ГРИГОРОВЫ
ИЗ ЖИЗНИ АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВИЧА ГРИГОРОВА
На рубеже XVIII—XIX веков в Кинешемском уезде Костромской губернии жил-поживал в своей родовой усадьбе Агафоново, что на реке Мере, помещик Александр Владимирович Полозов. Полозовы — старинные костромские дворяне. Не один представитель этого древнего рода сложил свою голову на «государевой службе», многие возвращались из походов увечными, кое-кому пришлось изведать и татарский плен, и каторжные галеры в Турции. Александр Владимирович очень гордился своими предками, считал себя и весь свой род особо родовитым и с пренебрежением относился к большинству соседей-дворян, хотя состояние его нельзя было назвать значительным: ему досталось от отца своего несколько деревень с числом душ меньше сотни. Среди предков Александра Владимировича были лица, которыми он особенно гордился, — это Иван Васильевич Полозов, бывший приближенный Ивана Грозного, Нефед Федорович, воевода, успешно боровшийся с отрядами Степана Разина, а также один из любимых денщиков Петра I — Александр Семенович, впоследствии пожалованный Петром в придворный чин «гофмаршала». Не любил только Александр Владимирович вспоминать еще одного из своих предков — Леонтия Васильевича Полозова, изменившего своей родине. Во время нападения поляков на Кострому и захвата ими Ипатьевского монастыря (1608—1609 годы) Леонтий перешел на сторону врага и вместе с изменником, воеводой Вельяминовым, отсиживался с поляками за стенами монастыря, осажденного костромичами. Леонтий Полозов был тайно отправлен из Ипатьевского монастыря Вельяминовым к гетману Сапеге просить о помощи осажденным.
Отец Александра Владимировича — Владимир Иванович Полозов — прошел обычную для того времени службу. Он родился в Агафонове и был отдан для «науки» в Шляхетский кадетский корпус в Петербурге. Окончив корпус, он был выпущен прапорщиком в старейший полк русской армии — Бутырский пехотный, считавшийся по старшинству первым, — он был старше основанных Петром Преображенского и Семеновского полков. Прослужив какое-то время, весьма короткое, в этом полку, Владимир Иванович, на основании указа о вольности дворянства, вышел в отставку и поселился в своем Агафонове. По выбору местного дворянства он занимал должность заседателя Кадыевского нижнего земского суда, избирался и уездным предводителем. Владимир Иванович женился в 1767 году на дочери недальнего соседа-помещика Татьяне Федоровне Ягнетевой. Первым его сыном и был Александр Владимирович, родившийся в 1768 году.
Александра Владимировича еще ребенком записали в лейб-гвардии Преображенский полк. Достигнув 18 лет, он получил уже чин поручика и был уволен в отставку, фактически не прослужив ни одного дня. Однако потом, в 1790 году, Александр Владимирович снова вступает в воинскую службу (с тем же чином поручика) в Нарвский мушкетерский полк, впоследствии, при Павле, называвшийся по имени своего командира «Мушкетерским имени Ротгофа» полком. С этим полком Полозов участвует в польской кампании в 1792, 93-м и 94-м годах, принимает участие во многих сражениях в Литве и на Волыни и в 1799 году получает капитанский чин. В 1800 году «по болезни, за его прошением» по Высочайшему указу Полозов окончательно выходит в отставку. Из Польши он вывозит себе жену, с которой познакомился во время стоянки его полка в одном из фольварков в Литве, — Терезию Михайловну Нейман, польку. Ее отец был врачом в Литве, а мать — дочерью польского шляхтича.
Приехав в родное Агафоново с молодой женой в начале 1801 года, он привез туда и свою маленькую дочку, родившуюся в Литве в 1799 году, — Марию Александровну, мою прабабушку.
В Агафонове Александр Владимирович стал вести жизнь на широкую ногу, несмотря на свои довольно скромные средства. Конечно, он, как и его отец, служил по выборам дворянства, но уже в Кинешемском уезде, так как Кадыевский уезд был упразднен Павлом в 1797 году и Агафоново отошло в состав Кинешемского. Про Александра Владимировича можно было с полным основанием сказать словами Пушкина: «Служив отлично, благородно, долгами жил его отец, давал три бала ежегодно и промотался наконец». В Агафонове балы давались в дни рождения и именин самого Александра Владимировича и его супруги. На эти балы съезжались окрестные соседи-помещики — Чихачёвы, Опурины, Киленины, Пушкины и др. Бывал там и губернский предводитель Ф.М. Кутузов.
В числе недальних соседей Полозова в усадьбе Берёзовка с недавнего времени — с войны 1812 года — поселилась семья помещика Николая Васильевича Григорова, переехавшего из Тульской губернии ввиду опасности от нашествия французов, вошедших в сентябре 1812 года в Москву. Сам Н.В. Григоров, подпоручик в отставке, вступил в ряды тульского ополчения, а семью отправил в имение Берёзовку, которое было получено в наследство его женой Анастасией Афанасьевной, урожденной Соймоновой, от своей матери Клавдии Афанасьевны Невельской. По окончании войны Николай Васильевич не вернулся в свою маленькую усадьбу в Епифанском уезде Тульской губернии, а остался на постоянное житье в Берёзовке, переведя туда своих немногочисленных крепостных из тульской усадьбы.
А.В. Полозов, по обычаю тех времен, принятому большинством помещиков средней руки, воспитывал свою дочь дома, для чего в Агафоново был приглашен учитель-француз из числа наводнивших Россию после революции эмигрантов. Мать, Терезия Михайловна, тоже была женщина образованная, к тому же музыкантша, и молодая Машенька успешно овладевала нехитрыми науками — французской и русской грамматикой, музыкой и начатками знаний в остальных науках.
Старший сын Н.В. Григорова, Александр Николаевич, был ровесником Машеньки, он родился в 1799 году. Так же, как и Машенька, он получил образование дома. В Берёзовке, где у Николая Васильевича воспитывалось 7 человек детей, Александр — мой прадед — был самым старшим. Большая часть доходов с имения шла, как это указано в сохранившихся документах, на воспитание детей, так как для семерых надо было иметь несколько учителей и учительниц.
Когда Александру исполнилось 18 лет, отец стал брать его с собой на устраивавшиеся Полозовым в Агафонове балы. Там молодой человек встретил Машеньку Полозову и был ею очарован. Берёзовка от Агафонова стояла не так далеко — всего около 15 верст, и молодой Григоров, взяв верховую лошадь, стал частенько навещать усадьбу Полозовых. Мать Машеньки относилась к нему весьма благосклонно, но отец, Александр Владимирович, принимал его не слишком любезно. Частенько бывало так, что Александр Николаевич, приезжая в Агафоново, даже и в дом не заходил, а встречался с Машенькой в саду или небольшом парке. Роман между Машенькой и молодым Григоровым развивался быстро. Через три года после их знакомства молодые люди объяснились между собой и решили просить благословения родителей для вступления в брак.
