«Замерская сторона»
Деревянный мост через р. Меру близ д. Берёзовка
Ныне «Замерской стороны» как таковой не существует — она ничем не отличается от правобережья Меры и обособление ее выглядело бы искусственным. Иначе обстояло дело столетие назад, не говоря уже о более ранних временах. Тогда неширокая и неглубокая река Мера четко делила бывший Кинешемский уезд на две части. Из них западная была людной и обжитой, восточную же еще во времена А. Н. Островского покрывали леса, среди которых терялись редкие деревни. Сама «Замерская сторона» тоже, однако, не была однородной — ближе к Щелыкову и вверх по течению впадающей в Меру речки Медозы леса редели, уступая место селениям и даже фабрикам. Южнее, ближе к Волге, вновь начинались леса. Эту, северо-западную часть Замерья, хорошо знал Александр Николаевич Островский, часто там бывавший, благо Щелыково находилось неподалеку.
Усадьба Александровское и соседние селения Березовка, Ново-Покровское и другие, расположенные в 10 — 15 километрах от Щелыкова, известны тем, что в прошлых веках они были местопребыванием видных в русской истории родов Невельских, Соймоновых и Григоровых.
Еще в XVI в. существовала на правом берегу впадавшей в Меру маленькой речки Киленки деревня Березовка, которую тогда отдали в поместье вместе с деревнями Вязовка и Одинчиха выехавшим из Литвы дворянам Невельским. Сидя столетиями в своей глухой костромской усадьбе, Невельские совершенно обрусели и закоснели.
Но благодаря Петру I, один из Невельских, малограмотный помещик, назначенный на службу в Адмиралтейство подмастерьем, стал отличным строителем галер. Его внучка Клавдия, получив в приданое Берёзовку, вышла замуж за Афанасия Федоровича Соймонова.
Новый хозяин деревни на Киленке был сыном одного из замечательнейших людей XVIII в. Федора Ивановича Соймонова (1692 — 1780). Соймонов-старший, в свое время отправленный Петром I учиться за границу, стал первым русским ученым гидрографом, заснял и описал берега Балтийского и Каспийского морей. Затем он служил вице-президентом Адмиралтейской коллегии, нажив нещадным преследованием злоупотреблений много врагов. Участник «заговора Волынского», описанного И. И. Лажечниковым в романе «Ледяной дом», Соймонов в 1740 г. был лишен чинов, бит кнутом и сослан в Охотск. С 1753 г. он описывал реку Шилку, а затем был сибирским губернатором, принеся своей деятельностью большую пользу этому далекому краю. Обладавший обширными познаниями в астрономии, математике и других науках Федор Иванович вел переписку с М. В. Ломоносовым, Леонгардом Эйлером.
Старший сын Соймонова, Михаил Федорович, ближайший помощник отца по управлению Сибири, был президентом Берг-коллегии, основателем Горного института. Поселившись в Москве, М. Ф. Соймонов был избран московским дворянством в губернские предводители. При нем строился дом «Благородного собрания» (Первый Дом Советов), один из лучших залов которого назывался «Соймоновским». Один из переулков в бывшем Китай-городе, где стоял его дом, также называется Соймоновским.
Младший сын Федора Ивановича Соймонова, Афанасий (1734 — 1796) служил сержантом в «архитектории», в команде обер-архитектора Расстрелли. В 1755 г. Афанасий Федорович отправляется к отцу, в Нерчинскую экспедицию, где работает два года, после чего переводится в Тобольск для составления карт. В бытность отца губернатором Сибири А. Ф. Соймонов помогал ему, поскольку имел значительный опыт и большие познания в сибирских делах.
После женитьбы на К. А. Невельской Соймонов не переселился в Березовку, но семья часто приезжала сюда.
Неподалеку от Березовки, почти у места впадения Медозы в Меру под деревней Болотникове, стояла красивая деревянная усадьба Александровское, сгоревшая в 1919 г. У усадьбы было и второе название — Пеньки. Во втором действии комедии А. Н. Островского «Лес» описан перекресток сходящихся под углом дорог: «На углу крашеный столб, на котором, по направлению дорог, прибиты две доски с надписями: на правой — «В город Калинов», на левой — «В усадьбу Пеньки, помещицы г-жи Гурмыжской». А. Н. Островский использовал здесь название существующей кинешемской усадьбы, принадлежавшей, правда, не Гурмыжской, а построенной старшим сыном А. А. Соймоновой — Александром Николаевичем Григоровым.
