], пожалуйста, пришли мне его. Во-первых, я хочу иметь этого волшебника русского слова в своей библиотеке; во-вторых: с твоим автографом; в-третьих: здесь [в г. Горьком; ныне — Нижний Новгород] его не купишь, такие книги расхватываются моментально» (15.6).

Иные письма представляли собой, по сути, рецензии на работы А.И. Ревякина, обсуждение поставленных в них вопросов. Таково послание писателя и театрального деятеля В.Е. Ардова. Откликаясь в 1968 г. на книгу «Москва в жизни и творчестве А.Н. Островского» (1962), он писал:

«С большим интересом и удовольствием прочитал Вашу книгу… Она попалась мне только теперь. Но это не помешает мне сказать Вам, насколько Ваш труд всесторонне обнимает тему. Исчерпывающее обилие материалов по всем аспектам книги, подлинная любовь Ваша к великому драматургу, ощущаемая буквально на каждой странице, строгая систематизация фактов, явлений и оценок не только трудов А.Н. Островского, но и всех высказываний и прочих откликов на биографию Островского делают эту книгу непременною основой всех будущих исследований в этой области… Очень часто, читая книгу, я удивлялся широте Ваших взглядов не только на самый предмет исследования, т. е. творческую биографию Островского, но и его эпоху...».

И здесь же Ардов вспоминал знаменательные факты московской культурной жизни: открытие памятника драматургу в 1929 г., некоторых выпускников Первой московской гимназии (в ней учился А.Н. Островский). К письму приложен «Проект Клуба старых москвичей», сотрудничать с которым автор письма приглашал А.И. Ревякина (12. 42).

Реалии литературной жизни 30-х годов проступают в письме организатора литературного объединения и одноименного издательства «Никитинские субботники» Е.Ф. Никитиной:

«Тепло-тепло стало на сердце, когда я прочла несколько Ваших строк, дорогой Александр Иванович, в статье о Неверове… Вспомнилась молодость… “Субботние вечера” и многое-многое. Спасибо Вам за это» (15.53).

В архиве А.И. Ревякина книги и статьи 124 авторов с дарственными надписями. Приведем некоторые, убедительно представляющие дружеские и творческие связи Александра Ивановича с писателями и научными деятелями. Одна из самых ранних принадлежит И.И. Горбунову-Посадову, поэту и прозаику, горячему последователю идей Л.Н. Толстого, многие годы работавшему в основанном им издательстве «Посредник», где выходили книги для читателя из народа. Напутствуя начинающего критика крестьянских писателей (накануне его дня рождения), литератор старшего поколения сделал такую дарственную надпись на своей книге «Освобождение человека: Поэма о двадцатом веке. Кн. первая: Золото, железо, кровь или любовь?» (М., 1918):

5 дек. 1922» (21. 16).

Молодой Исаковский подарил свою книгу «Провинция. Стихи» (Смоленск, 1930) с надписью: «А.И. Ревякину — самому главному и самому ответственному критику ВОКПа. Г. Смоленск. 14/ V 930. Мих. Исаковский» (22. 10). В сборнике немало помет, сделанных рукой А.И. Ревякина; одна из них — «свежо, ярко, талантливо».

Не раз дарил свои книги и статьи А.И. Ревякину один из его учителей, а потом старших коллег — академик АН УССР Н.К. Гудзий. На оттиске статьи о художественном наследстве древнерусской литературы, напечатанной в журнале «Oxford Slavonic Papers» (1951. Vol. 7), он писал:

Несколько сотен книг с дарственными надписями А.И. Ревякину поступили в основной фонд РГБ.

Раздел фотографий насчитывает 91 единицу хранения. Это портреты А.И. Ревякина за 1918 –1980 гг., семейные фото.

Среди уникальных документов: фото А.Н. Островского 1885 г. с дарственной надписью Михаила Островского (дальнего родственника драматурга): «А.И. Ревякину» (26.2); коллективная фотография от 30 мая 1929 г. участников 1-ой Московской губернской конференции крестьянских писателей вместе с М. Горьким (25.35); альбом «РАНИОНовцы приветствуют юбиляра (к 70-летию А.И. Ревякина)» с фотографиями Н.Ф. Бельчикова, Д.И. Еремина, Н.Г. Зеленова, С.И. Леушевой, Г.Н. Поспелова, Л.И. Тимофеева, У.Р. Фохта (26.14).

Несомненна научная ценность архива А.И. Ревякина. Материалы фонда позволяют проследить жизненный путь ученого в связи с важными общественно-литературными событиями 1920-1970-х годов, определить круг его интересов, изучить творческую лабораторию исследователя.

Архив представляет большой интерес для специалистов по истории литературы XIX и XX вв.