Следует сказать, что некоторыми своими чертами Александр Владимирович напоминал пушкинского Троекурова, хотя и далеко уступал ему в богатстве, однако гордости и чванства у Полозова было не меньше. Узнав о намерении молодых людей пожениться, Александр Владимирович пришел в неописуемое негодование. Он высказался так: «Александр Григоров — молокосос, ему всего 20 лет, он нигде не служил, Григоровы появились неизвестно откуда, эти люди малознатные и неродовитые, не имеют за собой и достаточного состояния. И никогда я не дам своего согласия на этот брак». Заявив молодому Григорову, чтобы он не смел больше показываться в Агафонове, он приказал запереть Машеньку в ее комнате, а Терезии Михайловне наказал строго следить за заключенной, дабы пресечь ее всякие попытки написать или получить письмо от предмета своей любви. Влюбленные были разлучены.
С горя Александр Николаевич поступил юнкером в 6-ю артиллерийскую бригаду, квартировавшую на юге. Он отправился к месту своего служения, не попрощавшись с Машенькой, так как она сидела в Агафонове под строгим присмотром отца, не вполне доверявшего Терезии Михайловне.
6-я артиллерийская бригада входила во 2-ю армию, штаб которой был помещен в городе Тульчине. В это время там активно действовало «Южное общество» будущих декабристов, руководимое полковником Пестелем, командиром Вятского пехотного полка. Молодой юнкер сразу попал в окружение прогрессивно настроенных офицеров. Хотя ему, как юнкеру, не всегда было возможно иметь тесное общение с офицерами 2-й армии, но с производством в первый офицерский чин прапорщика и состоявшимся после этого переводом молодого офицера в 20-ю артиллерийскую бригаду, стоявшую в самом Тульчине, А.Н. Григоров вошел в круг офицеров, среди которых были будущие декабристы: два брата Крюковы — сыновья нижегородского губернатора, два брата Поджио, Василий Норов, Николай Лорер, граф Булгари, с которыми у молодого прапорщика установились дружеские отношения...
Пока Александр Николаевич служил, в Агафонове произошли следующие события. Машенька Полозова была неутешна и не могла забыть избранника сердца. Видя это, отец решился выдать дочь замуж насильно. Он выбрал в женихи своего знакомого, которого знал еще по военной службе, — майора Александра Михайловича Овцына. Участник польской кампании 1792—94 годов и Отечественной войны 1812 года, Овцын был на 30 лет старше Машеньки. Род Овцыных — один из самых древних, он вел свое происхождение от муромских князей, потомков Рюрика. АМ. Овцыну принадлежало немало деревень и усадеб в разных уездах Костромской и Нижегородской губерний.
Машеньке пришлось покориться, и вот в феврале 1821 года в Агафонове состоялась свадьба заслуженного майора Александра Михайловича Овцына с молоденькой Машенькой Полозовой. Венчание происходило в приходской церкви — погосте Рождество-Гребни, в нескольких верстах ниже по течению реки Меры. Первые недели после венчания (великим постом 1821 года молодые поселились в усадьбе Овцына Лубенино Костромского уезда) прошли в визитах к многочисленным родственникам и со стороны Овцына, и со стороны Машеньки. Родными Овцына были известные и богатые помещики Карцевы, Исаковы; родня Полозовых оказалась победней, но молодых везде принимали с радостью, и веселье продолжалось до самой Пасхи. Пасха в том году приходилась на 10 апреля, и эта пасхальная неделя была последней неделей праздничных поездок молодых по своим родным.
Встретивши праздник в своем Лубенине, Александр Михайлович на другой день заболел и, прохворав немногим более недели, скончался. Так Машенька осталась молодой (ей в то время исполнился 21 год) вдовой и к тому же наследницей богатого имения своего покойного мужа. Но вскоре она, совершенно неопытная в делах и доверившаяся брату своего покойного мужа Федору Михайловичу Овцыну, который, якобы, для ее же пользы взялся за все дела по имениям, оказалась своим деверем жестоко обманута. По сохранившемуся ее прошению на имя министра юстиции князя И.И. Лобанова-Ростовского видно, каким притеснениям подверг деверь свою молодую неопытную невестку и как он бесцеремонно ее обирал.
Между тем А.Н. Григоров, получив с большим опозданием известие о смерти Овцына, тотчас подал в отставку (он в то время уже имел чин «артиллерии подпоручика») и 5 февраля 1823 года распрощался навсегда со своими товарищами в Тульчине.
Хотя имя А.Н. Григорова на процессе декабристов никогда не фигурировало и он даже не был допрашиваем, но вполне возможно, что вдовство его возлюбленной спасло его от судьбы многих, с кем он служил в Тульчине. После самого Александра Николаевича не осталось каких-либо свидетельств о его связях с будущими декабристами, но его деятельность впоследствии ясно показывает его прогрессивность, и, вероятно, эти качества ему привились именно вследствие общения в течение нескольких лет с членами тайного общества. По своим воззрениям Александр Николаевич резко отличался от своих родных братьев Ивана и Сергея. Если АН. Григоров резко отрицательно относился к крепостному строю и своих крестьян отпустил на волю, да еще помог им устроиться уже в качестве «вольных» граждан на костромской завод А.П. Шипова, то его братья во время реформы 1861 года выказали себя как ярые крепостники.
Вернувшись домой, Александр Николаевич тотчас же свиделся со своей Машенькой и теперь, уже не нуждаясь в согласии отца, предложил ей руку и сердце. Свадьба состоялась в той же церкви Рождества-Гребни, и надменный А.В. Полозов вынужден был примириться.
К этому времени все неприятности, возникшие у молодой вдовы с ее деверем, благодаря вмешательству министра юстиции, были улажены. Мария Александровна получила все, что ей полагалось по закону после покойного мужа, и, чтобы не быть ни в чем связанной с деверем, продала все, что ей полагалось в Лубенине, оставив себе только нижегородское имение. Вскоре молодые супруги покупают себе усадьбу Башкариха, почти рядом с родной Александру Николаевичу Берёзовкой, затем покупают еще одно имение, названное впоследствии Александровским.
Постепенно отношения Григорова с тестем налаживаются. Дела же надменного А.В. Полозова все более стали клониться к упадку. Постепенно продавались старинные полозовские деревни в Галичском уезде, в самом Агафонове дела также шли все хуже и хуже. Когда А.В. Полозов умер, то после него осталось столько неоплаченных долгов и эти долги так превышали его наличное состояние, что кредиторы после ликвидации всего имения получили за рубль всего по 17 копеек.
