Мир о. Павла Флоренского [*]
Крестьянин перепахивает свой участок земли раз или даже два раза в год. Человеческая душа перепахивается гораздо реже. Может быть, именно поэтому не приносит она столь обильных плодов, сколь дает их взрыхленная, удобренная почва. Павел Александрович Флоренский перепахивает нашу душу подобно крестьянину-пахарю. Заинтересованный читатель, независимо от того, насколько он воспринял это учение, насколько согласился с ним, прежде всего впитывает в себя образ Учителя и испытывает к нему те же чувства, какие высказал он о Гамлете: «…ведь и для нас мучился он, и из-за нас погиб он, ища путь, по которому можно перейти к новому сознанию… Не чувствуем ли, слушая его, что нет времени между нами, что это подлинный брат наш, говорящий с нами лицом к лицу».
[*] Статья представляет собой текст выступления Р. А. Семёнова на религиозно-философских чтениях «П. Флоренский. В. Розанов» (1992), организованных костромским отделением Всероссийского фонда культуры. Заголовок дан при интернет-публикации (в «Молодёжной линии» статья вышла под заголовком «Пахарь души»).
В. В. Розанов писал С. Н. Булгакову о Флоренском: «он есть… священник», подчеркивая этим самое главное во Флоренском. Но мы, наше поколение, не знали священников вообще и, тем более, священников, занимавшихся вместе с богословием и часто на основе его также и философией, и математикой, и филологией, и многим другим. Ведь Флоренский ищет пути соединения того, что давно уже разорвано и противопоставлено: разум и чувство, разум и душа, рационалистические, холодные науки и живое, одухотворенное творчество. Исходным, ключевым понятием на этих путях является данное им понятие о самом разуме: «…он есть нечто живое и центростремительное, – орган живого существа, модус взаимоотношения познающего и познаваемого, т. е. вид связи бытия». Мы же приучены понимать разум как некую «коробку», вместилище мысли, тогда как здесь полезнее будет образ антенны. И это подтверждается тем соотношением, которое устанавливает Флоренский между разумом и Истиной: «…разум перестает быть болезненным, т. е. быть рассудком, когда он познает Истину: ибо Истина делает разум разумным, т. е. умом, а не разум делает Истину истиною».
Этот переворот, совершаемый в нашем сознании, привыкшем доказывать истину, истощая свой разум в словесно-логических упражнениях – и не находя ее! – этот переворот и есть перепахивание, переворачивание пласта сознания для нового взгляда на мир, замутненный спекулятивными идеологиями, рационалистической наукой и потребительской психологией. Если тяжесть физического труда без всякой меры перекладывается на мощные механизмы, а умственного – на многократно усовершенствованные устройства, что остается человеку? Потреблять и повелевать, повелевать и потреблять, подавляя слабого и сотворяя кумиры из сильного. Если представить себе, что социал-дарвинизм станет господствующей идеологией в мире, что останется земле, земной природе от вооруженного до зубов и далее зубов человека, который «вышел из природы», чтобы попирать ее и, в конечном счете, перемолоть, вытравить тонкие и сложные органические структуры в элементарные аморфные массы?
Впечатление исчерпанности путей, тупика, апокалиптические настроения, сиюминутная психология выживания, вместо плодотворного отечественного движения за переживание, преодоление огромной инерции тупикового развития, начатого не в XX веке, а гораздо ранее – все это многократно усиливает значение трудов русских философов, заново обретенных нами после более чем полувекового замалчивания. Среди этих трудов духовные искания Павла Флоренского, отца Павла, возможно, представляют центральное направление поиска.
Почему центральное? Если сказать в общем плане, масштаб личности Флоренского таков, что этот человек как бы один противостоит нигилистической системе падшего мира. В реальности – не один, конечно. И слава Богу! Но по силе духа, по силе проникновения в сокровенное, способен был бы и один. Если же рассмотреть конкретно некоторые наиболее значительные его идеи, то поражает необыкновенное сочетание старого с новым (на фоне нашей привычной разделенности на «передовых» и «отсталых»), традиционного с революционным – я имею здесь в виду область духовную. По нынешней политической терминологии как бы мы обозначили взгляды Флоренского? Видимо, так: радикальный консерватизм. Но это, разумеется, очень условно. Последний человек Возрождения и первый человек Нового средневековья – так называл сам себя Флоренский. Выходит, по его убеждениям, что мы с вами, жители конца XX века, давно уже живем в неосредневековье, хотя мним себя в массе по-прежнему прогрессистами, устремленными к сияющим вершинам, нет, не коммунистического уже, но энтееровского, счастья. То есть, счастья изобретенного и усовершенствованного. При этом скидывается со счетов прошлое, весь предыдущий огромный исторический и духовный (вот что важно подчеркнуть!) опыт. Таким образом, отсекаются корни, и «благоухающий» цветок желанного прогресса укладывается в соответствующую вазу, где и обречен на засыхание.
