Костромичи спешат сегодня по своим делам, не задумываясь о том, как просто вынырнуть из этой суеты. Достаточно всего лишь открыть филенчатую дверь белого особняка, который значится по проспекту Мира под седьмым номером, подняться по кованой ажурной лестнице с маскаронами – и меняется ощущение пространства и времени. Стены, отделанные под мрамор, арки и полуколонны в духе позднего ампира – все это позволяет вернуться на столетие назад, в Дом костромского дворянства. Немало способствует тому и уместная в этих стенах выставка музея-заповедника «Костромское дворянство. Традиции. Обычаи. Судьба».
Собственно, здание строилось не для дворян. В 1780-х гг., когда Кострома только начинала отстраиваться в камне по новому, регулярному плану, основной объем его был возведен купцом М.П. Дурыгиным для собственной его фамилии. Однако позже род разорился, наследники не смогли удержаться в купеческом звании, и 5 февраля 1837 г. уже мещане Дурыгины продали свой трехэтажный дом.
Особенностью костромского дворянства, купившего здание, было преобладание бедных, мелкопоместных семей. В канун Александровских реформ, в 1857 г. из 5086 потомственных дворян губернии около 600 вообще не имели крестьян, а более 2,5 тысяч имели менее 50 душ, причем первые «потеряли все достоинство дворянского звания и приблизились к крестьянскому быту»[1].
Думается, именно поэтому выборные органы сословного самоуправления долгое время располагались в наемных помещениях. Только к началу XIX столетия «дворянская дума» расположилась в собственном деревянном здании, «о ветхости и непригодности которого неоднократно докладывалось собранию»[2]. М.Н. Зузин, исследовавший историю дома, осторожно замечал: «кажется, он находился на берегу Волги, около Вознесенской церкви, вблизи старого театра»[3]. На выставке представлен чертеж фасада дома дворянской думы в Костроме работы Н. Сумарокова (Нач. ХIХ в.)
Долгие (более трех десятилетий) попытки собрать средства на ремонт не увенчались успехом. Было отвергнуто несколько замечательных, но затратных проектов, и тогда-то по предложению С.Ф. Купреянова был куплен опустевший и запущенный купеческий дом. Под ногами хрустели битые стекла, скрипели полуоторванные двери без замков и ручек, свистел ветер в кафельных печах. Только сгнивший дубовый паркет и остатки лепнины напоминали о былом благополучии здания, заросшего липами и ягодными кустами.
Как ни дорог казался ремонт, но обошелся он все-таки в меньшую сумму, нежели строительство нового здания по оригинальному проекту. План и смету перестройки составил замечательный архитектор М. Праве, который не дожил до завершения работ. По его предложению часть комнат была сломана, а вместо них сооружен замечательный Белый зал, где и собрались в январе 1839 г. дворяне всех 12 уездов Костромской губернии. Они «остались в высшей степени довольны капитальностью ремонта и роскошью отделки»[4].
Сегодня интерьер восстановлен реставраторами, и на стенах снова можно увидеть гербы уездных городов губернии, как свидетельство былой ее славы. Боковая и торцовая стены прорезаны двумя ярусами окон, которые наполняют все пространство зала светом и воздухом. Между окнами – торжественные трехчетвертные колонны коринфского ордера. Зеркала на глухой продольной стене отражают не только свет, но и оконные переплеты, и кажется, будто окна освещают зал с обеих сторон. Второму ярусу окон в глухой стене соответствуют хоры для публики, напротив торцовой стены в экседре на этом уровне находятся хоры для музыкантов.
Когда-то в нише на стене был расположен список всех губернских предводителей дворянства с 1785 года. Начиная с 1839 г. все они занимали свои должности в результатах выборов, проходивших в этом самом зале. Раз в три года в губернский город съезжались дворяне всех уездов, чтобы выбрать губернского и уездных предводителей, депутатов и секретаря дворянского собрания, почетных попечителей средних учебных заведений и прочее, и прочее. Заслушивались отчеты, утверждались сметы, кипели страсти.
Голосовали, опуская в урны белые и черные шары. О тех, кто получил большее количество черных шаров, говорили, что их «прокатили на вороных». Иногда претенденты на выборные должности использовали в своих целях бедных дворян, населявших по преимуществу в Буйском уезде окрестности реки Корёги, а в Галичском – р. Куси. Несмотря на бедность, они имели богатые родословные и были «столбовыми» дворянами. Н.П. Колюпанов вспоминал, что их привозили в губернский город, где «патрон заказывал определенное число мундиров и держал набранных им дворян на кухне. Поутру их снаряжали и гнали в собрание, где они исполняли приказание, то есть гудели, когда нужно, и клали шар в определенную сторону. По окончании заседания дворян прогоняли домой, раздевали и запирали в предупреждение пьянства и перехода за повышенную плату к противнику»[5]. Только введение 100-душного избирательного ценза прекратило подобные злоупотребления.
