«Крестьянские дети» и «Коробейники»

Вернувшись в Грешнево, в первой половине июля 1861 года Некрасов написал одно из самых известных своих стихотворений – «Крестьянские дети». В. Е. Евгеньев-Максимов пишет: «…летом 1861 года (июнь-июль) (…) датировано и знаменитое, все школьные хрестоматии обошедшее и во всех хрестоматиях утвердившееся, стихотворение “Крестьянские дети”»198. «Судя по датировке рукописи», отмечает А. Ф. Тарасов, поэт работал над этим стихотворением «с 1 по 14 июля»199.

В основу «Крестьянских детей» лёг эпизод, с которого и начинается стихотворение. Некрасов пишет:

Этот сарай, скорее всего, стоял в Шоде, возле дома Г. Я. Захарова. Проснувшись, Некрасов увидел, как в щели на него смотрят дети:

Поэт слышит разговор детей, заинтересованно обсуждающих его персону, его собаку и его ружьё. Этот эпизод, разумеется, не выдуман. А. А. Буткевич вспоминала, что Некрасов: «…редкий раз не привозил он из своего странствия какого-либо запаса для своих произведений. Так, однажды, при мне он (…) засел на два дня, и явились “Крестьянские дети”. В самом деле, разве возможно выдумать форму этой идиллии? Этот сарай с цветами-глазками!»200.

Обсуждая внешний вид охотника, дети отмечают наличие у него бороды. Поэт слышит, как они переговариваются:

Данное обсуждение – характерная примета времени. К 1861 году ношение некоторыми господами бороды являлось новшеством, и в восприятии крестьянских детей барин всё еще оставался человеком безбородым, самое большее – с усами.

В разговоре дети упомянули Гаврилу Яковлевича. Один из мальчиков сказал:

Сарай, в котором задремал поэт, явно находился в Шоде, раз дети, рассматривавшие Некрасова, знают Гаврилу Яковлевича. Впрочем, на то, в каком месте произошел этот эпизод, существуют разные точки зрения. Б. Л. Лунин полагал, что в основу «Крестьянских детей» лёг случай, произошедший в Грешневе, и что в нем поэт дал свой «автопортрет – через восприятие маленьких грешневцев»201. Однако эта версия не выдерживает критики, т. к. получается, что маленькие грешневцы почему-то знают Гаврилу Яковлевича, но зато в первый раз видят своего барина. В. Н. Бочков пишет, что в основу «Крестьянских детей» «лег, по некоторым данным, случай, происшедший с поэтом в селе Шахове под Судиславлем…»202. Правда, В. Н. Бочков ничего не говорит об этих «некоторых данных» и не объясняет, почему именно шаховские дети хорошо знают Гаврилу.

«Крестьянские дети» выгодно выделяются на фоне традиционно мрачного творчества Некрасова. В. В. Жданов отмечает: «Стихотворение проникнуто неподдельной любовью и нежностью к детям. (…) Здесь открылась такая сторона деревенской жизни, какой еще не было в прежних некрасовских стихах, да и в русской лирике вообще. (…) Он открыл светлое начало там, где еще недавно ему виделись только горе и темнота»203.