Этому всему противостоит Флоренский, который считал, что «изобрести» есть стремление иллюзионизма, тогда как «обрести», то есть, принять в себя, есть стремление реализма, есть «вечное в бытии». Сравним с этим слова близкого к Флоренскому С. Н. Булгакова: «В современном человечестве произошел какой-то выход из себя вовне, упразднение внутреннего человека».
Итак, консерватизм Флоренского заключается в том, чтобы вернуть отчужденного (еще гораздо более отчужденного сейчас) человека себе, возродить внутренний мир человека, что не означает, однако, так называемой «самости» – эгоизма, гордости, тщеславия, ибо эти качества направлены как раз вовне. Необходимые человеку для преодоления хаоса в душе пути к Истине Флоренский прокладывает (с необходимостью!) через переживание всеохватывающего скепсиса, рожденного рассудочным разумом, через отчаяние честной и смятенной души, соединяя, таким образом, умственное с душевным, с переживательным.
Флоренский не считает, как принято, умозрение и опыт, теорию и практику, дискуссию (рассуждение) и интуицию исчерпывающими категориями бытия. Характерно при этом, что интуицию Флоренский предпочитает дискуссии: «Слепая интуиция – синица в руках, тогда как разумная дискуссия – журавль в небе». Однако, как замечает он здесь же: «конечная интуиция и безграничная дискуссия – вот сцилла и харибда на пути к достоверности».
Думается, что главное для нас, учитывая нынешнее преобладающее умственное состояние, не в том, что Флоренский в своем «Столпе» разоблачает рассудочность, закон тождества, разоблачает при этом и сами философские системы, не исключая и Канта, которые он обозначил как «догматические». Главное для нас в том, что само разоблачение надо понимать не в привычном для нас, по недавнему прошлому, контексте и значении, как, скажем, разоблачение чьих-то «происков», а в значении снятия подсобных лесов с выстроенного здания Истины.
В чем же видит Флоренский преодоление антиномий «болезненного рассудка»? В принятии Истины, то есть, Бога, как постулата. «Что же делает Истину истиной? – вопрошает он, и отвечает: – «Она сама… Эта самостийность Истины выражается… словом единосущие». Но это единосущие не сводится к обыкновенной иерархии, к соподчинению понятий, оно у Флоренского зиждется на догмате троичности, на котором, как известно, стоит и вся православная церковь. Мы привыкли со словами «догма», «догмат» связывать нечто архаическое, закостенелое. Но в том-то и дело, что философское, или софийное, понятие троичности, Троицы предстоит осваивать и будущим поколениям (если они, конечно, сбудутся), ибо, на наш взгляд, понятие диалектики, которым пользовалось человечество, мыслящее с античных времен, есть ступень к понятию троичности.
Таким образом, радикализм Флоренского заключается в том, что он переносит, во многом, туманные представления о Троице, представления, основанные на вере и в богословии разработанные доселе недостаточно, в области разума, в области категорийные. Мы можем представить этот процесс в какой-то доступной нам мере на примере языка. За тридцать лет до открытия генетического кода Флоренский приходит к выводу: «Речь и семенная материя имеют общую организацию и структуру; семя есть язык, и язык – семя, и, стало быть, оба – реализации некой единой парадигмы». Вспомним: «Вначале было слово…». Так вот, язык как семя, как зерно, язык как система и, наконец, язык как свободная стихия, – может быть понят, освоен лишь в системе троичности, которая, как известно, включает в себя понятие «любовь». Кстати сказать, пропагандисты атеизма умыкали, отгораживали понятия Любовь, Свет от понятия Бога, замалчивая синонимичность этого ряда.
Перед нами, пытающимися постигнуть Флоренского, его труды, встает сейчас вопрос, на чем более сосредоточиться, на критическом анализе прочитанного или на выяснении следствий для каждого из нас от перепаханной души нашей. Образ Учителя в совокупности его совершенной личности, необыкновенного богатства знаний и уникальной силы проникновения перерастает в символ коллективного разума, основанного не на схоластике, а на совестных, софийных началах. Постараемся же решить указанный вопрос в разновесной системе, в системе Фемиды.
Переход из мира сугубо материального, прагматического в мир Павла Флоренского обещает нам Истину «в первой инстанции», которую мы так опошлили своим иронизмом. Вместе с тем, не забудем, что одновременно с попранием церкви Христовой произошло и попрание другой святыни для нас – земли, с которой ушел истинный землепашец и которая также дорога была Флоренскому-патриоту, Флоренскому-натуралисту, Флоренскому – собирателю народного творчества в наших краях.
Молодёжная линия. – 1992. – 5 июня. – С. 7.
Опубликовано: