Такой видел Кострому Н. А. Некрасов, когда подъезжал к городу со стороны Грешнева.
Гаврила Яковлевич Захаров: друг-приятель поэта
В конце первой декады июня 1861 года Некрасов выехал из Петербурга в Грешнево. Он спешил посмотреть, что изменилось в его родных краях после отмены крепостного права. Доехав на поезде до Москвы, дальнейший путь до Ярославля поэт совершил на лошадях, прибыв в Грешнево, по-видимому, в середине июня.
Во второй половине июня Некрасов отправился на охоту в Костромской уезд. Конечно, он слышал о глухих и малонаселённых местах по реке Костроме, чьи леса и болота изобиловали дичью. В 1861 году он решил попытать охотничьего счастья там.
По мнению А. Ф. Тарасова, «в середине 20-х чисел июня»124 поэт отправился в костромские края. По свидетельству И. Г. Захарова, обычный охотничий выезд Некрасова в 60-е годы выглядел так: «На охоту Николай Алексеевич на трех тройках ездил: одна для него, другая – для всякой обснарядки для охоты; у него на жалованьи жил Кузьма-охотник (…), только из-за охоты, нарочно, его и держал, – так на этой тройке – Кузьма, на третьей – кухня. Богатый был барин»125. Разумеется, и в эту поездку Некрасов отправился на нескольких тройках с егерем Кузьмой Солнышковым, поваром и кучерами. В экипаже с Некрасовым ехала одна из его любимых собак (скорее всего, английский пойнтер) по кличке Фингал, увековеченная поэтом в стихотворении «Крестьянские дети».
В ту пору, когда возникновение Костромского водохранилища еще никому не могло привидеться и в страшном сне, из Грешнева тракт вел прямо до Костромы. Тринадцатью годами раньше, в конце апреля 1848 г., трактом между Ярославлем и Костромой впервые проехал молодой А. Н. Островский, направлявшийся в недавно приобретенную его отцом усадьбу Щелыково в Кинешемском уезде. Островский проехал через Грешнево, заночевал на постоялом дворе в д. Овсянники и утром 28 апреля направился в сторону Костромы. В дневнике он описывал эту дорогу: «По луговой стороне виды восхитительные: что за села, что за строения, точно как едешь не по России, а по какой-нибудь обетованной земле (…). Виды на ту сторону очаровательные. По Волге взад и вперед беспрестанно идут расшивы то на парусах, то народом. Езда такая, как по Кузнецкому мосту. Кострому видно верст за 20»126.
Через Сельцо, Саметь, Шунгу, Стрельниково, Святое (ныне – Некрасово), Ипатьевскую слободу тракт вел к наплавному мосту через устье реки Костромы возле Ипатьевского монастыря. Далее по Мшанской (ныне – ул. Островского) некрасовские тройки выехали в центр Костромы, на Сусанинскую площадь. Некрасов остановился в стоящей на площади самой богатой тогдашней городской гостинице «Лондон». Где именно в «Лондоне» остановился Некрасов, конечно, неизвестно, но, вероятнее всего, он занял один из лучших номеров на втором этаже.
Гостиница «Лондон», которая размещалась в бывшем барском особняке с монументальным восьмиколонным портиком. Этот особняк, построенный в 1819-1824 гг. генерал-лейтенантом и сенатором С. С. Борщовым (1753 – 1837 гг.), представлял собой настоящий дворец. Не зря в 30-е годы его дважды отводили под резиденцию посещавших Кострому представителей Дома Романовых: 7-10 октября 1834 года для императора Николая I, и 13-15 мая 1837 г. – для наследника престола цесаревича Александра Николаевича (будущего императора Александра II)127. После смерти старого генерала особняк перешел к его сыну – действительному статскому советнику и камергеру М. С. Борщову. Во время страшного пожара в сентябре 1847 года особняк на Сусанинской площади сильно обгорел. М. С. Борщов не стал тратиться на восстановление и в марте 1849 года продал его купцу I гильдии из г. Александрова Владимирской губернии А. А. Первушину, который открыл в нем гостиницу (или – номера), дав ей гордое имя британской столицы128.
Сусанинская площадь Костромы. Крайний дом справа – дом генерала С. С. Борщова.
Именно в «Лондоне» и состоялось знакомство Некрасова с крестьянином-охотником Гаврилой Яковлевичем Захаровым, оставившее столь заметный след в творчестве поэта. Точный год их знакомства неизвестен, традиционно считается, что оно произошло в 1858-м, 1859-м или 1860 гг.129 Мизенец пишет: «Когда случился первый приезд Некрасова в Шоду (он, как известно, произошел сразу после знакомства поэта с Гаврилой Яковлевичем – Н. З.), неизвестно. Во всяком случае, до 1861 года, когда написаны “Коробейники”»130. По мнению А. Ф. Тарасова, знакомство Некрасова с Гаврилой Яковлевичем произошло «в 1859 или 1860 году»131. В. Н. Бочков пишет, что оно произошло в августе 1858 г.132 Ю. В. Лебедев относит знакомство к 1859 г.133
Думается, что у нас есть возможность установить более точную дату. Как писалось выше, в 1858-1859 гг. Некрасов находился в Грешневе очень короткое время, и поэтому реально поэт мог приехать в Кострому в 1860 или в 1861 гг., последний год нам представляется наиболее вероятным. Традиционно 1861 год как вероятная дата знакомства Некрасова и Гаврилы Яковлевича исключается. Ведь посвящение Гавриле Яковлевичу поэмы «Коробейники» датировано 23 августа 1861 г., а впервые он упоминается в «Крестьянских детях», написанных еще раньше, в июле. Считается, что не может поэт только что познакомиться с человеком и тут же упоминать его в стихах и посвящать ему поэмы. Однако, думается, можно довольно уверенно предположить, что знакомство поэта с Гаврилой Яковлевичем состоялось именно в 1861 году. Подтверждением данного предположения служит то, что вплоть по 1860 год включительно ни имени Гаврилы Яковлевича, ни явно «костромских» примет в произведениях Некрасова нет. Хотя, как совершенно верно отмечает А. Ф. Тарасов, в 60-е годы после охотничьих странствий по ярославским и костромским местам поэт обычно писал стихи «по свежим следам»134. Мало вероятно, чтобы, будучи знаком с Гаврилой Яковлевичем год-два, за всё это время Некрасов ни разу его не упомянул в своих произведениях, и почему-то начиная только с 1861 г. и имя Г. Я. Захарова и большое количество костромских «примет» появляются в некрасовской поэзии. Поэтому, с нашей точки зрения, знакомство Некрасова и Гаврилы Яковлевича состоялось именно в 1861 г.
В. Н. Бочков пишет, что их знакомство произошло так: «…поэту требовалось подыскать спутника по охоте, который мог бы показать ему богатые дичью места. Утром Николай Алексеевич пил чай у себя в номере, поглядывая на площадь. Он увидел выходящего из Еленинской улицы и направляющегося на рынок в Больших Мучных рядах человека, увешанного связками битой птицы. Некрасов послал за ним слугу, и тот вскоре привел охотника, оказавшегося крестьянином из д. Шода Костромского уезда Гаврилой Яковлевичем Захаровым»135. Однако сын Гаврилы Яковлевича, Иван Гаврилович Захаров, рассказывал о знакомстве своего отца с Некрасовым по-другому. Согласно записи Мизенца, их знакомство произошло так: «…Некрасов приехал как-то летом в Кострому, остановился в одной из гостиниц на Сусанинской площади и послал лакеев разыскать какого-нибудь охотника для указания мест в Костромской губернии. Один из лакеев увидел на рынке Гаврилу, который нес дупелей по губернаторскому заказу. Лакей сказал Гавриле о Некрасове и передал ему желание “барина” найти охотника. Гаврила пришел к поэту, познакомился с ним и обещал показать свои охотничьи места. Сейчас же собрались и поехали на тройках в Шоду»136. Дополним этот «не длинный и отрывочный», по выражению Мизенца, рассказ сообщением о. Леонида Парийского, также основанным на рассказе сына Гаврилы Яковлевича. В 1916 году Иван Гаврилович рассказал: «Николай Алексеевич как наезжал в Кострому – останавливался в номерах, вот где теперь окружной суд*. (…) Николай Алексеевич приехал в Кострому и посылает Кузьму: поди, говорит, поищи охотника здешнего, чтобы нам места показал. Кузьма и пошел. Тятинька-то, это, на базаре дичь сдал, а дупелей нанизал на веревочку и несет вишь, губернатору; идет у собора, вдруг сзади по плечу его хлоп, так, чу, он и обмер. А это Кузьма.