А. Н. Григоров (1799 — 1870) — был человеком замечательным. Культурный и гуманный человек, Григоров являлся противником крепостного права и поборником распространения образования в широких слоях населения. Долгое время деятельность Александра Николаевича на ниве просвещения не приносила плодов, натыкаясь на сопротивление властей. Но после второй женитьбы — на сестре П. В. Голубкова — он стал обладателем многомиллионного капитала. О Голубкове, первооткрывателе золотых приисков, страстном коллекционере, прогрессивном издателе и щедром меценате, сочувственно пишет Г. Шторм в книге «Потаенный Радищев». В это время в России усилилось движение за женское равноправие, одним из лозунгов которого стало требование допуска женщин к среднему и высшему образованию. Григоров принял в этом движении практическое участие. На его средства в Костроме было построено и в августе 1858 г. открыто среднее женское училище, первое в России, переименованное после его смерти в Григоровскую женскую гимназию. Кроме того, приобретенные им прежде деревни Малинки, Кобечиха и Агафоново с населением в 240 человек он отдал в ведение Комитета по улучшению быта помещичьих крестьян, с тем, чтобы оброк, платимый деревенскими жителями, шел на содержание женского училища. Своих дворовых людей А. Н. Григоров отпустил на волю и помог им переселиться и устроиться в Костроме.
В 1848 г. на земле Григорова в усадьбе Александровское и с его помощью была построена бумажная фабрика. Позднее она была перенесена несколько ниже, но до сих пор сохранила название «Александровская».
На фабрике применялся исключительно ручной труд. Сырьем служило тряпье, и его обработка начиналась с того, что работницы садились верхом на скамьи и секли тряпки обычными косами. Кроме как в кочегарке, все оборудование было деревянным — даже на плотину не употребили ни железа ни цемента. Реконструкция фабрики проводится только после революции.
Старший сын А. Н. Григорова, Иван Александрович, построил новую усадьбу Ново-Покровское на реке Киленке с парком, оранжереями, теплицами, рыбными садками. В 1918 г. в усадьбе возникла одна из первых в уезде сельскохозяйственная коммуна «Борец». Младший брат И. А. Григорова, Митрофан Александрович, был хорошим знакомым А. Н. Островского и его коллегой по должности почетного мирового судьи. Имена его детей Николая (1873 — 1930-е гг.) и Александра сохранились на страницах русской военной истории. Николай Митрофанович, закончив Морскую академию, был назначен штурманом на крейсер «Алмаз», совершивший в годы русско-японской войны поход в составе эскадры Рожественского от Либавы до Цусимы. В Цусимском сражении 19 мая 1905 г. Григоров совершил подвиг, исправив повреждение руля под огнем неприятеля. После разгрома и сдачи части русского флота командование крейсера решило прорываться во Владивосток самостоятельно. Штурман Григоров проложил курс корабля вдоль самых берегов Японии, так что японцы, принимая «Алмаз» за свое судно, не преследовали его. Только «Алмаз» и два миноносца прорвались во Владивосток.
Позднее Григоров командовал строящимся линкором «Гангут» (с 1922 г. — «Октябрьская революция»), а в годы первой мировой войны, уже в звании адмирала, был начальником штаба Балтийского флота.
Его брат, Александр Митрофанович, снискал, как и дед, известность на ниве народного просвещения. Его имя было присвоено одной из школ, были учреждены «григоровские» стипендии в некоторых учебных заведениях. В первую мировую войну он командовал батальоном, который прикрывал отход русских войск через перевалы в Карпатах и, задержав на сутки наступающего врага, спас корпусную артиллерию и огромный обоз раненых. Батальон же погиб целиком во главе с командиром.
Что касается Березовки, то ею остался владеть младший брат А. Н. Григорова, Иван Николаевич, бывший во времена Островского уездным судьей. Его младший сын, Николай Иванович, являлся ученым агрономом Петербургской губернии. Его сын, Олег Николаевич, — химик, ныне профессор и декан химического факультета Ленинградского университета, автор большого количества печатных трудов.