Счастливая жизнь Александра Николаевича и Марии Александровны Григоровых продолжалась только девять лет. У них были дети: Иван, родившийся в 1826 году и позднее женившийся на своей же крепостной крестьянке из деревни Малинки, Прасковье Ивановне; затем дочь Людмила, родившаяся в 1827 году; Кронид, родившийся в 1830 году (в Крымскую войну он вступил в костромское ополчение и в походе умер от болезни); и, наконец, Митрофан, родившийся в 1834 году, рождение которого и было причиной преждевременной смерти Марии Александровны, скончавшейся от родов. Этот Митрофан Александрович был моим родным дедом. После смерти Марии Александровны заботу о новорожденном Митрофане и о всех оставшихся без матери детях взяла на себя Терезия Михайловна, мать покойной Машеньки. Она вырастила и воспитала всех своих внуков.
НИКОЛАЙ МИТРОФАНОВИЧ ГРИГОРОВ
14 мая 1905 года в Цусимском проливе произошло одно из самых крупных морских сражений в истории парового флота. В итоге силами японского флота была почти полностью разгромлена 2-я Тихоокеанская эскадра русского флота. Само слово «Цусима» сделалось нарицательным.
Известно, что из 38 боевых судов, составлявших 2-ю Тихоокеанскую эскадру, 22 судна погибли в неравном бою, некоторые суда на другой день после боя, будучи окруженными во много раз превосходящими силами противника, спустили свои флаги, часть судов укрылась в нейтральных портах, и лишь крейсер «Алмаз» и миноносцы «Бравый» и «Грозный» прорвались во Владивосток. Штурманом «Алмаза» был уроженец костромского края лейтенант Николай Митрофанович Григоров.
Николай Митрофанович Григоров (1873—1933) — гардемарин
Н.М. Григоров родился 10 января 1873 года в усадьбе Александровское Кинешемского уезда (ныне это территория Островского района). Принадлежал он к старинной, известной с XV века, семье, которая находилась в родстве с несколькими прославленными фамилиями: Невельских, Соймоновых, Овцыных, Купреяновых, Щулепниковых. Может быть, именно семейные предания о знаменитых путешественниках и моряках заронили у Николая Григорова желание служить на флоте. Как бы там ни было, а 13 сентября 1886 года он стал воспитанником морского училища в Петербурге. Крупных имений у Григоровых не было, и Николай учился на стипендию Дурново (в середине XIX века уроженец Солигаличского уезда капитан-лейтенант В.А. Дурново завещал свыше 300 тысяч рублей на обучение сыновей малоимущих дворян в Морском кадетском корпусе, и на стипендии, выплачиваемые из этого капитала, с середины XIX века и вплоть до 1918 года в Морском корпусе обучалось ежегодно по 6 человек из числа костромских малоимущих дворян). Николай Митрофанович закончил училище первым по успеваемости и получил право на то, чтобы имя его было записано золотыми буквами на мраморной доске в стенах учебного заведения.
8 сентября 1892 года Григоров был произведен в мичманы — первый офицерский чин — и назначен в трехлетнее кругосветное плавание на крейсере «Адмирал Нахимов». Молодому офицеру требовалось заказать подходящий к случаю мундир, а денег у него не нашлось, поэтому настоящим подарком стало для Григорова известие о том, что постановлением Костромского дворянского собрания за окончание морского училища первым учеником ему назначена премия в 300 рублей, а на экипировку выдано 150 рублей.
Морская форма очень шла голубоглазому шатену. Офицеры и матросы «Адмирала Нахимова» уважали скромного и мягкого по характеру Николая Митрофановича. Он был интересным рассказчиком, которого всегда слушали с увлечением.
В 1897 году Н.М. Григорова назначили флаг-офицером (адъютантом) к начальнику Тихоокеанской эскадры адмиралу С.О. Макарову, затем с 6 ноября 1900 года началась учеба в Николаевской морской академии, которую он окончил 5 октября 1902 года по первому разряду.
По службе Григоров занимал должность штурманского офицера крейсера 1-го ранга «Память Азова». 23 ноября 1902 года Николая Митрофановича зачислили в штурманские офицеры 1-го разряда. После службы с 10 сентября 1903 года в 3-м флотском экипаже последовало назначение 15 марта 1904 года старшим штурманским офицером на крейсер «Алмаз».
Крейсер 2-го ранга «Алмаз» был заложен 26 сентября 1902 года на Балтийском заводе в Петербурге и поначалу проектировался как крейсер-яхта для наместника на Дальнем Востоке адмирала Е.И. Алексеева. Крейсер спустили на воду 26 июля 1903 года. В строй он вступил в самом конце этого года и сразу был включен в состав отряда судов под командованием адмирала Вирениуса, следовавшего на Дальний Восток. К январю 1904 года отряд оказался уже в Красном море, но «Алмаз» вынужден был отстать от него в порту Танжер из-за повреждения винтов. После начала военных действий с Японией отряд вернули на Балтику, поскольку ему грозило уничтожение при встрече с более сильным врагом. «Алмаз» возвратился самостоятельно и после отправился в поход в составе 2-й Тихоокеанской эскадры.
Эскадра вышла 2(15) октября 1904 года из Либавы (ныне Лиепая), совершила переход почти в 35 тысяч километров, не имея на пути баз и угольных станций. Перед ней стояла задача — прорваться во Владивосток и вести с противником борьбу за господство в Японском море. Утром 14 (27) мая 1905 года эскадра вошла в Корейский пролив, и там ее встретил готовый к сражению японский флот.
Крейсером «Алмаз» командовал 43-летний капитан 2-го ранга Иван Иванович Чагин. Он родился в Тверской губернии, но родовое поместье его семьи Боговское находилось в Макарьевском уезде Костромской губернии, там жили родственники Чагина. И.И. Чагин служил на Черноморском и на Тихоокеанском флотах. В 1896 году Чагина назначили военно-морским агентом в Японию. На этой должности он остается до 1900 года, затем служит старшим офицером броненосного крейсера «Россия», а через два года назначается командиром строящегося крейсера «Алмаз».
В Цусимском бою Чагин, находясь в составе разведывательного отряда, имел задачу охранять транспорты и другие небоевые суда от нападений японцев. По завершении дневного боя, видя поражение наших главных сил и прочитав сигнал раненого начальника эскадры адмирала Рожественского с миноносца «Буйный» о том, что «адмирал передает командование», Чагин, выполняя приказ, данный перед боем, решил самостоятельно прорываться во Владивосток. Прокладку пути крейсера командир поручил Н.М. Григорову.
В Цусимском сражении Николай Митрофанович с начала боя и до прорыва через японский флот почти не сходил с мостика. Именно ему был обязан «Алмаз» своим спасением, причем не только как опытному штурману, но и как отважному флотскому офицеру. Во время сражения, защищая транспорты, «Алмаз» попал под сильнейший огонь японских крейсеров. Был момент, когда было потеряно управление: снаряд, попавший в корму, повредил рулевое устройство. Требовалось под снарядами спуститься по веревочной лестнице за борт и устранить повреждение снаружи корпуса. Григоров покидает мостик, так как потерявший управление корабль не мог следовать по курсу, и вызывается спуститься за борт. Под огнем японцев ему удается исправить повреждение — оно, к счастью, оказалось легко устранимым. Поднявшись на борт, он снова занял свое место на мостике.