– Ты что, спрашивает, охотник?
– Охотник.
– Тебя-то и надо, пойдем, барин тебя требует.
И пошли. Приходят в номера, в окружной суд. Николай Алексеевич – к себе тятиньку, все расспросил.
– Ну, говорит, Кузьма, налейте ему двусоставную… Пей, говорит тятеньке.
Тятинька выпил, дух заняло – наикрепчайшая водка.
– Теперь, говорит, неси дичь губернатору, дичь оставь – деньги я заплачу.
Тятинька и не вышел, так тут у них, в каморке, и уснул – сшибло с крепкой водки»138.
Эпизод с угощением наглядно свидетельствует, что Некрасов знал толк в крепкой водке. Трудно судить, чем именно «сшибло» с ног Гаврилу Яковлевича, видимо, под «двусоставной» имеется какая-то особо крепкая водка, возможно – смесь двоенного спирта с каким-нибудь домашним вином139, крепость которой могла составлять 60-70 градусов.
По рассказу Ивана Гавриловича, когда Гаврила Яковлевич проснулся, Некрасов отправил его в губернаторский дом, почему-то запретив ему брать там деньги за дичь. Гаврила Яковлевич «…дичь губернатору отнес.
– Скажите его высокобродию, что Гаврило-охотник дичь принес, а денег не спрашивает.
И ушел»140.
Гаврила Яковлевич нёс дупелей к губернатору, т. к., по-видимому, уже несколько лет он поставлял дичь генерал-лейтенанту И. В. Романусу, управлявшему Костромской губернией в 1857-1861 гг.**
И. В. Романус скончался 8 июня 1861 года и был похоронен на кладбище Спасо-Запрудненской церкви142 (его могила не сохранилась). Если верно наше предположение о том, что Некрасов познакомился с Гаврилой Яковлевичем в 1861 году, то последний нёс дупелей уже не И. В. Романусу, а исполняющему тогда обязанность начальника губернии вице-губернатору А. В. Виноградскому.
В губернаторский дом на Муравьёвке* с базара и направлялся Гаврила Яковлевич, когда в бывшем Кремле, у Успенского кафедрального собора, его остановил некрасовский Кузьма.
По-видимому, при знакомстве Гаврила Яковлевич порекомендовал Некрасову поохотиться на севере Костромского уезда, в окрестностях своей родной деревни Шоды. На другой день из «Лондона» поэт и Гаврила Яковлевич направились в путь. По Еленинской улице** кавалькада некрасовских троек выехала из города и покатила по Вологодскому тракту, по его первому участку, идущему от Костромы на Любим.
Через 20 верст они доехали до села Сущева. В настоящее время Сущево, куда в 50-е гг. XX в. переселилось немало жителей из обречённой на затопление Костромской низины, является одним из крупных населенных пунктов Костромского района. Во времена же Некрасова Сущево было весьма небольшим селением с каменной Христорождественской церковью. На 1870-1872 гг. в нем было 18 дворов, в которых проживало 42 человека143.
Свернув в Сущеве налево, Некрасов и Гаврила Яковлевич миновали д. Невежино, несколько верст ехали лесом (местное его название – «Большой лес»). Выехав на простор заливных лугов низменной равнины с её озерами и озерками, некрасовские тройки оказались на территории Мисковской волости, которая являлась одной из самых молодых в Костромском уезде: её выделили из состава Шунгенской волости только в 1860 г.144 Одна из главных особенностей Мисковской волости состояла в том, что её населяли исключительно государственные крестьяне. В советское время, когда в массовой литературе писали о крестьянстве в период до 1861 г., речь обычно шла о помещичьих крестьянах, и у читателя создавалось впечатление, что все крестьяне в то время принадлежали помещикам. Однако в России были обширные области (Север, Урал), где крепостного права не было никогда и где в основном жили т. н. государственные крестьяне. Немало их было и в центральных губерниях. К 1 января 1859 года в Костромской губернии проживало 89634 души государственных крестьян мужского пола (т. е. реально их было около 200 тысяч человек), или 20,1% к числу всех крестьян губернии145.
Второй особенностью Мисковской волости было то, что в религиозном отношении она отличалась большой пестротой: наряду с православными здесь жило немало старообрядцев. В 40-е гг. XIX века значительная часть старообрядцев-беспоповцев Мисковской волости перешла в единоверие*.
Помимо единоверцев в волости имелось также немало беспоповцев и приверженцев возникшей в 30-е гг. XIX века старообрядческой Белокриницкой иерархии. Причем зачастую представители названных толков жили здесь вперемешку друг с другом почти в каждой деревне. Не знавшие крепостного права крестьяне Мисковской волости отличались особой предприимчивостью. Издавна они стали выращивать редкий в средней полосе хмель, ставший ведущей сельскохозяйственной культурой волости.
Переехав по мосту через реку Мезу, некрасовские тройки проехали через большие села Мисково и Жарки. Дорога из Костромы к этим селам издавна «славилась» как особенно плохая. В «Военно-статистическом обозрении Российской империи» о ней говорилось: «Эта дорога идет сначала по довольно овражистой и пересеченной местности и песчаному грунту, далее же по низким и болотистым местам к с. Мискову (…). Весною, во время разлития вод р. Костромы, эта дорога заливается на 15 верст, около с. Мискова, а потому сообщение в это время прекращается. Вообще эта дорога дурна, особливо в дождливое время»147. Данное описание относится к 1848 г., но вряд ли ко времени первой поездки Некрасова в Шоду она стала существенно лучше. По-видимому, именно эту дорогу в том же году поэт «воспел» в поэме «Коробейники» (о чем чуть ниже). Около Мискова и Жарков Некрасов впервые поохотился, вероятно, на здешних болотах; сын Гаврилы Яковлевича, Иван Гаврилович, позднее рассказывал: «Дорогой останавливались и охотились, по указаниям Гаврилы, около Мисково и Жарков»148. Перебравшись вблизи от Жарков по мосту через реку Глушицу, и, проехав еще семь верст лесом к северу, путники въехали в Шоду.
«В один день, – продолжал И. Г. Захаров, – (…) глядим: летят тройки; слышим – барин едет. Что за барин, думаем, их много тут приезжает – особенного внимания не обращали на них. И узнали, что будет Н. А. Некрасов, барин знаменитый!» Немного спустя, приехал и сам «барин». Не успев еще хорошенько отдохнуть, он собрался на охоту, которая оказалась очень удачной: по словам Ивана, в 3 часа убили 120 дупелей. «Ну, говорит Николай Алексеевич, у вас можно охотиться»149. В. Н. Бочков совершенно правильно отметил, что о первом приезде Некрасова в Шоду Иван Гаврилович, конечно, рассказывал со слов родителей: «… сам он, имея тогда возраст полтора года*, мог наблюдать первый приезд поэта разве что с материнских рук»150.
Деревня Шода находилась в 38 верстах к северу от Костромы, на правом берегу реки Мезы (левый приток реки Костромы). Своё название деревня получила от небольшой речки Шоды, впадающей в Мезу в нескольких сотнях метрах выше деревни**.
Происхождение большинства сёл и деревень теряется в глубинах прошлого, но время основания Шоды – и этот случай крайне редкий – нам известно. Шода – относительно молодая деревня: она возникла около 1810 г., когда здесь поселилась группа крестьян, выселившихся из «прихода села Сухорукова* (Костромского уезда) по случаю малоземелья»154. По преданию, доныне живущему среди уроженцев Шоды, жители Сухорукова выезжали на Мезу на место будущей деревни на сенокос и хорошо знали эти места. В конце концов группа из семи семей решила переселиться сюда155. Справедливость этого предания подтверждает то, что в ревизской сказке 1834 года в Шоде значатся именно семь семей156. Почти всю свою историю поселение на Мезе наряду с официальным – Шода – имело и неофициальное название – «Новая деревня», которое его старожилы помнят до настоящего времени.
Вплотную к Шоде подступал лес, носивший характерное название – Шодский Рамень (в костромских говорах слово «рамень» или «раменье» обозначает «густой, дремучий, тёмный лес»157). Окруженная лесами Шода находилась в глухом уголке северной части Костромского уезда, где селения были редки. В семи верстах к северу от Шоды лежала д. Пустынь. В шести верстах к западу – д. Бугры, в восьми верстах к северу – д. Колгора, в двенадцати верстах к северо-востоку – д. Ямково. В четырех верстах к югу находилось с. Жарки, в восьми – с. Мисково. Все эти селения находились по берегам рек: Пустынь – на р. Андобе, вблизи от её впадения в р. Кострому, Бугры и Колгора – на р. Костроме, Ямково – на р. Мезе.
Жизнь Шоды была неотделима от Мезы, на берегу которой она стояла. Рыбаками являлись многие представители захаровского рода, включая и сына Гаврилы Яковлевича, Ивана Гавриловича. Как вспоминает праправнучатый племянник Гаврилы Яковлевича, А. Д. Захаров, сам страстный рыбак, в 30-50 гг. XX века в Мезе с её омутами водились сомы, щуки, головли, окуни, язи, лещи и т. д.158 В некрасовские времена рыбный мир Мезы, наверняка, был еще богаче.
Деревня Шода примыкала к Костромской низине, ежегодно заливаемой весенним половодьем. Разливы Мезы были не такими высокими, как происходившие южнее ежегодные разливы Волги и реки Костромы. Иаков Нифонтов, отмечая, что в весенний разлив большая часть Костромского Заречья залита водой «иногда в течение 2-х месяцев», писал, что «деревни Бугры, Шода, Пустынь и Колгора водой заливаются не надолго (не больше недели) и не глубоко»159. Правда, иногда Меза поднималась очень высоко и заливала Шоду: тогда местным жителям приходилось ездить по деревне на лодках (на фотографиях начала XX века видны дома на берегу Мезы, со всех сторон окруженные водой).
При возникновении Шоды её жители являлись старообрядцами-беспоповцами. Ко времени первого приезда Некрасова в Шоду большинство их, в том числе и семья Захаровых, перешли в единоверие. Единоверцев в Костромском уезде было относительно немного, единственный единоверческий приходской храм находился в с. Жарки. В 1840 году жители Жарков из старообрядчества перешли в единоверие (скорее всего, тогда же перешли в единоверие и жители Шоды). В 1842 году по благословению Святейшего Синода деревянную старообрядческую часовню в Жарках перестроили в церковь во имя Успения Божией Матери160. Рядом с церковью находилось приходское кладбище. Жарковский приход являлся довольно большим и охватывал целый ряд селений Костромского уезда*.
Жители Шоды являлись прихожанами этого храма. Настоятелем Успенской церкви в Жарках в это время был священник Сергий Смирнов. После окончания в 1854 году Костромской духовной семинарии он был рукоположен в священника Успенской церкви в Жарках162.
И в первой половине и в середине XIX века деревня Шода была небольшой: в 1834 году в ней проживало семь семей, в 1850 г. и 1858 г. – девять*.
Одними из первопоселенцев и основателей Шоды являлись дед Гаврилы Яковлевича, Захар Иванович (1756 – 1823 гг.), в документах того времени числившийся, разумеется, как «Захар Иванов», и его сын, отец Гаврилы Яковлевича, Яков Захарович (1779 – 1845 гг.), в документах проходивший как «Яков Захаров»164. В 1818 году уже в Шоде у Якова Захаровича и его жены Марфы Ивановны** родился сын, нареченный Гаврилой, – будущий «друг-приятель» Некрасова166. Всего у Якова Захаровича было четверо детей: Ульяна (р. 1815 г.), Гаврила (р. 1818 г.), Александр (р. 1821 г.) и Семен (р. 1828 г.)167.
По-видимому, в начале 40-х гг. XIX века Гаврила Яковлевич женился на крестьянской девушке Маремьяне, дочери крестьянина Родиона Яковлевича и его жены Аграфены из д. Дворище***168, которая находилась в соседней Андреевской волости примерно в 12 верстах от Шоды (вблизи от Сандогоры, к югу от этого села).
Неизвестно, когда возникла деревня Дворищи, но, скорее всего, это весьма древнее поселение. Основное значение термина «дворище» – место, где когда-то был двор169. Видимо, когда-то на месте деревни стоял крестьянский двор, потом он по каким-то причинам исчез, и это место стали называть «дворище». Позднее данное название перешло к возникшей здесь небольшой деревне.
Необходимо напомнить, что в северной части Костромского уезда находилось две деревни Дворище: одна – в Андреевской волости, вблизи от Сандогоры, и другая – в Апраксинской волости****.