Предположение о мотивах, побудивших Некрасова написать «Крестьянских детей», высказал Ю. В. Лебедев. «Что послужило толчком к возникновению замысла поэмы (традиционно “Крестьянские дети” считаются стихотворением – Н. З.)? – пишет он. – Может быть, детские воспоминания, столь естественные по возвращении поэта в родные места, или действительный факт его встречи с крестьянскими ребятишками во время охотничьих странствий в одной из “спопутных” деревень? На этот счет мы вольны высказывать самые разнообразные предположения, но все они будут лишены фактической точности: никаких автобиографических признаний Некрасов нам не оставил. О творческой истории “Крестьянских детей” не упоминают в своих мемуарах и люди, хорошо знавшие подробности интимной жизни поэта»204. «Читая “Крестьянских детей”, – продолжает Ю. В. Лебедев, – невольно замечаешь их полемический подтекст. Он ощутим в самой манере повествования, в той полемической страстности, с которой Некрасов отстаивает истинную поэзию и суровую прозу крестьянского детства. Временами эта страсть прорывается прямыми полемическими выпадами по адресу воображаемых, враждебно настроенных собеседников. Чем вызван в поэме этот полемический накал?»205. Ответ на данный вопрос, по мнению исследователя, состоит в том, что «в начале 1861 г., как раз перед отъездом Некрасова в ярославско-костромские края, русские журналисты оживленно обсуждали проекты об организации воскресных школ, вели споры о том, как и чему нужно учить крестьянских детей. Л. Н. Толстой решил приступить к работе в Яснополянской школе и уже намечал издание специального педагогического журнала. В газетах одна за другой появлялись корреспонденции о нравственном облике современных крестьянских детей, их жизни и быте, семейном воспитании. Мир деревенского детства привлекал особое внимание общественности, и Некрасов, без сомнения, знал всё, что печаталось об этом в русской прессе. (…) поэт решительно отвергал как заведомо лживые, так и ограниченные представления о жизни народа, которые упорно прививала русскому общественному сознанию либеральная печать. Она не была единой в своих взглядах на суть семейных отношений крестьянина. Знакомство с газетными статьями убеждает, что внутри либерального лагеря наметились два подхода к освещению этой темы: или сознательное очернение деревенского детства, или неумеренная его идеализация. Между этими направлениями шла довольно острая дискуссия»206. Приведя конкретные примеры подобных публикаций весны 1861 г., Ю. В. Лебедев делает вывод, что «вся (…) поэма “Крестьянские дети” дышит в подтексте искренней злобой против той лжи, которую распространяла со страниц русских газет и журналов либеральная и консервативная публицистика 1860-х годов»207.

«Крестьянские дети» были напечатаны не в «Современнике». Впервые стихотворение увидело свет в десятом номере журнала «Время» за 1861 г., который издавал Ф. М. Достоевский (по-видимому, Некрасов поступил так исходя из каких-то «дипломатических» отношений между журналами). «Крестьянские дети» были опубликованы с посвящением О. С. Чернышевской. Известно, что 14 мая 1861 года Некрасов, собиравшийся к отъезду в Грешнево, оставил в альбоме супруги своего соратника следующую запись: «Обязуюсь написать Ольге Сократовне Чернышевской стихотворение ко дню её ангела 11 июля, коего содержанием будут красоты природы в пределах Ярославской губернии. Ник. Некрасов. 14 мая 1861. СПб.»208. В. А. Громов отмечал, что «Крестьянские дети» являются «осуществлением (…) обещания», данного О. С. Чернышевской209. В свете приведённых выше данных о времени написания «Крестьянских детей» можно уверенно полагать, что своё обязательство Некрасов сдержал, и обещанное стихотворение действительно окончил к Ольгиному дню, т. е. к 11 июля (24 июля н. ст.). В последующих изданиях «Крестьянских детей», вышедших уже после ареста Н. Г. Чернышевского, Некрасов по понятным причинам посвящение его жене убрал.

Сразу после окончания «Крестьянских детей» в июле-августе 1861 года Некрасов написал поэму «Коробейники». А. А. Буткевич вспоминала: «…однажды, при мне он вернулся и засел за “Коробейников”, которых потом при мне читал крестьянину Кузьме (имеется в виду Кузьма Солнышков – Н. З.)»210. В. Е. Евгеньев-Максимов пишет: «На полях белового автографа “Крестьянских детей”, датированного 14 июля 1861 года, – ряд заметок, фольклорных записей и отдельных стихов, относящихся к (…) поэме “Коробейники”. Это дает основание для вывода, что в середине июля, закончив работу над “Крестьянскими детьми”, Некрасов уже приступил к начальной стадии работы над “Коробейниками”. Закончил же он эту работу, если судить по дате под беловым автографом, (…) 25 августа 1861 года, т. е. в очень короткий промежуток времени – в какие-нибудь 40 дней (от 14 июля до 25 августа)»211. Однако к 25 августа, по-видимому, была написана только первая редакция «Коробейников». Чуть позже Некрасов дополнил текст поэмы, включив в него, в частности, стихотворное посвящение Г. Я. Захарову. Сличая первоначальную редакцию и окончательный текст «Коробейников», В. Г. Прокшин пришел к выводу, что работа над поэмой «началась не позднее 23 августа и завершилась до 6 ноября 1861 года»212.

В 1902 году сын Г. Я. Захарова, Иван Гаврилович, рассказывал, что «Коробейников» Некрасов «написал по тятинькину рассказу. Летом тятинька на охоте рассказал Николаю Алексеевичу, а через зиму Николай Алексеевич приехал и книжку стихов о коробейниках привез, тятеньке и подарил…»213. Согласно записи рассказа Ивана Гавриловича, сделанной о. Леонидом Парийским, история о коробейниках, легшая в основу некрасовской поэмы, выглядит так: «Был у нас мужик такой, хитрый, негодный, Давыд Петров из Сухорукова, из деревни, вот он и убил коробейников, ограбил, – с них и разжился, кабак имел; под конец Господь покарал – ослеп под старость. Тятинька и ружье-то, из которого Давыд застрелил коробейников, делал. Поднес тятинька Давыду да все и выспросил, как он убил.

– Вот, говорит, видят они, что я не с добром возле их – шли они прямиком, тропкой, из Сухорукова к Закобякину*, – отговаривать меня стали, а из одного стволика хлоп – только по-заячьи верескнул, из другого – снопиком повалился.

Тятенька такую ему взвесил: «Разве я по тебе ружье мастерил?»215.

По сообщению Ивана Гавриловича, убийство коробейников «произошло верстах в 20-ти от Шоды к востоку, к Молвитинской дороге**, в Мисковской волости»216.

По-видимому, властям об этом преступлении так и не стало известно, во всяком случае, в фондах Костромской палаты уголовного суда за вторую половину 50-х годов XIX века нам не удалось найти никаких следов уголовного дела по убийству коробейников.

Безусловной заслугой В. Н. Бочкова является то, что в ревизской сказке 1858 года среди жителей д. Сухоруково он нашел Давыда Петрова 35 лет, имевшего жену Настасью Лукьяновну и четырех детей: 14-летнего Ивана, 10-летнего Семена, 6-летнего Осипа и двухлетнюю Наталью. В ревизской сказке значится, что Давыд был подкидыш во дворе крестьянина Петра Васильева и его жены Настасьи Артамоновны217. В. Н. Бочков пишет: «Положение подкидыша в старообрядческой деревне было вдвойне тяжело – они являлись париями, отщепенцами. В детстве Давыд, верно, натерпелся и наголодался. (…) Подкидышам не положен земельный надел, пришлось идти в лесники, содержать большую семью на грошовое жалованье. Из таких, как Давыд, и формировались ущербные типы, готовые на все, дабы “выбиться в люди”. Преступление он готовит обдуманно и, спокойно убив коробейников, не мучится угрызениями совести, а, наоборот, похваляется»218. Трудно сказать, насколько натерпелся и наголодался Давыд в детстве. Согласно ревизской сказке, у Петра Васильевича и Настасьи Артамоновны своих детей не было (отчего младенца Давыда и подбросили именно к ним), и вполне вероятно, что приемные родители вырастили его, как своего родного сына. Тяжелая доля выпадала тому подкидышу, которого усыновляла не конкретная семья, а вся деревня, т. е. «мир», делавшая это с целью отдать его со временем в рекруты вместо своих сыновей*.

По-видимому, Некрасов давно хотел написать произведение, сюжетную основу которого составило бы описание странствия коробейников (не зря он так настойчиво еще в 1856 г. заказывал С. В. Максимову для «Современника» очерк о коробейниках220). Скорее всего, рассказ Гаврилы Яковлевича о недавно убитых торговцах послужил последним толчком к написанию поэмы.

Поэму предваряло посвящение «Другу-приятелю Гавриле Яковлевичу (крестьянину деревни Шоды, Костромской губернии)» и стихотворное обращение к нему:

23 августа. Грешнево.

Н. Некрасов (II, 123).

Посвящение поэмы крестьянину было первым в русской литературе и носило, конечно, не столько личный, сколько в каком-то отношении декларативный характер. В конце 1861 года критик С. С. Дудышкин даже писал в «Отечественных записках»: «Мы полагаем, что “Коробейники” для того только и напечатаны, чтобы приделать к ним то замысловатое посвящение, которое, конечно, очень многих прельстит, как выражение истинно-народных чувств автора»221. Насколько это посвящение являлось искренним, идущим от сердца, или прав С. С. Дудышкин? Думается, что искренность Некрасова в данном случае подвергать сомнению нельзя. «Самый тон этого посвящения, – пишет В. Е. Евгеньев-Максимов, – свидетельствует о наличности теплых и дружеских отношений между знаменитым поэтом и костромским охотником. Что тон этот не был литературным приемом со стороны Некрасова, а отражал действительный характер его отношений с Гаврилой Яковлевым*, – явствует из исполненного необыкновенной теплоты и дружелюбия письма Яковлева к Некрасову»222.