Около трех часов дня «Алмаз» опять попал под сосредоточенный огонь японских крейсеров. Один из снарядов снес верхушку передней мачты «Алмаза» и перебил трос, удерживающий мачту от падения в сторону кормы. Новый снаряд разорвался на навесной палубе в середине корабля. Убило четырех матросов и тяжело ранило старшего артиллериста лейтенанта Мочалина. Начавшийся пожар потушил унтер-офицер Вихорев. Под огнем японцев был натянут новый трос взамен перебитого. «Алмаз» имел артиллерию небольшого калибра и не мог существенно повредить японские бронированные крейсера. За убылью тяжело раненного Мочалина руководство артиллерией принял старший офицер, капитан 2-го ранга Дьячков. Он распорядился прекратить огонь из пушек самого малого калибра, так как их снаряды не долетали до неприятеля.
Около четырех часов дня в виду наших крейсеров показались японские броненосцы под командованием адмирала Того. Любой снаряд мог потопить «Алмаз», но лейтенант Григоров, умело маневрируя, вывел крейсер из-под обстрела. В дальнейшем «Алмаз» успешно отбивал с другими русскими крейсерами атаки японцев на наши транспорты. С наступлением темноты, видя, что наши лучшие суда погибли, и получив сообщение с миноносцев «Буйный» и «Бравый» о передаче командования начальником эскадры адмиралом Рожественским следующему по старшинству, «Алмаз», как входивший в отряд адмирала О.А. Энквиста, должен был следовать за своим адмиралом, имевшим флаг на крейсере «Олег».
Однако Энквист предпочел выйти из боя и стал в сумерках уходить от остальных сил эскадры. За ним двинулись «Аврора», «Жемчуг», «Алмаз» и «Изумруд». Но, поняв, что их адмирал вопреки приказу идет на юг, а не на север, «Изумруд» присоединился к остаткам эскадры, а «Алмаз» пошел на север. Командир спросил мнение Григорова о курсе. Николай Митрофанович ответил, что курс, по его мнению, надо взять к берегам Японии. Там наименее вероятна встреча с крупными неприятельскими судами, а от мелких «Алмаз» сможет отбиться. Решение было принято.
Избрав курс вблизи Японских островов, «Алмаз» пошел на запад. Правда, в темноте он чуть не погиб от столкновения с поврежденным транспортом «Иртыш». Только мастерство Григорова помогло вывернуться из-под носа 11-тысячетонного транспорта.
В полной темноте шел крейсер на запад. Пытались увеличивать скорость, но при прибавке хода до 18 узлов (скорость «Алмаза» была 19 узлов, т. е. 33 километра в час) из труб начали сыпаться искры, вырывалось пламя. За ночь корабль прошел опасную зону и утром уже был вне досягаемости японцев, искавших в море уцелевшие русские суда. 17 мая «Алмаз» бросил якорь в бухте Стрелок, вблизи Владивостока.
За успешный прорыв И.И. Чагин получил орден св. Георгия, штурман Н.М. Григоров — орден св. Владимира с мечами и бантом за храбрость.
В Россию Николай Митрофанович возвратился на крейсере «Россия» и с 1906 года совместно с выдающимся адмиралом, участником обороны Порт-Артура Н.О. фон Эссеном и другими передовыми офицерами вел большую работу по восстановлению русского флота, находясь сначала на должности командира дивизиона миноносцев на Балтике, а с 1909 года вместе с академиком А.Н. Крыловым, инженерами Бубновым и Костенко участвовал в проектировании первых русских линейных кораблей типа «дредноут», затем был назначен командиром строящегося линкора «Гангут». Под командой капитана 1-го ранга Н.М. Григорова линкор вступил в строй в конце 1914 года. Николай Митрофанович командовал им до июля 1915 года, затем получил назначение на должность начальника штаба командующего Балтийским флотом. В этой должности он служил до Февральской революции.
Под руководством Н.М. Григорова разрабатывались и осуществлялись планы боевых операций Балтийского флота в эти годы. Они помогли не только не допустить врага в наши воды, но и нанести немцам значительный урон. Из послужного списка Н.М. Григорова известно, что его деятельность в августе 1915 года была отмечена («за особые труды, вызванные обстоятельствами настоящей войны») орденом св. Владимира 3-й степени, в ноябре — «за отличие в делах против неприятеля» — орденом св. Станислава 1-й степени с мечами. 21 ноября 1916 года Николай Митрофанович получил орден св. Анны 1-й степени с мечами — «за отличие в делах против неприятеля».
После Февральской революции адмирал Григоров был отстранен Временным правительством от своей должности и назначен командующим грузовым флотом Балтийского моря. С этой должности он вышел в отставку после Октябрьской революции.
Женился Н.М. Григоров довольно поздно на вдове своего товарища и воспитывал пасынка, учившегося в Морском корпусе.
После Октября, видя, что страна идет к гражданской войне, и не желая принимать в ней участие ни на какой из сторон, контр-адмирал Григоров с женой уехал в ставшую независимой Финляндию. В этом ему помог один из бывших моряков линкора «Гангут», сохранивший добрую память о своем командире и занявший после Октября видный пост. Позднее Н.М. Григоров жил в Германии, Франции. Какое-то время оставшаяся в России родня получала от него письма, но в начале 30-х эта связь оборвалась. В каком году умер Николай Митрофанович, мне неизвестно.
Моряки «Гангута», переименованного после революции в линкор «Октябрьская революция», надолго запомнили своего командира, стройного, крепкого, выше среднего роста, седоголового и с наполовину седой бородой, хранили его фотографии.
Два слова о судьбе крейсера «Алмаз», с которым у Николая Митрофановича было связано столько воспоминаний. После войны на Дальнем Востоке крейсер вошел в состав Черноморского флота, принимал участие в качестве минного заградителя в первой мировой войне. Во время революционных событий 1917—1919 гг. моряки «Алмаза» принимали участие в установлении советской власти в Одессе. После разгрома армии Врангеля осенью 1920 года «Алмаз» в числе других судов нашего флота был уведен белогвардейским командованием в порт Безерта (ныне территория Туниса) и там, простояв много лет, разобран на металлолом.
ВОТЧИНЫ, ПОМЕСТЬЯ И УСАДЬБЫ ГРИГОРОВЫХ
Временем появления Григоровых в пределах Костромской губернии (если не считать многочисленных представителей этой фамилии, относящихся к другим ветвям, также имевшим земельные владения в Костромской губернии) следует считать 1798 год, когда подпоручик Николай Васильевич Григоров, женившийся на дочери майора Афанасия Федоровича Соймонова (внучке известного деятеля времен Петра I, Елизаветы Петровны и Екатерины II Федора Ивановича Соймонова), получил в приданое поместье своей жены с усадьбой, известное под именем Берёзовка. В состав этого имения входили деревни Берёзовка, Вязовка и Оденчиха Владыченской волости, сперва бывшие в составе Кадыевского уезда, а по упразднении такового, отошедшие в Кинешемский уезд Костромской губернии. Туда же из старого владения Н.В. Григорова в Епифанском уезде Тульской губернии были переселены крестьяне, и населенная этими крестьянами деревня получила название «Ново-Троицкое», в память об Епифанском имении — селе Троицком, Кобякове тож. А сама господская усадьба была переименована по имени ее владелицы, Анастасии Афанасьевны, в сельцо «Ново-Настасьинское», однако это название не удержалось, и впоследствии эта усадьба всегда звалась «Берёзовка». Это поместье Анастасия Афанасьевна получила в наследство от своей матери — Клавдии Афанасьевны Соймоновой, урожденной Невельской, скончавшейся в 1795 году.
Первоначально это имение было во владении Федора Ивановича и Прасковьи Ивановны Дмитриевых-Мамоновых, но в 1736 году его купил бригадир Иван Моисеевич Невельской, женатый на Екатерине Милюковой, от которой имел дочь Клавдию Ивановну, вышедшую замуж за Бориса Пыжова. Помимо этого имения, во владении бригадира И.М. Невельского было много поместий в других губерниях. Впоследствии все они пошли в раздел между родственниками И.М. Невельского.
Сперва кадыевское поместье было во владении дочери бригадира — Клавдии Пыжовой, затем перешло к ее мачехе — второй жене Ивана Моисеевича, Матрене (которая по смерти мужа вышла замуж за Семена Рыкачева), и ее пасынку. Затем это имение, включавшее в себя 5500 десятин и около 300 душ крепостных крестьян обоего пола, перешли в собственность внука Клавдии Пыжовой, капрала осадной артиллерии Афанасия Григорьевича Невельского. От Афанасия Невельского оно досталось его единственной дочери Клавдии Афанасьевне, вышедшей замуж за Афанасия Федоровича Соймонова. И уже от Клавдии Афанасьевны поместье перешло ее детям: Ивану, Анастасии, Марии и Анне Соймоновым. В 1803 году Анастасия Афанасьевна выкупила у своей сестры, Марии Афанасьевны, ее долю имения, а доли Ивана и Анны в деревне Вязовка были проданы князьям Вадбольским. По смерти Анастасии Афанасьевны имение досталось ее мужу, Николаю Васильевичу Григорову, и его детям и оставалось во владении потомков Николая Васильевича — сначала младшего его сына Ивана Николаевича Григорова, по смерти которого перешло к его вдове Надежде Михайловне, урожденной Карташовой, а по ее смерти в 1914 году — одному из сыновей ее, Ивану Ивановичу Григорову (1869—1921). К 1917 году всей земли в этом имении было лишь 254 десятины, а в усадьбе стоял одноэтажный деревянный дом.
Помимо усадьбы Берёзовка, в деревне Оденчиха имелась еще одна господская усадьба того же названия, стоявшая на берегу реки Медозы. Этой усадьбой владела до самой смерти старшая дочь Н.В. Григорова — Мария Николаевна, завещавшая это имение, переименованное в честь владелицы в «Марьинское», своему племяннику, Александру Ивановичу Григорову (1856—1933). В этом имении к 1917 году было всего 148 десятин земли.
Старший сын Николая Васильевича, подпоручик Александр Николаевич Григоров, получил свою долю при разделе материнского имения, а затем, женившись на Марии Александровне Полозовой, совместно с ней купил в 1826 году у О.А. Бедняковой усадьбу Башкариха в том же Кинешемском уезде, в одной версте от родовой Берёзовки. Затем, увеличивая свои владения, он в 1837 году купил у наследников господина Савельева имение Малинки, в которое входила усадьба Александровское-Пеньки, пустоши Лабазная и Веретёнка, а также деревня Кобячиха. У наследников господ Ржевских и Перковых им в те же годы было куплено имение Магуриха, в 6 верстах от Александровского. Ранее это имение находилось во владении грузинского царевича Григория Вахтанговича и было пожаловано ему еще при Петре I.
Впоследствии в этом имении были построены две усадьбы на земле, подаренной Александром Николаевичем своим невесткам: жене старшего сына, Ивана Александровича, — Прасковье Ивановне и жене младшего сына, Митрофана Александровича Григорова, — Анне Николаевне. По размерам оба эти имения были примерно одинаковы. Первое, Прасковьи Ивановны, имело земли около 800 десятин: в одном участке, где в 70-е годы была построена усадьба, получившая название «Ново-Покровское», 104 десятины и в других участках — остальное. Второе, Анны Николаевны, состояло из участка в 100 десятин, где так же в 1870-е годы был построен новый дом, и к нему было придано имение Магуриха, площадью около 600 десятин.
Перед 1917 годом Ново-Покровское, с землею 104 десятины, было во владении Виктора Ивановича Григорова, завещанное и оформленное по купчей от матери В.И. Григорова, а остальная часть имения вкупе с купленными мужем Прасковьи Ивановны, Иваном Александровичем, лесными дачами в районе деревень Гарнова, Дымницы, Котлова и Григорова (частью в Кинешемском, а частью в Макарьевском уездах) была во владении всех трех сыновей Ивана Александровича — Ивана, Виктора, Алексея — и дочери Валентины. В этой части было свыше 2000 десятин.
Усадьба Александровское Анны Николаевны Григоровой, скончавшейся 26 февраля 1917 года, по ее завещанию должна была перейти во владение ее внуков (минуя сыновей и дочерей) — детей ее старшего сына, Александра Митрофановича Григорова. Земли в этом имении было 714 десятин, оно оказалось заложено, и на нем к 1917 году имелся долг дворянскому поземельному банку около 25 тысяч рублей. Имения же Ново-Покровское, Берёзовка и Марьинское в залоге не были. Сергей Николаевич Григоров в 1836 году купил у той же О.А. Бедняковой усадьбу и деревню Подрамки, но после освобождения крестьян там свободной земли не осталось, и эта усадьба перестала существовать вскоре после его смерти.
После революции в бывших усадьбах Григоровых — Александровском и Магурихе — был организован совхоз животноводческого направления. В 1919 году большой дом в усадьбе Александровское, где была богатая библиотека, сгорел по неосторожности тестя управляющего совхозом Ланского-Евреинова, занимавшегося в библиотеке до поздней ночи и, очевидно, заронившего там огонь от папиросы. После пожара центр совхоза был перенесен в Магуриху, но совхоз просуществовал недолго. В 1924 году он был ликвидирован, постройки, уцелевшие от пожара в Александровском, были постепенно разобраны окрестными жителями и администрацией близлежащей Александровской бумажной фабрики. В усадьбе Магуриха большой дом был перевезен для постройки так называемого «Народного дома» (или по-современному — клуба) в село Погост, но поставлен он там не был. Остальные постройки Магурихи постепенно также были разобраны, хотя до коллективизации сельского хозяйства там еще жило несколько крестьян, вышедших из деревень на так называемые «отруба» или хутора.
