Персоны исторические и современные наиболее упоминаемые

Евгений Логинов
– профессиональный артист балета

В 1978 году наш земляк окончил Московское академическое хореографическое училище. Был солистом Петербургского балета Бориса Эйфмана и балетной труппы «Хореографической миниатюры» Леонида Якобсона. Работал педагогом и хореографом в государственной опере StateOpera Prague, в Праге. В прошлом году он вернулся в Кострому и создал при областной филармонии первую в городе труппу современного балета.

— Евгений Мефодьевич, почему вы решили стать артистом балета?

— На выбор профессии отчасти повлияло мое обучение в ансамбле «Радуга» под руководством Антонины Семеновны Бекешевой. Я там занимался танцем пять лет. Мы ездили с выступлениями по области. Это было все так интересно, красиво, постоянно присутствовала атмосфера праздника. После этого я уехал в Москву и поступил в Академическое хореографическое училище.

— Но вы сами-то как считаете, балет – это мужская работа?

— Я думаю, что нет. По крайней мере, это не самая лучшая мужская профессия. Хотя я видел настоящих мужчин в балете – Михаил Леонидович Лавровский, Владимир Васильев, Александр Годунов, которого в России уже забыли из-за его эмиграции. Все они великолепно владели телом, прекрасно выглядели. Настоящий мужской танец, это, безусловно, красиво.

— Как, собственно, и женский танец. Как хореограф, скажите, долго балерины учатся вставать на пуанты?

— Долго. Говорят, что вставать на пуанты — очень неприятно и болезненно. Потом многие женщины от этого сильно страдают. У них растут кости около больших пальцев ног, некоторым даже приходится делать операцию, чтобы их удалить. Но женщины по природе своей более терпеливые, чем мужчины. Они с этим как-то мирятся.

— Когда вы танцевали, вам приходилось сидеть на диетах, чтобы быть в форме?

— Я никогда не сидел ни на каких диетах. Наоборот, чтобы танцевать, нужна сила, энергия. А где ее еще взять? В полноценном отдыхе и в качественной еде, богатой белками. Мы, артисты балета, должны были превратить нашу еду в мышцы, кости, в сильные связки. Иначе не поднять партнершу, не вынести сложные вариации. Например, у Эйфмана балеты красивые, но очень тяжелые для исполнения. В «Жар-птице» было великолепное адажио, но длилось оно минут пятнадцать. Хотя некоторые мои коллеги-мужчины, даже уже заслуженные артисты, от лишнего веса страдали и, наверняка, на диетах сидели.

— По телевизору иногда показывают страшилки о том, как артисты балета строят соперникам козни. Говорят, что Цискаридзе, например, насыпали в сценическую обувь битое стекло. Вам приходилось сталкиваться с завистью коллег?

— Я проработал во многих театрах и труппах, но никогда ни с чем подобным не сталкивался. Интриги, конечно, как и везде, были. А во время тоталитарного режима на работу артистов балета влияла политика.

— То есть, цензура даже на балет распространялась?

— Цензуры в танце не было. В СССР ведь в основном был классический балетный танец. Да и классическую музыку никто цензурировать, слава Богу, не додумался. Но балетмейстер должен был обязательно поставить какой-нибудь балет на социалистическую тематику. На тему строек, например. Тогда даже Григорович ставил какие-то «Болты». Я как раз работал в одесском театре и принимал участие в одном таком «социалистическом» балете. Назывался он, кажется, «1905 год». Это был даже не балет, а массовая историческая фреска. Естественно, его постановка была вынужденным делом. За четыре года моей работы в этом театре, его ставили раза три.

Балет на сцене — Одесский Государственный театр Оперы и Балета, .... балет " СПАРТАК", главная партия, Е. Логинов.

— А почему вы решили уехать из страны?

— Когда я уезжал, Советский Союз уже распадался. Культура – это первое, что в финансовом плане пришло в упадок. В Петербурге стало как-то очень тяжело жить и работать. Опять начали выдавать карточки на питание. У каждого человека тогда шла борьба за выживание. И многим это поломало жизнь. Тогда я и решил уехать из Союза в Чехию. Сначала хотел отправиться куда-нибудь еще дальше, чтобы посмотреть мир. Год проработал в Вене. А потом появился более выгодный контракт, и я вернулся в Прагу.

— Там было легче жить, чем в Союзе?

— Я бы не сказал. Хотя, когда я только приехал в Чехию, мне страна очень понравилась. После грязного и неустроенного Петербурга, поразили уют, чистота и размеренность жизни. Не смотря на то, что Чехия еще являлась страной соцлагеря, и в начале 90-х годов люди там тоже жили очень тяжело, в магазинах, например, можно было без проблем купить продукты. Я понимаю, что это самые элементарные вещи. Но мы от них сильно зависим.

Балет «Любовь-Волшебница» на музыку Мануэля де Фалья ( исполнители.. Евгений Логинов и Ася Мангушева), Государственный театр Оперы и балета, Одесса.

— Вы приехали в Чехию, зная язык?