Наверное, самый торжественный момент в истории этого зала пришелся на вечер 19 мая 1913 года. В Кострому, которая была «колыбелью» царственного рода, на празднование 300-летия Дома Романовых приехал последний император России. В Белом зале он обходил ряды дворян, милостиво разговаривал с представлявшимися ему, а в заключение вечера поднял бокал вина «за процветание и здоровье костромского дворянства».
Императрица Александра Федоровна, поприветствовав дам, проследовала в расположенный напротив Екатерининский зал, где ей были предложены чай и фрукты, а наследнику-цесаревичу преподнесен альбом с видами дворянского собрания. Позже к ним присоединился и император. На следующий день в Белом зале прошел бал, который туром вальса открывал губернский предводитель дворянства М.Н. Зузин с великой княгиней Ольгой Александровной.
Билет на этот бал «без права передачи», как и визитная карточка предводителя, представлены в экспозиции Большой гостиной или Золотого зала. Именно его прежде его называли Екатерининским, благодаря расположенному на торцовой стене портрету императрицы, даровавшей дворянству органы сословного самоуправления. Сегодня место этого полотна, утраченного в революционные годы, занимает огромный портрет Петра I работы К.Ф. Рейхерта. В 1913 г. он поступил в собрание Романовского музея из Петербургской Академии художеств [6].
Справа от входа, у окна – бюст последнего (до 1797 г.) наместника костромского, Ивана Варфоломеевича Ламба, а рядом в витрине – массивная печать дворянства Костромского наместничества. Здесь же лежат более поздние и менее представительные печати и штампы костромского губернского предводителя дворянства. Они напоминают о том, что одной из важнейших функций собрания было ведение делопроизводства и хранение родословных книг и документов, подтверждающих принадлежность к сословию. Последние первоначально писались от руки, заверялись собственноручными подписями высочайших особ, а со второй половины XIX столетия были заказаны типографские бланки, в которые оставалось только вписать данные нового дворянина. Но и те, и другие документы с равной тщательностью хранились в усадебном архиве.
Несколько небольших помещений, следующих за Екатерининским залом, вводят нас в миры костромских дворянских усадеб. И первый, самый важный из них — «мужской мир». Он представлен кабинетом хозяина усадьбы. Главное «действующее лицо» этого небольшого и тесного зала – тяжеловесный диван карельской березы, сохранившийся от обстановки усадьбы Денисово, принадлежавшей роду Зузиных. Скорее всего, сработан он был не в столицах, а здесь же на месте каким-нибудь дворовым: никаких следов мебельной «моды» или других изысков. Мягкий и покойный, диван располагал к дружескому общению, к курению лежащей рядом трубочки с длинным чубуком. На ломберном столе разбросаны карты, которые были любимым способом скоротать время в мужской компании.
И все же отдыху всегда предшествовали труды. Прежде, чем опуститься на диван, необходимо было построить само здание усадебного дома, в котором можно будет этот диван поставить. На выставке много фотографий усадебных построек. И все же наиболее распространенным можно считать тот, что изображен на чертеже безымянной усадьбы, — одноэтажный деревянный дом с традиционным шестиколонным портиком при входе – тень воспоминаний о классической древности.
Рядом – план еще одной неустановленной усадьбы, начерченный хозяйскими детьми. Вероятно, таким образом они закрепляли знания, полученные при изучении геометрии. Эти «домашние» определения – «сашенькина комната», «дядюшкина спальня» — подчеркивают то, что пространство усадьбы воспринималось как сугубо приватное.
Само «время усадьбы» складывалось как время семейное, фамильное. Память связывала с тем или иным членом семьи возникновение построек на территории усадьбы, строительство храма с неизменным поминовением во время каждой службы «зиждителя храма сего». Пространство «осваивалось» семьей на протяжении десятилетий, которые складывались в века. Высаживались и забрасывались сады и парки, погибали в разбитых оранжереях диковинные растения, но дети, играя среди них, жили в «фамильном времени».
Независимо от достатка и вкуса владельца, усадебный дом хранил семейный архив, необходимый для подтверждения прав на дворянство или владения. Об этом напоминает давно вышедший из употребления предмет – шкафчик-вотчинник из усадьбы Светочева Гора. Каждое из отделений предназначалось для документов на то или иное сельцо или деревню с пустошами.
Часто документальный ряд семейной памяти подтверждался изобразительным, портретные галереи разного художественного достоинства были почти всюду. На выставке портреты из разных усадеб присутствуют почти во всех залах, хотя лучшие образцы включены в основную экспозицию.
Образование в дворянской среде не всегда было в чести. Могло не быть библиотеки, но семейные реликвии были всегда. То были не обязательно ценные в денежном выражении вещи, но с ними всегда были связаны семейные истории или память о предках: будь то награда, бокал с вензелем императрицы, трофейная пушка петровских баталий или николаевская шинель деда.
На выставке представлена трофейная пушка XVIII в. из усадьбы Черевиных Нероново и военные награды разных поколений – медали за победу при Чесме (1770 г.), в память Турецкой кампании 1828-29 гг., за взятие Парижа 19 марта 1814 г. Не исключено, что именно возвращаясь домой из освобожденной Европы, кто-то из костромских помещиков купил и Новейшую почтовую карту Германии с другими приграничными странами, напечатанную в Аугсбурге в 1813 году.
Как пример наградного оружия костромских помещиков показана казачья шашка одного из владельцев солигаличской усадьбы Нероново, П. А. Черевина, личного друга Александра III. На клинке надписи: «В память турецкой войны 1877 года» и « Командиру Собственного Моего Конвоя Свиты моей Генерал-Майору Черевину». На позолоченной рукояти — надпись «За храбрость» с белым георгиевским крестом.
Эти и подобные им реликвии были документами социальной значимости человеческой жизни, они были следами того «времени социальной реализации», ставшего «фамильным временем». Историческое линейное время семьи, рода вплеталось в историю страны, понимаемую как историю государей, которая в свою очередь тоже рассматривалась как семейное время, вплетенное в библейскую историю человечества, и в результате вся история человечества воспринималась по образцу истории большой семьи. Часто в усадебных архивах хранились рукописи, подобные этой: «Генеалогия или родословие знатных властелинов, князей и царей, начинающееся от Адама даже и до всего настоящего времени с прописанием лет…» (1756).
Общение между семьями осуществлялось в двух основных формах: многодневные поездки в гости (короткие визиты при значительном расстоянии между усадьбами были бессмысленны), и, прежде всего для мужчин, «отъезжим полем» — осенью, на время псовой охоты. Последняя заслуживает особого внимания.
«Главная дворянская потребность или, как ныне выражаются, главный идеал состоял тогда в псовой охоте»,— вспоминал Н. П. Макаров о первой четверти XIX в., но столь же справедливо это высказывание и для последней четверти, если не половины предыдущего столетия. «Эти единственно важные в то время дворянские занятия происходили с необыкновенною торжественностью»,— пишет тот же мемуарист. Охота, собиравшая дворян разного достатка из нескольких уездов, становилась местом сословного представительства, местом борьбы самолюбий. « Случалось, что в споре о том, которая из борзых поймала русака, Стрелка ли столбового Семена Ивановича, или Обругай тоже столбового Николая Александровича, дело доходило до охотничьих ножей и кончалось порядочными царапинами и порезами рук или чего другого. Но потом все это сейчас же предавалось забвению и заключалось братскими объятиями, поцелуями и орошением славных, боевых ран черемуховкой или рябиновкой»[7]. На выставке эта важная часть мужского мира представлена картиной неизвестного крепостного мастера «Псовая охота А.И. Зузина» из той же усадьбы Денисово Костромского уезда. Однако не пренебрегали охотники и огнестрельным оружием. На стене рядом с охотничьим рогом и пороховницей висят ружья, среди которых – штуцер западноевропейской работы, с которым ходили на крупного зверя.
Н.П. Макаров, выросший в солигаличской усадьбе Вылинкино, вспоминал: «Умственное образование провинциального дворянства стояло тогда на самой низкой степени. […] Большинство тогдашних взрослых и пожилых дворян не было обучено ничему, кроме русской грамоты, и то с грехом пополам, да четырех правил арифметики. Вот и вся недолга. […] Вследствие всего этого ум, образование и таланты тогда не ценились, не ставились ни во что; а ценились одни известной степени чины, известное количество декораций на груди и на шее, и, наконец, известные цифры ревизских душ, родовых или благоприобретенных, все равно»[8].
И, тем не менее, есть основания утверждать, что мемуарист несколько преувеличил. В пользу этого говорит деятельность таких помещиков Костромской губернии, как историк Н.С. Сумароков, исследователь и переводчик «Слова о полку Игореве», педагог Н.Ф. Грамотин, драматург и переводчик П.А. Катенин, историк и журналист П.П. Свиньин, литератор и педагог Ю.Н. Бартенев… Этот список можно было бы продолжать, хотя нельзя не признать, что они на общем фоне были скорее исключением, чем правилом.
Есть в литературе и упоминания об усадебных театрах, роговых оркестрах. В усадьбе Нероново была собрана большая коллекция оружия работы отечественных и западноевропейских мастеров. Некоторые образцы представлены на выставке, но наиболее редким среди них можно считать японскую катану.
Сохранились усадебные библиотеки, коллекции рукописей. Они подтверждают принадлежность многих своих владельцев к одному из самых распространенных увлечений эпохи, идеям масонского братства. Одна из таких книг – «Открытие волшебных таинств…» Эккартсгаузена – представлена на выставке. Масонская символика прочитывается и на сафьяновом портфеле из усадьбы Патино, один из хозяев которой, А.Я. Купреянов, был другом известного масона А.Ф. Лабзина. В собрании музея есть масонский знак, происхождение которого пока не удалось установить.
Но мужская рука в костромских усадьбах тянулась чаще к оружию и картам, нежели к перу или книге. А вот девичья рука частенько перелистывала книжные страницы. Библиотека чувствительных романов была неотъемлемой частью мира воспетых Пушкиным «уездных барышень». В их альбомах вписывали не только банальные мадригалы, но и стихи хороших поэтов. Один из таких альбомов сохранился в собрании музея.
Некоторые барышни и сами писали стихи. Широкую известность благодаря поэтической переписке с А.С. Пушкиным приобрела костромская поэтесса А.И. Готовцева. Высоко ценили современники и творчество ее племянницы, Ю.В. Жадовской.
Конечно, «женский мир» изменялся с замужеством. В него входила семья, дети, хозяйственные хлопоты. Но через все возрасты женщины проходило рукоделье. Вышивали шерстью, шелком, конским волосом. Дворовые девушки вышивали бисером, плели кружево. Дворовые были неотъемлемой частью усадебного мира, а в усадьбах мелкопоместных дворян они становились членами семьи.
Казалось, что все эти обычаи и традиции – на века. Но времена менялись, менялась и жизнь усадеб. После отмены крепостного права началось разрушение этого мира, а последнюю точку поставил 1918 год, когда все владельцы были выселены из своих родовых гнезд, а имущество предано разграблению.
Казалось, что возврата к прошлому не будет. И костромичи смеялись над бывшим бухгалтером А.А. Григоровым, который, выйдя на пенсию, стал регулярным посетителем костромского областного архива. День за днем он перебирал старые дела дворянского собрания, выписывал сведения о дворянах, сначала – о своих родственниках, потом – о своих земляках, а потом – и о дворянах остальных губерний, поскольку все дворяне оказались между собой в ближнем и дальнем родстве. Позже, при издании «Лермонтовской энциклопедии», собранные им сведения были использованы даже без упоминания его имени. И уже после его смерти приехали «из всех концов земли» родственники великого поэта, чтобы почтить память генеалога.
Заканчивается выставка рассказом о судьбе А.А. Григорова и о первом постсоветском предводителе Костромского дворянства, В.В. Дягилеве, племяннике знаменитого импресарио, организатора «русских сезонов» в Париже. Сам Василий Валентинович, служивший на медицинском поприще, как и А.А. Григоров, сохранил самые высокие идеалы дворянства, которые прошли горнило страшных испытаний ХХ века. По его признанию, им всю жизнь руководили вера в Бога, любовь к Отечеству и долг по отношению к профессии. Если новые поколения костромичей смогут продолжить эту традицию – может быть, возродится и мир усадьбы?
[1] Крживоблоцкий, Я. Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами генерального штаба : Костромская губерния. – СПб. : тип. Н. Тиблена и Ко, 1861. – с. 191.
[2] Доклады костромского Губернского предводителя Дворянства очередному Губернскому Дворянскому собранию 6-го февраля 1914 года. – [Кострома : губ. Дворянство, 1914]. – с.27.
[3] Там же.
[4] Там же, с.33.
[5] Колюпанов, Н.П. Из прошлого // Русское обозрение. – 1895. — №2. — с.486.
[6] Сапрыгина, Е. Стражи времени. – Кострома, 2005. – с..276-277.
[7] Макаров, Н.П. Мои семидесятилетние воспоминания и с тем вместе моя полная предсмертная исповедь. —
Ч.1. – М., 1881. – с.7.
[8] Там же, с. 11.
Для журнала «Жизнь в усадьбе». Декабрь 2006 г.