Внук И. Н. Григорова, Владимир Сергеевич, — известный в Костроме льнянщик. «За долгие годы работы на Костромском льнокомбинате имени В. И. Ленина, — писала областная газета «Северная Правда», — Владимир Сергеевич создал уникальную коллекцию русских льнов. Это его поэма, его радость. Качество льноволокна он безошибочно определяет на ощупь, на глаз».
Костромской писатель Василий Бочарников посвятил ему стихи:
Лен струит серебряными гривами,
Зачаруйся, вдохновись, поэт.
Лен, обласканный руками Григорова,
Излучает мягкий, теплый свет.
Ни корысти, ни чинов, ни почестей…
Жил, работал, славил русский лен,
И была работа его — творчеством,
И за то ему земной поклон.
Поселок при Александровской фабрике — родина Героя Советского Союза Николая Никаноровича Гурова. 19-летним юношей ушел он отсюда в октябре 1941 г. на фронт, воевал на Волге, одним из первых форсировал Днепр, дошел до Германии. Всю войну старший сержант Гуров служил в разведке, командовал группой мотоциклистов-автоматчиков. Во время штурма Берлина группа с боем проникла на одну из станций метро и захватила штаб крупного немецкого соединения. Грудь героя украсила Золотая Звезда.
Еще выше по течению Медозы расположено село Воскресенское. Сейчас там центральная усадьба одноименного колхоза. С именем одного из владельцев села — Бедарева связаны самые страшные страницы в истории села.
Среди костромских помещиков было немало самодуров и извергов, измывавшихся над своими бесправными крестьянами, но и между ними Бедарев являлся самым гнуснейшим. Родившись в «золотой» для дворянства век Екатерины и с пеленок записанный по тогдашнему обычаю в гвардейский полк, он, не прослужив и дня, к совершеннолетию вышел в отставку с чином «гвардии поручика». Знатный и богатый помещик, он жил то в своих ярославских вотчинах, то в доставшемся ему за женой Воскресенском и даже был избран кинешемским дворянством своим предводителем.
Первые сигналы о вопиющих зверствах Бедарева стали поступать из его ярославских имений. Ярославский губернатор поручил расследование этих жалоб местному предводителю дворянства, а тот послал запрос в Кострому с просьбой выяснить, как ведет себя Бедарев в Воскресенском. Опрошенные властями соседние помещики ничего не сказали о предосудительном поведении его, а наоборот, всячески выгораживали. Однако данные расследования о преступлениях Бедарева в Ярославской губернии оказались столь жуткими, что губернатор передал дело в палату уголовного суда.
Разбор дела продолжался бесконечно долго, срок пребывания Бедарева на посту кинешемского предводителя истек, а его преемник не питал симпатии к зарвавшемуся поручику. К тому времени терроризированные помещиком Воскресенские крестьяне, осмелев, попытались протестовать, хотя прежде не раз убеждались в том, что их жалобы служат только поводом для новых наказаний.
А рассказали крестьяне страшные вещи. Бедарев издевался над репостными с изощренной жестокостью. Порка на конюшне «кошками» и особыми «треххвостками» превратилась в повседневное дело, почиталось легким, «милостивым» наказанием. Особенно доставалось женщинам и девушкам. Понравившихся ему молодых девушек, зачастую не достигших и совершеннолетия, сластолюбец отбирал от родителей и помещал в усадьбе в особом помещении под надзором доверенной ключницы, которую обязал строго следить за поведением содержащихся в его гареме. Время от времени Бедарев призывал одну из девушек к себе и, растлив ее, выдавал замуж в какую-нибудь дальнюю деревню.
Но однажды одна из несчастных наложниц увлеклась молодым дворовым. Когда помещик узнал об этом, его барскому гневу не было предела. И он измыслил неслыханную месть!
Сначала была наказана виновная в недосмотре ключница, которую трижды пороли на конюшне «кошками». Потом изверг выбрал из своей дворни 12 парней и приказал им по очереди надругаться над вызвавшей его гнев девушкой, а ключнице присутствовать при этом и следить, чтобы приказание было выполнено в точности. Семеро отказались и после жестокой порки были сданы в рекруты, остальные не отважились ослушаться лютого барина. Опозоренная жертва этого преступления покончила с собой.