— Нет, языка я не знал. Некоторые мои коллеги, решив уехать из Союза, учили язык заранее. Но я достаточно быстро его освоил, уже живя в Чехии, без учебников и словарей. Работая в балете, я просто сидел с коллегами–чехами в гримуборной, внимательно их слушал, старался понять и запомнить слова. Потом покупал журналы, газеты и читал.

— Чехи сильно отличаются от русских?

— Мне кажется, что у всех маленьких стран какое-то местечковое мышление. У нас страна большая, поэтому мы воспринимаем мир масштабно, трепетно относимся к другим культурам. А эти — нет. Сейчас что происходит в странах Прибалтики? Это результат их местечковости. Эстонцы хотят жить своим пивом, своим кабачком, своими поросячьими хвостиками и ушками. Они сделали это своим национальным блюдом и дальше никуда не отходят. И им хорошо. Хотя там, безусловно, есть люди, которые также как и мы воспринимают мир, знают нашу культуру.

— А различие в темпераментах вы на себе ощущали?

— Конечно. Чехи по сравнению с нами народ менее эмоциональный. В разговоре они, например, любят говорить: «Какая у вас семья? Есть там кусочек Италии?». Для них это выражение значит ножи, крик, бой посуды. В чешских семьях «кусочек Италии» – редкость и даже предмет гордости.

— Вы согласны с утверждением, что балет – это «возвышенный стриптиз»?

— Категорически нет. Стриптиз есть стриптиз. Возвышенным может быть какое-то чувство. Но даже любовь, наверное, нельзя к нему отнести. Сейчас настоящей любовью практически никто не обладает. За редким исключением. В нашем понимании любовь — это «встретились, сошлись, пожили какое-то время, а потом вдруг друг друга начинают ненавидеть. Это происходит потому, что наша любовь требовательна. А раз есть ожидание чего-то от другого человека, значит никакой любви нет – есть просто желание иметь человека во всех отношениях. Поэтому возвышенная любовь – это скорее поэтический термин.

— Есть у вас любимая партия, которую вы до сих пор вспоминаете с удовольствием?

— У меня было много интересных партий. Мне очень нравилось работать в Санкт-Петербурге у Бориса Эйфмана. Там я танцевал партию Рогожина в балете «Идиот» на музыку Чайковского, Мастера в балете «Мастер и Маргарита», Соломона в балете на библейские темы «Легенда».

— Это все серьезные роли. А какую самую необычную партию вам доводилось танцевать?

Балет на улице — Одесса! .. год 82.... между Ялтой и Батуми!! На корабле! СВЕТА! Народная артистка Украинской ССР.

— Я очень любил веселить публику. У меня был ряд комических, чисто игровых, пантомимических партий. В Одессе, например, я танцевал довольно смешную партию царя в балете «Конек-горбунок». В Чехии у меня была роль Марцелины в балете «Тщетная предосторожность». Меня гримировали и одевали в женский наряд, с накладной грудью, и другими «женскими» толщинками по всему телу. На поклон я выходил на сцену и стоя спиной к публике, пародировал Майю Плисецкую, делая «Умирающего лебедя». А потом раздевался, по очереди снимая с себя все атрибуты костюма.

— Вы уехали из Костромы 12-летним мальчиком, а вернулись уже взрослым человеком. Сильно изменился город за эти годы?

— Конечно, изменился. Самое яркое детское воспоминание о Костроме – настоящая хорошая русская зима, чистый белый снег. С восьми лет я часто вставал на лыжи и ехал от церкви Воскресения-на-Дебре через Волгу в лес. Там было удивительно, я видел огромных красногрудых снегирей, мохнатые ели. В солнечные дни все это снежное великолепие искрилось. Но со временем все меняется, из-за деятельности человека потихоньку все умирает. А люди по-прежнему сходят с ума из-за денег, они играют в нашей жизни главенствующую роль.

— Вы создали в Костроме труппу современного балета. С чего начали обучение балерин?

— Любое ремесло начинается с техники. Если я не умею технически что-то сделать, как я могу потом вложить в это душу? Без техники будет не балет, а карикатура, сплошные кукрыниксы. Но я не ставлю классические балеты, мне хочется максимальной свободы, движения, пластики. Естественно, должны быть какие-то красивые положения, позы, но это не обязательно строгий канон. Например, делая пластические интерпретации скульптур Родена, я отталкивался именно от Родена – определенный наклон головы, плечи, руки танцовщицы. Все ее тело отражает работу скульптора.

— Я знаю, что вы увлекаетесь восточной философией. Какая мысль вам оттуда наиболее близка?

— Сейчас и у артистов балета, и у всех людей взращивается «эго», потому что мы отождествляем себя с телом. «Я» – это тело. Чем оно красивее, тем мы лучше. Когда я выхожу на сцену – это «я» вышел на сцену, вот только танца при этом нет. У людей идет распыление себя во внешнюю жизнь, а на внутреннюю практически никто не обращает внимания. А самый большой смысл в этой жизни — встреча с собой, с той истиной, которая есть внутри нас. Чем глубже человек идет внутрь себя, тем больше он себя познает. В результате у него постепенно отпадает его иллюзорное «я», и тогда человек сталкивается с чем-то другим. Люди называют это по-разному – кто-то истиной, а кто-то Богом.