Однако наверняка имел место и расчет. Посвящение «Коробейников», безусловно, носило определённый демонстративный характер. В. Е. Евгеньев-Максимов отмечал: «У Некрасова вообще очень мало “посвящений”. Но “Коробейники” он демонстративно посвящает простому мужику. Хотя этот мужик и назван поэтом по имени, хотя это имя отнюдь не вымышленное, а принадлежит определенному лицу, одному из постоянных спутников Некрасова по охоте – Гавриле Яковлевичу, однако значение посвящения не столько в том, что оно обращено к определенному лицу, сколько в том, что оно обращена к мужику вообще, иначе говоря – к массовому народному читателю»223. «Само посвящение “Коробейников”, – указывал А. В. Попов, – (…) являлось тогда манифестом-знаменем новой литературы, литературы демократической»224.

Одним из главных в поэме был образ крестьянской девушки Катеринушки. По мнению А. В. Попова, прототипом Катеринушки послужила жена Гаврилы Яковлевича225. В. Е. Евгеньев-Максимов пишет: «Образ Катеринушки, (…) так напоминает образы двух основных героинь Некрасова – Дарьи из “Мороза…” и Матрены Тимофеевны из “Кому на Руси жить хорошо”, что, независимо от своего самостоятельного значения, может быть рассматриваем как своего рода подготовительный этюд к созданию этих монументальных образов»226. С этой мыслью одного из крупнейших некрасоведов нельзя не согласиться. Если же учесть мнение о том, что главным прототипом Катеринушки является Маремьяна Родионовна, то можно предположить, что жена Гаврилы Яковлевича в какой-то степени послужила прототипом и Дарьи, и Матрены Тимофеевны.

Нельзя не упомянуть о том, что Н. Г. Чернышевский считал прототипом Катеринушки свою супругу Ольгу Сократовну. 7 июля 1888 года он писал жене: «Обожал тебя даже Некрасов, – да, и он, охладевший к людям, изуверившийся в них, был ободрен к своей поэтической новой деятельности впечатлением, какое производила на него ты. Саша (в поэме, называющейся её именем), Катерина в “Коробейниках” и княгиня Трубецкая (задуманная им еще при мне) – всё это твои портреты. Без знакомства с тобою он не написал бы ни этих дивных поэм, ни многого другого, наилучшего в его произведениях. Это я знаю от него самого»227. Не беремся судить о прототипах героинь «Саши» и «Княгини Трубецкой», но то, что О. С. Чернышевская могла послужить прототипом крестьянки Катерины, – весьма сомнительно. Разве что какой-нибудь отдельный штрих, отдельная чёрточка могла быть привнесена в образ Катеринушки от жены Чернышевского.

В целом «Коробейники» нехарактерны для трагической музы поэта. Однако Некрасов не был бы Некрасовым, если бы не вставил в поэму звучащую диссонансом «Песню убогого странника», рассказывающую о тяжелой жизни крестьянства. В «Песне» говорится:

Возможно, Некрасов полагал, что «Песня убогого странника» станет народной песней. Однако народ принял как раз не её, а абсолютно аполитичное и идеологически не выдержанное начало поэмы, ставшее одной из самых популярных русских песен. «Интересно, – отмечал А. Ф. Тарасов, – что “Песню убогого странника” из “Коробейников” народ не принял, а поёт начало поэмы»228.

«Коробейники» целиком написаны на костромском материале, и в них имеется немало прямых примет Костромского края. В частности, в поэме упоминаются река и город Кострома. Старый Тихоныч рассказывает Ваньке, своему молодому товарищу:

Тихоныч и Ванька идут в город Кострому. В тексте сказано:

В разговоре коробейников мелькает:

Данное двустишие издавна любят цитировать в костромской литературе о Некрасове. Вырванное из контекста оно звучит по-костромски патриотично и жизнеутверждающе, т. е. не очень характерно для Некрасова. В поэме это место звучит несколько иначе. Старый Тихоныч ругает дорогу к городу Костроме:

Однако весь негатив в данных строках относится к дороге, а о губернском городе Костроме, действительно, говорится хорошо.

В черновых вариантах поэмы упоминается село Мисково. В крестьянской шутке, приводимой в качестве эпиграфа к одной из главок, говорится: «– Далеко ли до Мискова? – Да дорогой-то три, а прямо-то шесть» (XI, 557). А. В. Попов отмечал: «При таком эпиграфе поэма получалась выдержанно костромской: село Мисково находится около д. Шоды»229. В окончательном тексте Мисково в эпиграфе было заменено на Гогулино (Гогулино – принадлежавшая Некрасовым деревня вблизи от Грешнева).

Некрасов сделал лесника-убийцу коробейников жителем с. Шунги, через которое он многократно проезжал. Лесник говорит коробейникам: «Я из Шуньи» (II, 136). Село Шунга, центр Шунгенской волости Костромского уезда, находилось в 7 верстах от губернского города. Село стояло на Ярославском тракте, и Некрасов многократно проезжал через него по дороге в Кострому и обратно. Еще в начале XX века местные жители обычно называли своё село «Шунья»230. Этот же вариант названия фиксируют документы XVI-XVII веков, а шунгенские старики так называют село и до сих пор.

В «Коробейниках» упоминаются местные помещики-охотники Зюзины (или Зузины) и Кашпиревы:

К словам «Кашпирята с Зюзенятами» Некрасов сделал сноску: «Кашпировы, Зюзины. Крестьяне, беседуя между собою об известных предметах и лицах, редко употребляют иную форму выражения» (II, 130). А. В. Попов комментировал это примечание: «На эзоповском подцензурном языке это значило, что крестьяне презрительно, с уменьшительным суффиксом “ята” говорят об “известных лицах” – помещиках и “предметах” – охотах помещиков, в данном случае Кашпировых и Зюзиных»231.

Упоминание о Зузиных и Кашпиревых по сюжету поэмы необязательно, и поэт назвал их явно не случайно. Богатая усадьба Зузиных Денисово, находящаяся на севере Костромского уезда, являлась одной из ближайших к Шоде дворянских усадеб. Скорее всего, Зузины знали Гаврилу Яковлевича, который и мог познакомить их с поэтом. Безусловно, Некрасов неоднократно не только видел усадьбу Денисово, но и, возможно, бывал в ней гостем. Во всяком случае, он был лично знаком и состоял в переписке с сыновьями тогдашнего хозяина усадьбы Александра Ивановича Зузина, Николаем Александровичем и Петром Александровичем Зузиными. До нас дошло по одному письму братьев Зузиных, адресованных Некрасову в ответ на его письма, причем письмо поэту от Н. А. Зузина было отправлено 3 июля 1872 года из Костромы232. Н. А. Зузин (1835 – 1901 гг.) являлся видной фигурой в костромском земстве: отставной штабс-капитан артиллерии, участник севастопольской обороны, он в 1871-1876 гг. состоял председателем Костромской уездной земской управы233*.

Владелец усадьбы А. И. Зузин (1795 – 1879 гг.), отставной гвардии майор, построивший в Денисове двухэтажный каменный дом, был известен как страстный псовый охотник. А. И. Зузин держал большую стаю костромских гончих, которую он завел от гончих богатого костромского помещика второй половины XVIII века татарского князя Арслан-Алея. Охотовед и биолог Л. П. Сабанеев отмечал, что в первой половине XIX века «в Костромской губернии наибольшей известностью» пользовалась стая А. И. Зюзина235. В 30-40 гг. XIX века неизвестным художником была написана картина «Псовая охота А. И. Зузина», вплоть до революции висевшая в усадьбе. На картине, на фоне господского дома в Денисове, изображена мчащаяся со стаей костромских борзых группа конных охотников во главе с А. И. Зузиным**.

Внуки А. И. Зузина, сыновья Н. А. Зузина, являлись видными деятелями Костромской губернии в предреволюционную эпоху: Б. Н. Зузин (1868 – после 1918 гг.) был предпоследним (в 1908 – 1917 гг.) председателем Костромской губернской земской управы, а его брат генерал-майор в отставке М. Н. Зузин (1870 – после 1929 гг.) предпоследним (в 1908 – 1914 гг.) Костромским губернским предводителем дворянства.

Но почему же всё-таки Некрасов упомянул Зузиных в «Коробейниках»? Вряд ли он сделал это «по знакомству», как охотник об охотниках. Возможно, они упомянуты в связи с событиями, произошедшими в вотчине А. И. Зузина незадолго до приезда в эти места поэта. В мае 1861 года бывшие крепостные, а ныне временно-обязанные крестьяне А. И. Зузина из деревень Холм, Горки, Иванищево, Юрново, Невежино, Болтаново и др. при составлении уставной грамоты вступили в конфликт с помещиком, отказавшись платить установленный им оброк и выходить на барщину. Ситуация достигла такой остроты, что губернатор И. В. Романус предписал, что если не будет достигнуто полюбовного соглашения между помещиком и крестьянами, направить туда военную команду и подвергнуть виновных наказанию розгами. К сожалению, в настоящее время нельзя выяснить, было ли осуществлено данное распоряжение. М. Д. Шахова, работавшая с делом о событиях в зузинской вотчине еще до пожара Костромского областного архива в 1982 г., пишет, что воинская команда прибыла, и зачинщиков высекли237. Однако в результате своего выступления крестьяне добились уступок от помещика: количество барщинных дней было сокращено238.

В июле-августе 1861 года выступление крестьян в вотчине А. И. Зузина являлось еще совсем свежим событием, и Гаврила Яковлевич мог рассказать о нем поэту. В таком случае упоминание о Зузиных в «Коробейниках», возможно, связано с этой историей.

Упоминаемые вместе с Зузиными Кашпиревы – это представители дворянского рода, жившего в Ярославской и Костромской губерниях. Кашпиревы владели поместьями в Любимском уезде, граничащем на севере с Костромским уездом239*.

Любимский и Костромской уезды в прошлом, как и одноименные районы в настоящее время, находятся на разных берегах разделяющей их реки Костромы. Сведений о знакомстве Некрасова с кем-то из Кашпиревых нет, но, скорее всего, их знал Гаврила Яковлевич. А. В. Попов пишет: «Кашпировы – ярославские, а Зюзины – костромские помещики, “богатые собачники”. (…) Так же и от крестьян и потом от команды парохода “Крестьянка”, плававшего по реке Костроме, слышал я и о Кашпировых. Отец одного моего собеседника из команды парохода сам работал у Кашпирова»241. Л. П. Сабанеев упоминает об известной стае охотничьих собак Кашперова, жившего в Любимском уезде242.

По предположению Ю. В. Лебедева, наряду с рассказом Г. Я. Захарова одним из источников, использованных для написания поэмы, мог послужить очерк С. В. Максимова «В дороге. Из путевых записок», опубликованный в восьмом номере «Отечественных записок» за 1860 г. По мнению Ю. В. Лебедева, работая над «Коробейниками» Некрасов данный очерк «держал в уме»243. Если вспомнить, что Некрасов еще в 1856 году заказывал С. В. Максимову очерк о коробейниках для «Современника», то с этим нельзя не согласиться. Вполне вероятно, что какие-то отдельные штрихи для поэмы могли быть взяты Некрасовым из максимовского очерка, ведь сам он, конечно, вряд ли хорошо знал уклад жизни мелких торговцев-коробейников.

В первой половине сентября 1861 г. Некрасов покинул Грешнево. По дороге в Москву он сделал большой крюк, заехав во Владимирскую губернию, в слободу Мстера, к известному издателю книг для народа И. А. Голышеву, с которым обсудил возможность издания и распространения своих стихов для крестьян. В первую очередь речь шла о дешевом издании «Коробейников».

«Коробейники» были опубликованы в октябрьском номере «Современника» за 1861 год. Некрасов успел включить поэму и во 2-е издание своих «Стихотворений», вышедшее поздней осенью того же года.

198. Евгеньев-Максимов В. Е. Жизнь и деятельность Н. А. Некрасова. М., 1952, т. 3, с. 183.

199. Тарасов А. Ф. Некрасов в Карабихе, с. 16.

200. Н. А. Некрасов в воспоминаниях современников, с. 387.

201. Живые страницы. Н. А. Некрасов в воспоминаниях, письмах, дневниках, автобиографических произведениях и документах. М., 1974, с. 285.

202. Бочков В. Н. Шодский охотник, с. 152.

203. Жданов В. В. Некрасов, с. 344, 345.

204. Лебедев Ю. В. О полемическом подтексте поэмы «Крестьянские дети» // Некрасовский сборник. Л., 1983, вып. VIII, с. 112.

205. Там же, с. 112-113.

206. Там же, с. 113.

207. Там же, с. 116.

208. Громов В. А. «Бежин луг» Тургенева и «Крестьянские дети» Некрасова (общее и своеобразное) // Н. А. Некрасов и русская литература второй половины XIX – начала XX веков. Ярославль, 1982, с. 71.

209. Там же, с. 72.

210. Н. А. Некрасов в воспоминаниях современников, с. 387.

211. Евгеньев-Максимов В. Е. Жизнь и деятельность Н. А. Некрасова. М., 1952, т. 3, с. 186.

212. Прокшин В. Г. Из творческой истории поэмы «Коробейники» // Н. А. Некрасов и русская литература. Тезисы докладов и сообщений межвузовской научной конференции, посвященной 150-летию со дня рождения Н. А. Некрасова. Кострома, 1971, с. 25.

213. Парийский Л. В местах, воспетых Н. А. Некрасовым.

214. Список населенных мест Костромской губернии (по сведениям 1907 года). Кострома, 1907, с. 161.

215. Парийский Л. В местах, воспетых Н. А. Некрасовым.

216. Попов А. Костромская основа в сюжете «Коробейников» Н. А. Некрасова, с. 195-196.

217. ГАКО, ф. 200, оп. 3, д. 849, л. 323 об. – л. 324.

218. Бочков В. Н. Шодский охотник, с. 156.

219. Мельников П. И. (Андрей Печерский). В лесах. Кн. 2, М., 1956, с. 89.

220. Письма С. В. Максимова к А. В. Старчевскому // Костромская земля. Краеведческий альманах. Кострома, 1990, вып. I, с. 31.

221. Зелинский В. Сборник критических статей о Н. А. Некрасове. 3-е изд., М., 1906, ч. 1, с. 89.

222. Некрасовский сборник. Пг., 1918, с. 94.

223. Евгеньев-Максимов В. Е. Жизнь и деятельность Н. А. Некрасова. М., 1952, т. 3, с. 187.

224. Попов А. Н. А. Некрасов и Ярославская область, с. 111.

225. Попов А. Костромская основа в сюжете «Коробейников» Н. А. Некрасова, с. 198.

226. Евгеньев-Максимов В. Е. Жизнь и деятельность Н. А. Некрасова. М., 1952, т. 3, с. 193.

227. Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. XV, М., 1950, с. 701.

228. Тарасов А. Ф. Некрасов в Карабихе, с. 21.

229. Попов А. Костромская основа в сюжете «Коробейников» Н. А. Некрасова, с. 198.

230. Виноградов Н. О народном говоре Шунгенской волости Костромского уезда. СПб, 1904, с. 94.

231. Попов А. Костромская основа в сюжете «Коробейников» Н. А. Некрасова, с. 197.

232. Архив села Карабихи. М., 1916, с. 106.

233. Костромской район: вехи истории. Кострома, 2003, с. 377.

234 КЛ. 3.07.1901.

235. Сабанеев Л. П. Собаки охотничьи. Борзые и гончие. М., 1987, с. 378.

236. Дюбюк Е. Из материалов к истории зверовой охоты в Костромском крае // Труды Костромского научного общества по изучению местного края. Буй, 1920, вып. XVIII, с. 24.

237. Шахова М. Д. К вопросу о проведении реформы по отмене крепостного права в Костромской губернии // Краеведческие записки. Ярославль, 1973, вып. I, с. 20.

238. ГАКО, ф. 133, оп. 27, д. 15883.

239. Григоров А. А. Письма Д. Ф. Белорукову // Костромская земля. Краеведческий альманах Костромского общественного фонда культуры. Кострома, 2002, вып. 5, с. 174.

240. ГАКО, ф. Р-864, оп. 1, д. 550, л. 2.

241. Попов А. Костромская основа в сюжете «Коробейников» Н. А. Некрасова, с. 197.

242. Сабанеев Л. П. Собаки охотничьи. Борзые и гончие. М., 1987, с. 379.

243. Лебедев Ю. В. Комментарий к поэме «Коробейники» // Некрасовский сборник. Л., 1988, вып. IX, с. 123.