Усадьба Ново-Покровское сперва была превращена в сельскохозяйственную коммуну под названием «Борец»; членами коммуны оказались маломощные крестьяне из деревень Башкариха, Малинки и др., но коммуна эта просуществовала недолго, постепенно жители — члены коммуны — переходили на положение индивидуальных хозяев, а после коллективизации 1929 года усадьба и вовсе была заброшена. Большой барский дом администрация Александровской бумажной фабрики впоследствии разобрала и перевезла для постройки из него какого-то здания на этой фабрике.
В усадьбе Берёзовка после революции разместилось Троицкое лесничество, там было местожительство лесничего и его контора. В 1929 году, после ликвидации лесничеств и организации леспромхозов, усадьба эта была заброшена, и постепенно обветшавший барский дом разрушился.
В усадьбе Марьинское после революции проживали хуторяне — эстонские переселенцы и потомки польских переселенцев, а после коллективизации эти лица разъехались, и усадебные постройки были разобраны жителями деревень Вязовки и Оденчихи.
Все эти места, где некогда стояли цветущие усадьбы, превратились сперва в пустыри, а затем заросли молодым лесом, и местоположение бывших усадеб можно было определить только по сохранившимся отдельным деревьям, украшавшим усадьбы и не свойственным данной местности, — кедрам, лиственницам, дубам и тополям, а также по сохранившимся кустам сирени, жасмина и одичавшим многолетним цветам.
Часть пахотных земель тоже заросла уже довольно большим лесом, а некоторые поля засеваются колхозом и совхозом, организованными в селениях бывших Троицкой и Ивашевской волостей.
НЕМНОГО ИЗ ИСТОРИИ СЕЛА СПАС-ЗАБОРЬЯ
Первые письменные документы по истории этого села — писцовые книги Владыченской волости Кадыевской осады за 1627—1629 годы. В те годы и много позднее этот населенный пункт именовался «Погост», и в нем была только деревянная церковь и несколько домов (дворов) церковнослужительских.
Погост этот входил в состав имения, в которое, кроме этого погоста, включались деревни Жеговатка, находившаяся в 2-х верстах вниз по течению реки Медозы, и деревня «Починок Наумов», обычно называемая просто «Починок», — напротив Жеговатки, но на правом берегу Медозы.
На протяжении трехсот лет это поместье переменило множество владельцев. В XVII веке имением владели помещики Башмаковы, Захаровы, позже — Водорацкие, в 1788 году — Н.В. Лодыженский, а от него это имение перешло в род Леньковских, которые и владели им до отмены крепостного права в 1861 году.
В описании 1796 года значится, что в «Погосте-Спаса, зовется Заборье, церковь ветхая, деревянная, во имя Спаса Нерукотворенного и при церкви два двора поповских, да еще два двора — пономаря и просвирницы».
В селе в 1814—1817 годах была построена на средства прихожан каменная церковь с каменной же колокольнею и каменной оградой. При церкви существовало два клира, так как приход был очень большой. Владельцы имений, входивших в этот приход, — Чихачёвы, Ефимовы, Леньковские, Григоровы — также пожертвовали на постройку храма значительные суммы.
При упразднении Кадыевского уезда в 1797 году вся Владыченская волость, и в том числе село Спас-Заборье, вошла в состав Кинешемского уезда. В передаточной ведомости, хранившейся в Костромском госархиве, записано: «Погост, а что ныне село Заборье-Спас, в нем церковь Всемилостивейшего Спаса и чудотворца Николая, каменная. И при селе дворов священнослужительских 4, в них душ мужских 4 и женских 4».
В другой ведомости написано так: «Оное село стоит на левом берегу реки Медозы, в нем церковь с колокольней и оградой каменные, храм во имя Живоначальныя Троицы с двумя приделами — Спаса Нерукотворенного и Николая Чудотворца. При храме два клира».
Заселение села Спас-Заборья крестьянами началось лишь после отмены крепостного права. В 1872 году в селе было уже 7 крестьянских дворов, в них жили 29 душ. В 1903 году население Спас-Заборья — это 41 душа мужского пола и 51 душа женского пола, а в 1907 году было уже 23 крестьянских двора и в них жили 65 душ мужского пола.
В более позднее время, перед революцией 1917 года, село Спас-Заборье состояло из трех частей.
Первая часть называлась «Поповка», в нее входил храм и дома священнослужителей: священника Василия Богданова, священника Александра Панова, дьякона Павла Степанова, псаломщика Алексей Калинникова и домик, в котором жила просвирница (имя ее я не помню) с братом Владимиром Ивановичем, служившим в местном почтовом отделении приемщиком писем. В ограде церкви, с левой стороны храма, было фамильное кладбище семьи Григоровых из усадеб Берёзовка, Ново-Покровское и Александровское.
Справа от храма были дворы двух братьев — Алексея Романова и Николая Романова. Алексей был «богомазом», то есть мог писать иконы, а также занимался позолотой, а Николай служил полицейским урядником.
Между храмом и рекой Медозой был «торговый центр» — там располагались лавки: в 1913 году открылась лавка потребительской кооперации, а позже, уже после революции, во времена НЭПа, — магазин бывшего полицейского урядника И.О. Кокурина. В 1913 году открылось также кооперативное «Кредитное товарищество».
Между магазинами на свободной площади проходили ярмарки. Было их две: весенняя, в день Троицы, и осенняя, в Спасов день, то есть 6 августа старого стиля. На ярмарку съезжалось много торговцев с разными товарами, в том числе так называемые «князья» — татары, обслуживающие все отдаленные и глухие места. Они торговали «красным товаром», то есть всякого рода мануфактурой. Это были «коробейники», всем знакомые по поэме Н.А. Некрасова. Обязательным на ярмарке был народный театр — знаменитый «Петрушка». Устраивались также карусели и качели. Обычно ярмарки проходили по три дня. На них съезжались и сходились чуть ли не все жители Троицкой волости, а также люди из ближних соседних волостей — Ивашевской и Клеванцовской.
А какое чудесное деревенское пиво варилось в каждом доме — как в самом селе Спас-Заборье, так и во всех деревнях прихода! Теперь такого пива не попробуешь. Нет ни солода, из которого варилось пиво, нет (не сохранилось) и специальной посуды — громадных глиняных корчаг с «рыльцем» внизу, да нет уже в живых, вероятно, и мастериц варить это пиво.
Если идти от Поповки и храма по дороге на деревню Жеговатку, то с правой стороны дороги будет огромное кладбище, на котором хоронили умерших жителей прихода. Это кладбище находилось между дорогой и рекой Медозой. Оно все заросло березами, между которыми находились могилы. На этом кладбище была отдельная ограда с могилами Григоровых — тех, что не «попали» на фамильное кладбище Григоровых в церковной ограде.