Точный год рождения Маремьяны Родионовны неизвестен. Согласно ревизской сказке 1834 г., когда Маремьяне Родионовне значилось 12 лет, она родилась около 1822 г.171 Согласно ревизской сказке 1850 г., когда ей значилось 30 лет172, она родилась около 1820 г. В Дворище семья Маремьяны Родионовны носила фамилию Кутейниковы (скорее, это была не фамилия, а деревенское прозвище), в связи с чем в Шоде жену Гаврилы Яковлевича шутя звали «Кутейницей» или «Кутьей»173. В 1927-1928 гг. старики в Шоде, помнившие Маремьяну Родионовну, характеризовали её как «красавицу», «приятную», «мягкосердечную»174.
Следует заметить, что в литературе обычно по-разному называется имя жены Гаврилы Яковлевича, которая по общему признанию является прототипом Катеринушки из «Коробейников». Мизенец назвал её Матреной175. А. В. Попов – Марианной Родионовной176 (это же имя вслед за ним повторяет и Н. К. Некрасов177). Иногда жену Гаврилы Яковлевича называют Марией, Мариной и т. д. Лишь у о. Леонида Парийского Некрасов, обращаясь к жене Гаврилы, называет её «Маремьянушкой»178. Правильно – Маремьяна Родионовна – назвал её и В. Н. Бочков, знакомый с ревизскими сказками (но не давший в своем очерке ссылок на них)179. Правда, такой разнобой получился не случайно. Прототип Катеринушки действительно носил довольно редкое имя. Ведь Маремьяна – это народный вариант имени Мариамна (в честь святой Мариамны).
Ко времени первого приезда Некрасова в Шоду у Гаврилы Яковлевича и Маремьяны Родионовны было двое сыновей и дочь: Федор (р. 1848 г.), Феоктиста (р. 1854 г.) и Иван (р. 1856 г.)180. Если возраст Федора и Феоктисты дан нами с некоторой условностью (в ревизских сказках обычно указывается не год рождения, а возраст человека), то день рождения Ивана известен точно – Иван Гаврилович родился 10 сентября 1856 г.181
Известны приводимые А. А. Буткевич слова Некрасова о том, что «самый талантливый процент из русского народа отделяется в охотники…»182. Безусловно, что поэт имел в виду, в частности, и Гаврилу Яковлевича. К моменту знакомства с Некрасовым Гаврила Яковлевич был одним из лучших охотников Костромского уезда. В 1916 году его сын Иван Гаврилович вспоминал: «Тятенька весь город (Кострому – Н. З.) дичью кормил, набьёт целую телегу и везет (…). Попроще дичь на базар сдавал, а красную*, вишь, губернатору поставлял»184. С какого времени Гаврила Яковлевич стал поставлять дичь к губернаторскому столу, нам неизвестно. Безусловно, что он уже делал это при губернаторе А. В. Романусе, управлявшем губернией с 1857 г. Скорее всего, он продолжал поставлять дичь и его преемнику, генерал-лейтенанту Н. А. Рудзевичу, служившем костромским губернатором в 1861-1866 гг. Мы не знаем, состоял ли Гаврила Яковлевич в личном знакомстве с губернаторами, но, если те хотя бы немного интересовались охотой, то, вероятнее всего, они знали охотника из Шоды. В любом случае, Гаврила Яковлевич часто бывал в губернаторской усадьбе на Муравьёвке. Как знаток охотничьего дела, он был знаком с рядом представителей высшего губернского общества (например, с Л. А. Пушкиным, о чем чуть ниже).
Гаврила Яковлевич охотился на глухарей, тетеревов, дупелей, бекасов, лосей и т. д. Он много охотился и на пушных зверей. Праправнучатый племянник Гаврилы Яковлевича, А. Д. Захаров вспоминал, что в 30-50 гг. XX века в окрестностях Шоды он охотился на куниц, горностаев, лис, норок, белок, выдр185. Безусловно, что эти же звери были и объектом охоты Гаврилы Яковлевича. Он добывал также и выхухоля. Ведущий ночной образ жизни, обитающий по рекам и речным старицам, выхухоль высоко ценился из-за своего меха. Шкурки добытых зверьков Гаврила Яковлевич продавал в Костроме, Ярославле и Ростове Великом186.
Г. Я. Захаров обладал редким ремеслом: он изготовлял охотничьи ружья, которые продавал местным охотникам**.
Одно из своих ружей Гаврила Яковлевич сделал для Давыда Петрова из д. Сухоруково, который убил из него двух прохожих коробейников – этот случай и лёг в основу поэмы Н. А. Некрасова «Коробейники»188. От отца ружейное мастерство унаследовал И. Г. Захаров, ставший мастером, «известным на 100 верст кругом»189.
О том, что еще умел делать Гаврила Яковлевич, в 1937 году в Шоде вспоминал его внук, Алексей Федорович Захаров. По его свидетельству: «Гаврила Яковлевич (…) научился кузнечному и слесарному ремеслу, поставил за деревней кузницу, делал в ней гвозди, ухваты, подковы, ковал крестьянских лошадей, но особенно любил и умел чинить охотничьи ружья»190.
Гаврила Яковлевич обладал и поэтическим даром (примечательно, что этот дар был у нескольких поколений его потомков). А. А. Буткевич вспоминала: «С одним из своих друзей, охотником, он (Некрасов – Н. З.) однажды переходил кладбище. Гаврило рассказывал ему о покойниках, могилы которых обращали на себя внимание брата***. Я помню только эпитафию, произнесенную Гаврилой помещику:
Зимой играл в картишки
В уездном городишке,
А летом жил на воле,
Травил зайчишек груды
И умер пьяный в поле
От водки и простуды»191.
При этом Гаврила Яковлевич был неграмотным, во всяком случае, он не умел писать; известное письмо Гаврилы Яковлевича Некрасову от 1869 года было написано с его слов другим человеком (подробнее о письме будет ниже). Однако главным занятием Гаврилы Яковлевича, конечно, являлась охота. Иван Гаврилович вспоминал, что отец «почти не жил дома, а ходил по различным усадьбам и проводил время у господ, охотясь с ними»192.
В литературе друга-приятеля Некрасова традиционно именуют так, как его называли и при жизни – Гаврилой. Данный народный вариант имени настолько устоялся, что когда охотника из Шоды изредка называют Гавриил, это режет ухо. Вариант «Гаврила» стоит в одном ряду с такими широко распространёнными в прошлом формами имен, как Михайло, Кирила и др.
Некрасовские тройки подьехали к Шоде с юга, со стороны Жарков. Проехав вдоль деревни, тянущейся по берегу Мезы, они остановились у дома Гаврилы Яковлевича. В начале XX века этот дом стоял на северо-восточном конце Шоды, почти на самом краю. Скорее всего, и в 1861 году он стоял на краю деревни. Леонид Парийский, видевший дом Гаврилы Яковлевича в 1916 г., описывает его так: «Домик в три окна с белеющими наличниками (…). Изба обыкновенная, крестьянская, только по-староверски чистенькая»193.
В первый свой приезд Некрасов прожил в Шоде три дня. По свидетельству Ивана Гавриловича, поэт ночевал в «сельнике» (летней половине) избы Гаврилы Яковлевича194. Где ночевала остальная команда Некрасова – егерь Кузьма, кучера, повар, – мы не знаем, вероятно, они находились при лошадях. В Шоде поэт оставался верен манере при общении с крестьянами за всё щедро расплачиваться. Иван Гаврилович свидетельствовал: «Как приедет, бывало, – вся деревня возле него, всех деньгами наградит. Братец у тятеньки – Семен Яковлевич – еще и посейчас жив, так тетинька-то Дарья только охапочку сенца подбросила лошадке Николая Алексеевича – сейчас трешницу вынул. Тятеньке рублей по 70 давал за трои-то сутки. Маменьку за стряпню всё хвалил: “Ах, Маремьянушка, до чего ты щи варить мастерица!” И её наградит»195. В первое своё посещение Шоды Некрасов сделал Гавриле Яковлевичу большой подарок – подарил ему коня (коня, видимо, выпрягли из одной из некрасовских троек)196. Все эти три дня Некрасов провел в охоте в окрестностях Шоды. Как вспоминал Иван Гаврилович, Некрасов с Гаврилой Яковлевичем «…охотились всё тут вон, в низине, Ляды называется; дупелей там погибель было, куницы водились»197.
Ближайшим следствием знакомства с Гаврилой Яковлевичем и поездки в Шоду стало написание Некрасовым двух его известных произведений – «Крестьянские дети» и «Коробейники».