Когда все это произошло, Бедарев не понес никакого наказания — власти сделали вид, что ничего не знают. Теперь же это преступление было зафиксировано в длинном реестре ему подобных. Оставлять Бедарева безнаказанным стало невозможным — его, по совокупности преступлений, приговорили к лишению чинов и к ссылке в Сибирь навечно.
Память о Воскресенском помещике-звере долго сохранялась в народе. Еще в конце прошлого века местные старики-старожилы показывали какие-то подземелья и тайные ходы, связывая их с именем Бедарева. А в Костромском и Ярославском областных архивах и сейчас лежат толстые дела, повествующие о преступлениях «воскресенского султана».
Каждый, кто посетил село, обращает внимание на красивый и большой деревянный дом с верандами, окруженный деревьями. Дом стоит почти у околицы, неподалеку от Медозы. Прежде речка протекала совсем рядом, но изменила русло. В доме живет Борис Сергеевич Киндяков, который сам его и построил накануне первой мировой войны. Проживший здесь всю жизяь, Борис Сергеевич удержал в памяти многие события местной истории, он лично знал Б. М. Кустодиева, Пушкиных из Новинок, детей А. Н. Островского. Маститый краевед и горячий патриот своих родных мест, он не прячет свои знания под спудом: воспоминания Б. С. Киндякова печатались в сборниках, его статьи регулярно появляются в областных и районных газетах.
Еще совсем недавно от Воскресенского шла проселочная дорога к деревне Помброво. Около 5 километров полями и перелесками — и взору открывалась чудесная картина: на большом лугу возвышался поместительный деревянный дом, построенный в виде буквы П. За домом разбит небольшой, но густой липовый парк с прудами, а ниже, закрытая деревьями, гремит речка Корба. Поодаль от усадьбы стояло несколько крестьянских изб.
В далеком прошлом Помброво, или Панброво, называлось «Подбровным» и принадлежало Яковлевым, владельцам Анненского. В 1817 г. там вспыхнул пожар, уничтоживший деревянную усадьбу. Новый дом строили из лиственницы, привезенной откуда-то издалека, т. к. в костромских краях это дерево почти не растет. Две длинные анфилады комнат пересекали все здание, в некоторых из них были сооружены камины великолепного рисунка. Из крыльев по крутой лестнице можно было подняться в мезонин с нависающим над парком балконом.
Последним владельцем Помброва являлся Вас. Дм. Яковлев, моряк, участник русско-японской войны. Он, один из немногих, спасся при гибели на рейде Порт-Артура броненосца «Петропавловск» 31 марта 1904 г., когда погибли адмирал С. О. Макаров и художник В. В. Верещагин. Яковлев был близким сотрудником и флаг-офицером Макарова.
Конечно, давно миновало время усадеб, все меньше и меньше остается их на территории лесного Заволжья. Но есть такие исторические места, которые не подвержены разрушительному воздействию времени. Одно из них — речка Вязовка, на которой стояли усадьбы Соймоновых и Григоровых. В 1549 г. на ее берегах развернулась ожесточенная битва. Татарская рать двигалась к Галичу, но ее перехватил костромской воевода Захарий Яковлев. В сражении был убит татарский предводитель Арак, а татары рассеяны.
Народная память сохранила известия и о другом сражении — уже в эпоху «Смутного времени». Тогда мужицкое ополчение билось с польскими шайками у истоков впадавшей в Нодогу речки Нерехты. Когда с наступлением темноты бой прекратился, уцелевшие ополченцы ночью вышли через дремучий бор в село Заборье, унеся и своего израненного вожака.
Спас-Заборье на речке Медозе недаром носит такое название, оно стояло «за бором» — бор тянулся к югу до самой Волги. На всем его протяжении на несколько десятков верст имелось лишь несколько кордонов лесной стражи. Крестьяне редких и малолюдных деревушек, притулившихся на опушке, выплачивали оброк не деньгами, а шкурами и рябчиками. Вся эта местность по рекам Желвате, Нодоге, Шаче, Шарме и Нерехте составляла одну громадную казенную «Владыченскую» лесную дачу. Там в большом количестве водилась лесная, дичь — лоси, медведи, рыси, это было излюбленное место охоты окрестных помещиков.
А. Н. Островский не охотился в даче на крупную дичь, но близость Щелыкова к необъятному лесному массиву, к «сыр-дремучему бору» Замерья по-своему действовала на него. Персонажи пьес «Волоки и овцы», «Лес» и других без конца говорят о подавляющем влиянии леса, о волках и т. д. Во многих произведениях драматурга интерпретируются предания и слухи, доносящиеся из «замерской стороны»: о разбойниках, убийствах, лесных наваждениях.
Александр Николаевич стал очевидцем наступления капитала на Владыченскую дачу с ее природными богатствами после проведения к Кинешме железной дороги. Причину, из-за которой капиталисты зарились на этот лес, объясняет Беркутов в комедии «Волки и овцы»: «В другом месте это огромное богатство, — говорит он Купавиной, — а здесь на лес цены низки: лесопромышленники дадут вам рублей по десяти за десятину». В некоторых пьесах Островский изображает таких ловкачей-промышленников, наживающих огромные деньги на вырубке доставшегося почти даром леса, на скупке имений разоряющихся помещиков. Несомненно, что драматург придавал им черты, подмеченные, например, у знакомого ему дельца Ивана Григорьевича Тихомирова, который скупал лес на сруб и в Щелыкове, и рассказы о феерической судьбе которого были популярны в помещичьей среде. В молодости бедняк, Тихомиров стал владельцем каменных домов в Кинешме, ткацкой фабрики рядом с Владычным и 17 помещичьих имений (в том числе и Высокова). Однако главным и любимым его занятием была лесопромышленность. По воспоминаниям, он любил иметь дела со старушками-помещицами, совсем не знавшими своих владений и цены на них, и сам хвастал, что за два пуда конфет (до которых были охочи старушки) купил на сруб чуть не всю дачу, а лесник за угощение позволил рубить лес, где хочет и сколько хочет.
«Ездил он на плохонькой лошаденке, — вспоминает Б. С. Киндяков, — полуизломанный старенький тарантас, на козлах мальчонка лет пятнадцати. Одет Тихомиров всегда до крайности просто. Когда проезжал близ Воскресенского и в церкви была служба, он всегда останавливался и вставал у денежного ящика рядом с церковным старостой. Бабы шептались: «Тихомиров молится, голова белая, как лунь». Как-то из церкви Тихомиров зашел к нам, я был подростком и помню его разговор с мамой за чаем: «А раньше, Вера Яковлевна, лучше было. Я помню, как в мальчишках гонял ямщину, дадут бывало копеек двадцать на чай, выпьешь ковш кваса да пойдешь плясать...»
Под такой благообразной внешностью скрывался увиденный А. Н. Островским хищник, который вырубил большую часть густо покрывавших кинешемское Заволжье лесов. Вырубленный лес сплавлялся в Волгу по местным рекам. «Лес, — рассказывает Б. С. Киндяков, — шел в плотах, на одном из них устраивали кухню и готовили для сплавщиков обед и ужин, обычно горох и пшенную кашу. Плот звали «казенка». Сплавщики останавливались обыкновенно у мельниц, мостов, что для деревенских ребятишек было развлечением. Издалека увидев плот, они кричали «казенка, казенка!» и все гурьбой бежали к месту стоянки с мисками и ложками, а обычай был кормить всякого и каждому в миску накладывали каши и обильно поливали постным маслом».
Наряду с лесопромышленниками, интерес к Замерью с последней четверти XIX в. проявляют и предприниматели. Здесь стали возникать древесно-порошковые заводы и крохотные смолокуренно-скипидарные заводики. А. Н. Островский наблюдал это и в пьесе «Дикарка» изобразил энергичного дельца Малькова, несколько идеализировав его: «Мальков трудится сам, — отмечал драматург, — и на свои трудовые деньги заводит школы для крестьян...»
Про школы А. Н. Островский упомянул не случайно. Помещики восточной части Кинешемского уезда выступали против робких попыток земства создать в некоторых деревнях школы. Даже такой прогрессивный деятель, как Г. И. Невельской, тоже местный помещик, возражал против обложения его имения налогом на нужды народного образования. Все это не могло не возмущать драматурга.
На левом берегу Волги, ниже впадения в нее Меры, во времена Островского и ранее существовало несколько постепенно хиреющих «дворянских гнезд». Александр Николаевич был знаком с хозяевами тех усадеб, а как почетный мировой судья, разбирал часто возникающие тяжбы между тамошними крестьянами и помещиками. В приволжских усадьбах положение крестьян издавна было очень тяжелым. В штрафном журнале одной из них за 1829 г. есть, например, такая запись: «Скотница Катерина Гаврилова за нерадение к своей должности наказана розгами — 50 ударами. Федор Трофимов за ругательство с десятником Михаилом Кузьминым наказан розгами. Ивана Строева за ослушание старосты — заставить чистить отхожие места».
После крестьянской реформы владельцы усадеб, стоящих, как правило, на самом берегу реки, удержали за собой береговую полосу, препятствуя крестьянам пользоваться ею. Это приводило к столкновениям и усиливало неприязнь окрестного населения к владельцам усадеб. Такой конфликт красочно описан в автобиографическом романе видного советского писателя Вс. Н. Иванова «На нижней Дебре» (1958 г.). В романе описывается поездка автора, тогда — в 1905 г. — гимназиста, в усадьбу Зуевка, переименованную им в Векшино. Находилась она недалеко от устья Меры, впадающей в Волгу, в 8 верстах от Кинешмы. Герой романа на лодке доплыл до большого села Никола-Мера и там узнал дорогу до усадьбы.
«Вдоль изгородей он шел через поля. Вправо, далеко по утору, под багровое небо веерами уходили полосы пахоты, по гребню тянулись нотными линейками поскотины, крестами чернели елки.
А влево, по низу, по лугам, к Волге, — все было открыто, широко, привольно и уже темно и спокойно. На огромном просторе поблескивала речка Мера. Сперва побежав близко к самой Волге, она потом отбегала прочь, чтобы, описав по лугам почти правильное полукольцо, снова повернуть и броситься уже в Волгу. Высокий берег над излучиной Меры был опушен высоким бором».
Дом стоял над рекой, за изгородью в глубине невысокого сада. «Пустоватая комната с бревенчатыми, проконопаченными стенами пахла сосной. На высоком камине горели два пятисвечных бронзовых канделябра, свечи в них поддерживали голые кокетливые гении, и нежный свет сеялся по гостиной. Вычурное зеркало все в темных пятнах, в почерневшей золотой раме глядело из простенка, старинная мебель была обита веселеньким кретончиком. На бревнах одной стены висели олеографии — приложения к «Ниве» — «Поцелуйный обряд» и «Гаданье девушек», а напротив, на другой, над облезлым роялем — потрескавшийся, в овальной раме портрет заносчивой дамы, с розой в темных волосах, в черном кружевном платье, с веером в руке у тонкой талии».
Двадцать лет минуло тогда со дня смерти А. Н. Островского, но нет сомнения, что великий драматург не единожды сидел в таких именно гостиных, приезжал в такие имеяно усадьбы, где десятилетиями ничего не менялось. Ведь и описание усадьбы Соколове, сделанное А. П. Бородиным, многими чертами напоминает строки книги Вс. Н. Иванова о Векшине-Зуевке.
Но и в этих законсервированных усадьбах рождались люди, ставившие целью взорвать сонную тишь «дворянских гнезд». Чуть повыше Зуевки стояла деревня Патракеиха, принадлежавшая в дни Островского Анне Платоновне Плаутиной-Огаревой (1808 — 1886), сестре поэта-демократа. Здесь в 1882 г. родился Аристарх Дмитриевич Макаров. Земли было мало, а семья у отца росла, и 13 лет Аристарха определяют на фабрику «Томна». Через 10 лет неразвитый деревенский подросток стал передовым рабочим-революционером. В 1905 г. Аристарх Макаров стал членом Кинешемской группы Костромского комитета РСДРП. Избранный в исполнительное бюро, он проявил себя талантливым организатором. Но и жандармы не оставили без внимания его деятельность. В 1908 г. за участие в организации забастовки революционер был арестован и после 8-месячного заключения в костромской тюрьме выслан на два года в Соль-Вычегодск. В 1910 г., отбыв ссылку, Макаров переезжает в Москву, где устраивается ткачом на одной из фабрик. Однако через несколько месяцев последовала новая ссылка — в Архангельскую губернию сроком на три года. Вернувшись из нее, революционер ведет подпольную работу в Иванове, Шуе, Костроме. После революции он избирается членом Кинешемского Совета, затем воевал на фронтах гражданской войны. Лишь в 1921 г. возвращается Макаров в Кинешму, где его избирают секретарем уездного комитета партии. Затем следует перевод в Рыбинск на пост председателя окружного исполкома.
Последние годы жизни Аристарх Дмитриевич работал торгпредом СССР в Германии. В 1932 году скоропостижно скончался.
Совсем близко от Патракеихи, при впадении в Меру речки Рогозинихи, стояла в прошлом веке небольшая усадьба. Однажды в 1840-х гг. приехал в Рогозиниху повидаться с хозяйкой Федосьей Тимофеевной Невельской ее сын, моряк, не бывавший на родине много лет. Но матери не оказалось дома — она сидела под «домашним» арестом в Кинешме. Моряк бросился в город и узнал, что его мать, жестокая и гневливая помещица, засекла насмерть крепостную девушку, а брат бросил труп в речку. Потрясенный моряк, не заступаясь за преступную мать, поспешил вернуться на свой корабль. А вскоре, в 1848 г., транспорт «Байкал», которым командовал капитан-лейтенант Геннадий Иванович Невельской, вышел из Кронштадта, взяв курс на далекую Камчатку. Это плавание доставило Невельскому громкую славу, а России — обширные территории на Дальнем Востоке. С самыми скромными средствами, нарушая все инструкции косных царских министров, Геннадий Иванович осуществил дело своей жизни: доказал, что Сахалин — остров, что река Амур доступна для морских судов, поднял русский флаг в землях Приамурья и Уссурийского края. Его великие заслуги перед Россией принесли ему чин адмирала, но двор не простил ему «самовольных» действий — Невельского засунули в ученый комитет Морского министерства. Бездеятельная служба раздражала энергичного адмирала — все чаще и чаще подавал он с наступлением летних месяцев по начальству рапорты с просьбой об отпуске его в Рогозиниху. Приезд Невельского в округе всегда был событием — все знали о великих подвигах этого невысокого, худощавого и очень нервного человека. Геннадий Иванович гулял по окрестностям, подолгу стоял над Мерой, вникал в крестьянскую жизнь. В местном архиве хранятся собственноручные записи мореплавателя по вопросу улучшения быта помещичьих крестьян, его соображения по поводу устройства крестьян его имения после их освобождения от крепостной зависимости. Но не это было главным для Невельского во время проживания в усадьбе: в Рогозинихе он писал свой замечательный труд — «Подвиги русских морских офицеров на Дальнем Востоке». В Рогозиниху он приезжал почти до самой смерти в 1875 г.
К сожалению, ни от Рогозинихи, ни от Зуевки ничего не сохранилось. Усадьбы стояли на самом берегу, а после возведения плотины у Городца и создания «Горьковского моря», уровень воды в Мере поднялся и она затопила близлежащие селения. Теперь вода подступила к самой деревне Ананьино, которая тоже, кстати, принадлежала Г. И. Невельскому.
Рядом с этой деревней, а от нее уже недалеко и Высоково, которым так восхищался А. Н. Островский, ловивший здесь, в Мере, неводом рыбу, располагалась еще одна усадьба — Городище. Название усадьбы символично, оно напоминает о далеких предках, укрывавшихся здесь от врагов за земляными укреплениями. Вообще в этих местах много искусственных холмов, курганов. Два больших кургана высятся, например, на обрывистом берегу Меры при впадении ее в Волгу, за Долматовским поселком — возможно, их насыпали кривичи. Известны Зуевские, Борятинские и прочие курганы, относящиеся предположительно к XI — XIII векам.
Некогда Городище было тесно связано со Щелыковом. Его хозяин Демьянов доводился родственником генералу Ф. М. Кутузову и одно время был назначен опекуном его малолетних детей. А последним владельцем Городища, уже незадолго до революции, был Н. Н. Некрасов, дальний родственник великого русского поэта.
Все перечисленные селения и усадьбы находились сравнительно недалеко от Щелыкова и были достаточно известны А. Н. Остров|скому. Но на самой окраине «земли Островского», за стеной нетронутого еще леса, существовала одна деревня, вероятно, даже неизвестная драматургу. Тем не менее, она заслуживает упоминания в перечне историко-мемориальных мест вокруг Щелыкова, так как из нее вышел заметный деятель отечественной литературы.
Весьма скромно звучит сейчас имя видного земляка А. Н. Островского — Николая Федоровича Грамматина (1786 — 1827). А когда-то он печатался в лучших журналах того времени — «Вестник Европы», «Сын Отечества» и других, переписывался с В. А. Жуковским, М. В. Милоновым, В. Л. Пушкиным, В. В. Измайловым. Родина Н. Ф. Грамматина — деревня Матвеевское на реке Нодоге. Она была довольно значительным селением, но сейчас затоплена поднявшейся в устье Нодоги и Желваты водой. В глухой помещичьей усадьбе трудно было дать ребенку образование, и родители отправили его в Московский университетский пансион. Там у Грамматина проявилось поэтическое дарование, стихи его стали публиковаться в печати. В 1809 г. он получил степень магистра словесных наук за рассуждение «О древней русской словесности» и занял пост директора костромской гимназии и училищ.
Грамматин был незаурядный и гуманный педагог и много способствовал распространению образования в Костромской губернии. Продолжалась и его литературная деятельность — вышел в свет сборник «Досуги» (СПб, 1811). Проявил себя Николай Федорович и как даровитый переводчик со славянских языков — в 1823 г. им был издан в Москве перевод «Суда Любуши». Но делом своей жизни поэт считал изучение «Слова о полку Игореве», которым занимался 15 лет. В 1823 г. в Москве вышел его перевод «Слова...» с древнерусского языка, с подробными историческими и критическими примечаниями, на год раньше в «Вестнике Европы» печаталось его критическое рассуждение о «Слове». Разъяснения непонятных слов и выражений филолог искал в самом русском языке и дал немало удачных объяснений.
Николай Федорович был передовым человеком своего времени: хранил у себя список «Путешествия из Петербурга в Москву», а после восстания декабристов в 1825 г. жандармы доносили о его близости к участникам тайных обществ. Однако и в плеяде поэтов допушкинской поры Грамматину отводится не последнее место — в его стихах есть истинная поэзия, его песни близки к народным.
* * *
Мы закончили путешествие по территориально незначительной, но очень насыщенной достопримечательностями «земле Островского». Насыщенность эта, сначала удивляющая и кажущаяся необъяснимой, на самом деле закономерна.
Случайно, что Н. Ф. Островский купил с публичных торгов Щелыковскую усадьбу, хотя, как природный костромич, он был наслышан о красотах тех мест. Но не случайно, что Александр Николаевич, навестив новое имение отца, всей душой полюбил Щелыково, его окрестности, здешние косогоры, речки, рощи, предания, народные праздники. Он был далеко не первым, кто оценил лесное Заволжье и пленился им. Но именно Островский, великий драматург, первый необычайно ярко осознал и выразил — в творчестве, в письмах — «замечательность» этого края, его живительную способность восстанавливать физические и духовные силы городского жителя, его красоту и живописность. Он писал в 1876 г. художнику М. О. Микешину: «Жалко, что ты не пейзажист, а то побывал бы у меня в деревне: подобного русского пейзажа едва ли где найдешь». Как бы откликаясь на этот призыв, через четверть века в окрестностях Щелыкова поселился выдающийся русский художник Борис Михайлович Кустодиев, и лесное Заволжье вдохновило его на создание прекрасных полотен и акварелей. Но не менее притягательное влияние оказывало оно на людей, по роду деятельности далеких от искусства, — многие годы жил и творил рядом со Щелыковом крупнейший астроном академик Ф. А. Бредихин.
Каждый, кто посетит этот край, проедет Галичским трактом, пройдется по черемуховым берегам Куекши, поглядит на Щелыково с сергеевского косогора, с лобановской «стрелки», поймет сам, без всяких объяснений, почему этот край имеет такую притягательную силу.