Далее протекала маленькая речка, впадавшая в Медозу, и эта речка отделяла так называемую «земскую» часть села. Там были расположены фельдшерско-акушерский пункт и дома для квартир медицинских работников, агрономический пункт с квартирой для агронома, склад сельскохозяйственных орудий и склад семян, затем коммутатор — центральная телефонная станция (в квартирах фельдшера, агронома и других были проведены телефоны). Была также ямская станция, содержавшаяся В.М. Баньковским. Началось строительство больницы — каменного здания, которое к октябрю 1917 года оставалось недостроенным, а потом, уже много позднее, его приспособили под молокозавод. Это был, так сказать, «уголок сельской интеллигенции».
Следует сказать несколько слов о заведующем фельдшерским пунктом Казимире Петровиче Салинкевиче. Он был поляк, потомок ссыльного (после восстания 1863 года). Салинкевич учился в Варшавском университете на медицинском факультете, но его не окончил и врачебного диплома не имел. Земство, испытывая недостаток в медицинских кадрах, сочло возможным принять его на должность фельдшера и поручить ему заведование Спас-Заборским фельдшерско-акушерским пунктом. К.П. Салинкевич был, несомненно, очень талантливый человек и имел неплохие медицинские знания. До приезда в Спас-Заборье он работал в каком-то другом фельдшерском пункте Костромской губернии и имел большой опыт в медицине. Он проработал в Спас-Заборье около 20 лет и снискал у местного населения доверие к себе, как прекрасному медику. Кроме того, он был хорошим химиком, фотографом и мог разбираться в разного рода технике, обращавшейся тогда в быту: швейных машинах, велосипедах, граммофонах, фотоаппаратах. В пасхальную ночь он был всегда организатором и устроителем грандиозного фейерверка, начинавшегося одновременно с ударами колокола, возвещавшего наступление Светлого праздника и пасхальной заутрени.
Но с моральной стороны К.П. Салинкевич не заслужил к себе уважения в основном из-за злоупотребления спиртным. Эта пагубная страсть сильно вредила его репутации. В семейной жизни он также вел себя достаточно аморально. Его жена была тихая, скромная и совершенно забитая женщина. Имели они трех сыновей, два младших (я их знал, когда им было по 11—13 лет) тоже производили впечатление каких-то забитых существ. Старший сын, Иван, когда я с ним познакомился, уже служил на военной службе. Отслужив, он поступил работать на завод «Шугаиха» в 9 верстах от Спас-Заборья. Это был химический завод, вырабатывающий уксусную эссенцию и какие-то порошки. Там он работал делопроизводителем в конторе.
С началом революции 1917 года К.П. Салинкевич «загорелся революционным пылом», вступил в партию большевиков и после октябрьских событий был назначен «комиссаром по здравоохранению» Кинешемского уезда. Но его моральный облик не соответствовал требованиям момента, и он был вскоре исключен из членов РКП(б) и возвратился на прежнее место в Спас-Заборье. Примерно в 1924 году его перевели заведующим медпунктом на одну из кинешемских фабрик с условием, что он «воздержится» от спиртного, и там, через несколько месяцев службы на новом месте, Казимир Петрович окончил свои дни. Несмотря на его недостатки и пороки, он оставил в народе о себе добрую память. И врачи соседних больниц — Адищевской и Семёновской — отдали должное этому самородку-медику, мастеру на все руки.
Там же, повыше медицинских зданий, находилось помещение для ветеринарного пункта, которым заведовал ветфельдшер А.Д. Приоров. А агрономическим пунктом заведовал старейший агроном Кинешемского уезда Петр Петрович Соболев, который до постройки агропункта в Спас-Заборье квартировал в усадьбе Александра Ивановича Григорова Марьинское, где земство арендовало у Григорова нужное помещение. Помощником П.П. Соболева был агрономический староста В.И. Любимов, квартировавший в селе Спас-Заборье. Потом ушедшего в отставку П.П. Соболева сменил молодой агроном Иван Осипович Жарков.
В основной части Спас-Заборья, на другой стороне небольшого ручейка, отделявшего Поповку от остальной части, населенной крестьянами, располагалась земская начальная школа. Она была основана вскоре после реформы 1861 года — в 1867 году — и размещалась в хорошем, специально для школы построенном здании, с квартирой для учительского персонала. В этой школе долгое время учительницей была Мария Васильевна Богданова, дочь местного священника о. Василия. Потом, в связи с увеличением числа учеников, была назначена второй учительницей только что окончившая Кинешемскую женскую гимназию Р.Ф. Сальникова.
Рядом со школой помещалось волостное правление, находившееся в большом, специально построенном также вскоре после реформы 1861 года здании. В нем же заседал и волостной суд. Волостным старшиной был местный крестьянин Одинцов, а писарем — Савелий Кузьмич Чернигин. Как обычно, все дела вершил писарь, хорошо грамотный, разбиравшийся в законах, а старшина осуществлял лишь символическую власть. Имея на руках печать, старшина нередко бывал со столь слабыми познаниями в грамоте, что умел лишь едва-едва нацарапать свою фамилию под той или иной бумагой.
В этой части Спас-Заборья было три каменных дома наиболее зажиточных крестьян. Один (нижний этаж кирпичный, верхний — бревенчатый) принадлежал крестьянину Краснову, другой (тоже нижний этаж кирпичный, а верхний — деревянный) — Артемию Федоровичу Буленеву. Этого наиболее зажиточного мужика в селе следует определить, по современной терминологии, как «кулака»: он занимался барышничеством — ездил на конские ярмарки, закупал там лошадей, приводил их в Спас-Заборье и тут с выгодой перепродавал местным крестьянам. Артемий умер перед самой революцией, и дом достался его родственнику — Ивану Фроловичу Буленеву-«Большому». Третий каменный одноэтажный дом принадлежал Ивану Фроловичу Буленеву-«Младшему». Все крестьянские дома в селе были хорошие, крытые тесом или дранкой, соломенных крыш не бывало.
В этой же части села находилась «казенка» — винная лавка, называемая еще «монополькой». В 1914 году, когда была прекращена торговля водкой, здание этой «казенки» было предоставлено под «Народный дом» — так назывался тогда деревенский клуб. Там же размещалась библиотека, в которую после национализации помещичьих имений были свезены книги и журналы из усадьбы Ново-Покровское, принадлежавшей в 1917 году Виктору Ивановичу Григорову, постоянно проживавшему в Москве.
Следующим за Народным домом двор был занят почтовым отделением, которым заведовал некто Малышев. За волостным правлением протекал еще один ручей, или маленькая речка, через которую был переброшен мост по дороге в усадьбу Марьинское, и за этой речкой стоял только один двор крестьянина Кабанова.
Многие жители Спас-Заборья имели свои пасеки, место для разведения пчел было идеальное по обилию в окрестностях медоносных растений, и доход от пчеловодства жители имели немалый.
Река Медоза изобиловала рыбой, особенно много в ней водилось налимов. Один из жителей занимался добыванием этой рыбы и вылавливал ее столько, что сбыта на месте не имел и увозил свою добычу или в Кинешму, или в село Семёновское — и там и тут проходили еженедельные базары, на которых он и сбывал своих налимов.
Через Заборье проходила дорога из села Воскресенского и деревни Клеванцово, по этой дороге вывозилась в Кинешму продукция химических заводов, находившихся в Троицкой волости (Шугаиха) и в Клеванцовской и Семёновской волостях (Козловка, Баделиха и др.). На этих заводах вырабатывался поташ, серная кислота, уксусная эссенция, древесный спирт и другие лесохимические продукты. От Спас-Заборья дорога шла через деревни Жеговатка, Малинки, затем проходила по земле усадьбы Александровское, где был мост через реку Медозу, тянулась через деревни Данильцево, Горки, Левково и на 23-й версте выходила на Галичский тракт. После пересечения тракта оставался лишь небольшой отрезок пути до села Адищева.
В истории Спас-Заборья следует отметить большой пожар, происшедший в 1909 году, когда выгорело много крестьянских дворов, но Поповка, а также земские строения, школа, волостное правление от пожара не пострадали. Примерно в те же годы было другое «ЧП» — ограбление церкви, когда были похищены проникшими через окно грабителями все церковные суммы и некоторые ценные предметы культа. Полиции удалось найти преступников, которые и были осуждены в каторжные работы. Но это были не местные грабители, а приезжие.
В Троицкой волости располагались 4 дворянских усадьбы. Одна из них — Марьинское на реке Медозе — Александра Ивановича Григорова, там была мельница, а размер землевладения был весьма невелик: всего 148 десятин земли. От села эта усадьба находилась на расстоянии одного-полутора километров. На этой же реке Медозе, в 6 верстах ниже Спас-Заборья, была усадьба Александровское Анны Николаевны Григоровой, с 104 десятинами земли. Ей же принадлежала усадьба Магуриха, которая сдавалась в аренду земству, и там был организован случной пункт с двумя десятками племенных жеребцов — производителей рысистой и арденской пород. В 1917 году управляющим Магурихой был назначен Иван Иванович Григоров, но вскоре после октябрьских событий земский племенной конский пункт прекратил свое существование. Потом в Магурихе недолгое время был центр совхоза, переместившийся из сгоревшей 8 ноября 1919 года усадьбы Александровское. Непродолжительное время директором его являлся В.А. Рогунов, а затем — бывший директор Александровского совхоза В.И. Любимов, перед войной 1914 года состоявший агрономическим старостой Спас-Заборского агрономического пункта.
На реке Киленке стояла усадьба Берёзовка, последним владельцем которой был Иван Иванович Григоров. После революции в этой усадьбе размещалось Троицкое лесничество, лесничим был М.А. Охримюк, а делопроизводителем некто Люстров — бывший полицмейстер г. Иваново-Вознесенска. Потом его на этой должности сменила моя сестра Л.А. Григорова.
Ниже по течению реки Киленки находилась усадьба Ново-Покровское, последним ее владельцем был Виктор Иванович Григоров. В усадьбе было земли немногим больше 100 десятин, но к ней принадлежали еще и лесные дачи в Макарьевском и в Кинешемском уездах, площадь которых была свыше двух тысяч десятин. Сам В.И. Григоров, как писалось выше, постоянно проживал в Москве, а в усадьбе жила его сестра — Валентина Ивановна, пожилая девица, к тому же бывшая около 10 лет в сумасшедшем доме. Она жила там под наблюдением сиделки из дома умалишенных. При национализации усадьбы Ново-Покровское В.И. Григорова с сиделкой были выселены из дома и нашли приют у священника Спас-Заборья о. Василия Богданова, предоставившего этим женщинам самую большую комнату в только что отстроенном своем доме. Сиделка, Евгения Парфеновна Воробьёва, в Спас-Заборье поступила библиотекаршей в Народный дом. В 1922 году В.И. Григорову взял к себе муж ее сестры, Григорий Федорович Хомутов, проживавший в Костроме. После отъезда Валентины Ивановны уволилась и уехала к себе на родину и ее сиделка Е.П. Воробьёва.
В самой усадьбе Ново-Покровское в 1918 году образовалась коммуна под названием «Борец» из полутора десятков беднейших крестьян из деревень Малинки, Башкарихи и др. Но коммуна эта через несколько лет распалась, часть ее членов построила себе невдалеке дома и стала вести единоличные хозяйства, а большая часть разбежалась — кто куда. Как только было истрачено все, составлявшее материальную часть, — скот, зерно, фураж и прочее, — так и пропал стимул к дальнейшему хозяйствованию у этих коммунаров.
Более в Троицкой волости дворянских усадеб не было, кроме этих четырех, которые все принадлежали роду Григоровых. На пути в Адищево, между деревнями Горки и Левково, чуть в стороне от дороги, на берегу реки Меры, стояла усадьба Панькино, это была одна из древнейших усадеб костромского края — с каменным двухэтажным домом со сводчатыми подвалами. Последним владельцем Панькина был П.П. Варфоломеев, умерший в 1916 году. После революции в усадьбе поселились несколько семейств из деревни Левково, где они и жили до коллективизации 1930 года. Потом этот старинный дом был разобран на кирпич.
Еще одно событие из истории села Спас-Заборья. В мае 1917 года, в праздник Троицы — храмовый праздник, — как обычно, состоялось торжественное богослужение, обедня, и храм был до предела заполнен молящимися. Служили в церкви оба клира. Во время обедни разразилась сильнейшая гроза. Громовые удары следовали один за другим и были необычайной силы. И один разряд молнии ударил прямо в купол храма, молния прошла в алтарь, зажгла занавес в царских вратах и на позолоте царских врат оставила черный след. Находившиеся в алтаре два священника, дьякон и псаломщик были оглушены, и у них парализовало ноги. Из молящихся был насмерть поражен один крестьянин из деревни Кобячиха. Конечно, служба в церкви прекратилась, пострадавших духовных лиц вынесли из церкви, и прибывший на место фельдшер К.П. Салинкевич оказал им помощь. Шел май 1917 года, и многим этот случай казался «наказанием Божиим» за то, что произошла революция и стали нарушаться веками установленные обычаи и уклад жизни.
В 1923 году, в связи с «укрупнением» волостей, Троицкая волость с центром в селе Спас-Заборье была упразднена, и ее территория вошла в состав Адищевской волости с центром в Адищеве, а в Спас-Заборье остался лишь сельсовет. Ныне в селе расположен центр совхоза «Заборский».
Вот, пожалуй, и все, что я знаю из истории села Спас-Заборья и о людях, когда-то проживавших там.